Она всегда приходила на помощь, спасала его, губила себя. Но она обещала, что они выкарабкаются, справятся, и они сделали это. Начали новую жизнь, в которую он мог войти, в которой мог жить, благодаря ей. Она – его опора и надежда, а он кто для неё? Беда и горе, от которых она не отказывается, всегда говоря, что не сможет без него. Но он думает, что это он не сумеет без неё.
И они понимали, что сожаления никуда не уйдут. Прошлое никогда не оставит их, а ошибки будут напоминать о себе злосчастными уроками, что оставили после себя, уродливыми шрамами на молодых и ещё толком не начавшихся жизнях, с которыми трудно справиться в одиночку.
Он всегда смотрел на неё и поражался, как можно быть такой? Доброй, открытой, искренней, честной, справедливой. Пусть и была слишком резкой, активной и со своими нечеловеческими замашками, которые его пугали, прививали лёгкий испуг, но не отталкивали. Скорее даже притягивали. Она была… экзотичной. Он мог назвать её так, за необычность и резкость, восточность и магичность.
Она была потрясающей, а он был… скучным. Как только сумел заинтересовать её? Как смог привлечь внимание? Она говорила, что он никогда не был скучным, навыдумывал себе всякой брехни и мучается от придуманной болезни, но он не верил, что надумал это. До её появления он мало с кем общался, многих раздражало его вечное покраснение и смущение, и только ей понравилось, потому что это было необычным. Детский интерес. Но её внимание его радовало. И он увидел кое-что ещё, что она принесла в его жизнь. Очень сильная симпатия, которую он про-про-про-про-про себя называл любовью, чтобы не смутиться от собственных мыслей, от своей придуманной болезни.
Кем он был для неё? Обыкновенным другом. А его характер не позволял ему полностью раскрыться перед ней. И даже если он раскроется, правильно ли она поймёт? Вдруг примет за шутку? Или обидится, что он разрушил их дружеские отношения? Она не была против них: ей нравилось проводить с ним время, как с другом; а если он признается, не усугубит ли положение? Ведь сейчас «встречаются» кардинально изменяет отношения парня и девушки друг к другу. Нужны не прогулки, а свидания, не дружеские подарки, а знаки внимания в виде особенных цветов и завёрнутых в яркую упаковку подарков, возьмёмся за руки не потому что стало холодно, а потому что мы пара… Такой ход мыслей его истощал, и он понимал, что не хочет такого. Хочет, чтобы она ответила ему взаимностью, но их отношения не изменились, может, добавилось каких-нибудь близких контактов, типа лёгких прикосновений губами к щеке… лишь от представления он не только краснел, но и носом кровь мог пустить. Сам удивлялся, как так выходит.
Но он понимал, что лучше всё оставить таким, какое есть. Зачем менять, если может стать хуже? Он согласен и на такую реальность, если она будет с ним, будет подбадривать его, говорить пошлости и не краснеть за них, смеяться и выражаться не слишком культурно… не матами, а словами, которые мало какие девушки используют, чтобы не портить впечатление. Но она не портила и нравилась ему такой, какая есть.
Он пришёл к родителям, удовлетворил своей поддерживающей улыбкой специально для родственников и сказал, что брата не нашёл. Мать, как всегда, говорила ему перестать искать Ванюшу (как она называла младшего сына только при старшем), тот, в конце-то концов, вытолкнул его на дорогу. Он отвечал, что это не страшно. Ваня был напуган и разъярён. Тем более в больнице он пролежал очень уж мало, а чувствует себя отлично. Он и сейчас чувствует себя отлично, пусть Тимур обманул его, сыграл с ним – ему понравилось, и он не злился, нисколько. Он и сам получил удовольствие. Забавный парень, что ведёт себя при Роме как сентиментальная и романтических мыслей девица, что не может устоять перед соблазном, а он устоял.
По сути, он никогда не злился. Никого не ненавидел. Не за что было. Все люди для него делились на фанатов и завистников. А за что не любить завистников? Их можно пожалеть, над ними можно посмеяться, за то, что они не такие одарённые и продвинутые как он, и за то, что скалят зубы. Только скалят, а не нападают. На него вообще мало кто бросался с кулаками, потому что, кроме внешности и мозгов, у него была сила. У него было всё, чтобы быть идеальным, но он знал, что чего-то не хватает… например, полноценного набора эмоций и чувств. И позавчера он пополнил его. Когда он увидел, что правой руки брата нет, нет красивых пальцев, красивой кисти, просто нет, его охватила ненависть к тому, кто посмел это сделать. Впервые он почувствовал жар и презрение к тому, кого не знал лично, кто не знал его. Он смог остыть, но не простить. Он нашёл преступника и покарал его, оставшись с чувством выполненного долга. Ведь его брат – это вещь, которая принадлежит лишь ему.
Завалившись на его кровать, он поднял руку и посмотрел на безымянный палец, основание которого украшал бледный шрам в виде кольца. Второго теперь нет… но они всё равно будут связаны вечно. Он найдёт его, рано или поздно, и вернёт себе. Это ещё одна игра, которую нужно пройти до конца обоим, но в этот раз замыслил её не он, что тоже неплохо. Рома лёг на бок, прижимая подушку к себе и вдыхая братский запах, немного сальный, но приятный. Почти не ощущается. Как присутствие младшего сына в этой квартире. Он хотел его… хотел с ним сделать всё, что подкинет воображение, и убить. Изничтожить до конца. Увидеть его конец, который принесёт он ему. Услышать, как тот будет умолять так, как может умолять только он. А Рома будет наблюдать и радоваться всем сердцем.
Он понимал, никакая это не любовь. Любви не существует для самодостаточных личностей. Они не видят своё дополнение в посторонних людях, они и так полноценны. Ваня – просто объект, с которым он может вытворять то, что захочет и как захочет. Проблема в том, что такое удовольствие мог принести только младший брат. Все остальные были не теми. Он проверял. Нет второго такого, от которого бы его мысли мешались, сердце билось в кратковременных приступах, а он чувствовал себя живее живых. Он мог опробовать на нём всё и не мог оставить, потому что замены не будет. Он будет для него игрушкой на всю жизнь.
Его больше ничего не радовало – ни безопасность жизни матери, ни временное отложение дела отца, ни поддержка любимой девушки. Он попал в один из своих кошмаров наяву, где больше не было Глеба. Был только он. И всё. Никого не осталось. Он почти не слышал их голоса, больше не улыбался, а от рыданий, которые волшебным образом со слов Трофимова прекратились, остались красные полосы, что держались, который день подряд. Он знал, они останутся как шрамы. Соль в слезах тоже делает дело. Мама и Лера говорили ему больше спать, но он не хотел видеть кошмары, потому что в них он был один, как наяву. Сначала был один, потом тоже один, и самое последнее, что он слышал прежде, чем проснутся, это – «Я никогда не прощу тебя», сказанное старым дружеским голосом, вместе с которым его обнимали со спины, налегая на шею и начиная душить.
Он винил себя, ненавидел, кричал про себя, но знал, что ничего не исправить. Он хотел рассказать Лере, но не мог. Не из-за своей гордости, а из-за Вани. Что она будет думать о нём? Обо всём этом? Как она обзовёт его? Их? То, что они сделали? И он ненавидел себя больше, когда думал, что Ваня должен был отказаться. Он знал, что результат не изменился бы, но… он мог закричать… и именно из-за этого он ненавидел себя сильнее, теряясь в мыслях, не понимая, где право, а где лево. Он так и не пошёл к психологу, у которого проходил терапию, тот ему звонил, но он не брал трубку, потому что знал, что сеанс потребует от него открытости, а он не хотел рассказывать об этом. Не хотел вспоминать то, что ещё не забыл. Не хотел ковыряться в ранах. Ни в чьих.
Он понимал, что никуда не денется. Он сам загнал себя в ловушку, закрыл клетку на ключ и выкинул его. Он не оставлял надежд на возвращение в прошлое и изменения хода событий… вспоминал, кричал на себя, ненавидел, зверел, уставал и начинал сначала. Он создал для себя ленту Мёбиуса из отчаяния и скорби и никогда не разорвёт её.
