Шаги давались настолько тяжело, что Макару пришлось взять перерыв. Маленький, он пообещал себе. Облокотился на фонарный столб и замер. Возможно, придётся сделать длиннее. Он скатился, усаживаясь на снег и так же прижимая руку к ранению.

Как давно он не чувствовал настоящей, физической боли. Он продал старого себя, что ничего не стоил, и больше не чувствовал ударов кулаков по лицу, в солнечное сплетение (тогда же и узнал, где оно находится), пинков острых ботинок по животу и бёдрам. Он отказался от старого прошлого, принял настоящее, где он приносит боль, а не ему. Он забыл о ней. Должен был забыть, но не мог. Он навязывал себе, что если будет помнить, то больше никогда не попадёт в такую беду. И не попадал. Его больше никто не избивал, теперь боялись его, боялись, что ударит он. А стоило только измениться… стать немного другим, стать лучше для себя и больше ты не груша, служившая для избиения.

Он встал на ноги, стал сильнее, познал власть и всесилие, выбрался из дерьма, которое ему подарила жизнь, отмылся и шёл по пути, где все дорожки чисты и безопасны.

Но сейчас что-то пошло не так. Сидеть было холодно, кровь лизала ладонь, а тело замерзало.

— Не сейчас, — давно он тихо не говорил.

Ему хотелось спать. Очень сильно. Тело покачнулось и упало на бок, придерживая рукой всё то же место. Нельзя. Нельзя ему здесь оставаться, но в ботинки будто камней наложили, ни ноги поднять, ни головой подумать. Маленький отдых ему поможет. Лишь на секунды две-три закрыть глаза, а потом открыть, подняться и идти.

Он сомкнул веки и повторял про себя одно:

— Нельзя подыхать.

========== 49. Долгий сон ==========

POV Вани

Я на ладони. Слишком открыт и очевиден, легко читаем и стираем. Моё существование не стоит того, чтобы за меня кто-то трясся, переживал, променивал, тем более гордился и радовался, ценил хоть за что-то и обращался с улыбкой. Я не достоин их. Никого из них.

— Может, потанцуем?

Трофимов протянул руку в белой перчатке, спрятав левую за спиной. Строит из себя, невесть зачем, джентльмена. Приоделся по ситуации: белая рубаха, чёрный пиджак с удлинёнными концами, бабочка, выглаженные штаны; не забывает галантно улыбаться. Не вижу причин отказываться и соглашаюсь.

Место, в котором мы оказались, похоже, предназначалось только для танцев. Все, кроме нас, кружились в вальсе… или это не он? Медленный, нет того раз-два-три. Музыка совершенно не подходящая, в ней отсутствует заданный ритм, под который было бы легко переставлять ноги.

Лишь я протянул руку, на которой была чёрная перчатка (и сам я был одет под стать обстановке), как Трофимов ушёл, присоединяясь к другому партнёру, лица которого мне увидеть не довелось. Его заменил человек повыше, которого я не знал. Подал руку, он крепко взялся, вторую положил на лопатки, и музыка усилилась. Он вёл. Я не поспевал за его ритмом. Человек берёт на себя слишком много, пытается контролировать мои движения, быть впереди, держать на короткой руке… неудобно и сложно. Мне не привыкнуть к нему. И странные чувства посещают – дежавю? Я его, вроде бы, знаю, но никого в нём не признаю. Волосы такого цвета и оттенка как у меня, несколько светлее и уложены назад, глаза такие же, а улыбка пугает… И всё равно не разглядываю знакомого лица. С ним тяжело дышать – он давит на меня, проговаривает что-то, а я не слышу.

Музыка сменилась, и все пары поменялись партнёрами. Сделав пару мелких шагов, я оказался перед другим человеком. И снова незнакомец. Он первый протягивает руку, когда уже все начали танцевать. А он внушает доверие и тепло. Берусь и чувствую, что опять не успеваю. Партнёр подстраивается под меня, но спешит, зато не составляет труда подстроиться под него мне. Глаза тёмно-зелёные, дружественные, а прикосновения аккуратные и лёгкие, с ноткой страха за то, что может ранить меня. Кто он? Такой знакомый, но не узнаваемый… Его ладони холодные, как и у первого человека. Родные и мягкие, беспокойные и тревожные.

Снова перемена в музыкальном сопровождении, и человек, нехотя, почти через силу, отдаёт меня следующему незнакомцу. Сам же подходит к девушке, с которой составляет красивую пару, и уходит. Замечаю, что количество людей на сцене уменьшается, и оцениваю нового партнёра без лица. Выше меня и предыдущего партнёра, но ниже первого. Примерно на голову выше. Улыбка радушно приветствует, а горячую руку принимать не хочется. Он сам хватается и ведёт, а я неумело переставляю ноги, но третий безликий подстраивается как на автомате, и у нас выходит плавный и немудрёный танец, что сочетается с несочетаемой музыкой. Синим глазам не хотелось верить… почему-то. Они не враждебны, дружелюбны как тёмно-зелёные, но отталкивают. Мы уходим на край сцены, и я вижу, что никого вокруг нет, тогда он опускает меня и уходит.

Музыка затихает, я оборачиваюсь, Трофимова тоже покидает девушка, скрываясь с парнем, руки которого забинтованы. Только он и я на пустой сцене, где не играет музыка. Только мы. Только знакомцы. Я не могу вымолвить и слова, делаю робкий шаг, и Трофимов навстречу. Шаг за шагом незнакомая мелодия добавляет по пункту громкости, и, когда мы оказываемся напротив друг друга, так близко, что я слышал его дыхание, музыка вступает в кульминацию, и мы окунаемся в танец, от которого я отказался. Чувственно и с желанием. Мы не сводили глаз друг с друга, понимая движения каждого без слов, ощущая тем самым нутром, с которым трудно было работать согласованно, но выходило.

Мы танцевали и кружились, не отпускали руки и смотрели друг на друга, оставшись наедине на длинной чёрной сцене, которую закрыл такого же цвета занавес.

Скрип. Невесомость и полёт. Крепкое объятие. Слова «глотни воздуха». Оглушающий шум при столкновении с водой.

— Кхе! — изо рта и носа вышла холодная вода, от которой пришлось откашливаться, забывая вдохнуть воздух.

Как же холодно… Так трясёт. Я подтянул колени к груди, дрожа в глупой позе зародыша. Не двинуться… ничего не чувствую. Делаю вдохи и выдохи, на каждый из которых приходится по семь-восемь толчков той самой дрожи, что не закончится…

Где Трофимов? Еле переворачиваюсь на другой бок. Лежит лицом в снегу… он больной?

— Т-Троф… — на большее не хватает. Навряд ли меня услышал.

Горло оледенело. С трудом дотягиваюсь до него и переворачиваю на спину. Он спит? Нельзя! Просыпайся, придурок. Его губы посинели… и кожа вся бледная. Полагаю, я сам не в лучшем состоянии. Приблизившись к нему, наклонился щекой к приоткрытым губам, на которых снег не таял. Не дышит… ни тёплого, ни холодного дыхания. Хотел дотронуться до щеки, попытаться разбудить, как понял, что от неполноценной руки толка не будет. Чёрт… двигаться трудно и думать трудно. С натягом соображаю… Касаюсь щеки, замечая фиолетовые пальцы, и ничего не ощущаю. Пытаюсь произнести имя – ни звука. Чёрт… ещё раз наклонился. Дыхания как не было, так и нет.

Нет, он не мог умереть. Просто не мог. Только одно остаётся попробовать. Чуть больше приоткрыв его рот, коснулся губами губ, не чувствуя взаимного тепла или холода, только жёсткость и шероховатость, и выдохнул воздух, до конца. Вздохнув и снова выдохнув в него… Третьего раза не понадобилось – я почти потерял голову, а Трофимов прокашлялся. Трудно не спать. Упал головой на его грудь… и держаться трудно. Он дрожал так же сильно, как и я.

— К-каажется… — еле выдали он, — у тебя… губы тр-реснули.

Если бы я мог улыбнуться, то улыбнулся. Но я не могу, поэтому просто представляю, как улыбаюсь, и надеюсь, что Трофимов чувствует это.

***

Не знаю как, но Трофимов нашёл в себе силы и помог мне. Добрались до маленького магазинчика, где над дверью висел колокольчик, что звонко прозвенел, когда мы вошли внутрь. За прилавкам сидела женщина. Мой голос не работал.

— Извините, — не слишком трезво обратился Трофимов, падая на дверь спиной, я рядом. — Нельзя ли… в больницу… там, позвонить?

— Што это? — шепчу я, думая, как не растянуть губы, чтобы они не лопнули.

— Н-не могу… щас… по-другому, — он засмеялся, тоже стараясь не улыбаться.