Глеб пытался удержать тело Славы и почему-то оно казалось тяжёлым. Всё ощущение Славы обернулось непосильной ношей, хотя Глеб ничего не чувствовал.

Теперь глаза опустил он.

— Нисколько.

Слава вдохнул шумно через нос, с его лица упала пара капель.

— Что?.. — спросил он.

— Говорю, для меня нисколько не прошло. Не было жизни после смерти. Не было ничего. Я будто закрыл глаза… и сразу открыл их. Это даже сном не назовёшь… просто какое-то переключение между каналами. — Посмотреть на Славу у Глеба духу не хватало. Он начал понимать, что происходит – и это нисколько не облегчало его пребывание здесь.

— Вот как, — Глеб зацепился за губы Славы, они дрожали, а сам он улыбался. — Может б-быть, это даже х-хорошо.

— Сколько прошло на самом деле? — Глеб крепче взялся за Славу.

— Три с половиной. — Глеб зажмурился и сделал глубокий вдох. — И всё это время я… й-я видел кошмары, как убивал тебя, — голос Славы тоже дрожал, — что сделал с-с тобой, во что превратил тебя, я думал, что не имею права жить, во снах ты так говорил мне… Но я понимаю, это не ты, это то, что я думаю… что хочу сделать. И резался я, чтобы… ну, чтобы не убивать себя… и с Богданом… я думаю, я всё это заслужил. И такого обращения, и… таких наказаний. Ведь я их заслуживаю. За то, что забрал у тебя жизнь. Поэтому я х-хочу, чтобы ты жил сейчас. — Глеб открыл глаза. Лицо у Славы было мокрое, оно всё сжалось, тряслось, глаза воспалились. — Потому что ты имеешь на это право. Потому что т-так будет правильно. Ты же понимаешь?

Это всё объясняло, но Глеб не мог до этого додуматься. Он принял свою смерть, он понял, что навсегда выпадет из круга жизни, и почему-то оказался к этому готов, возможно, потому что он не ощущал настоящих чувств, он ощущал лишь те, о которых вспоминал его мозг, – да, было немного жаль, было немного злостно, было немного паршиво, но лишь на уровне того, что, скорее всего, он должен был ощущать в такой вот ситуации, но не по-настоящему. Однако он совсем не взял в расчёт то, что живые останутся в круге жизни и на них бременем будет висеть его смерть – его уход из жизни. Они не будут к этому равнодушны: они будут скучать, продолжат любить, желать вернуть, а в случае со Славой – бесконечно винить себя и просить прощения. Глеб думал, раз он договорился со Славой, то всё так и будет, почему не должно быть? Но Слава – не машина, которую легко запрограммировать на необходимые действия, Слава, в отличие от него, живой по-настоящему, у него есть чувства, страхи, сомнения, настоящее бремя, которое, как думал Глеб, он снял, выставив всё так, будто покончил жизнь самоубийством. Он совсем не подумал о том, что будет со Славой… Он и представить себе такого не мог. Он надеялся, что своим притворным суицидом разрешит все проблемы, но решил он только одну – Славу не посадили.

Но было бы ли это лучшим решением? Теперь Глеб сомневался. Не потому, что не хотел защитить Славу, а потому, что это могло быть способом искупления вины, который он отнял.

— Глеб, — Слава прижался к нему, — скажи, что понимаешь…

Теперь Глеб понимал.

Он обнял Славу как тогда, когда всё это случилось и Слава безостановочно ревел, а труп Глеба коченел.

— Но и ты ведь понимаешь, — Глеб говорил негромко, — я не могу забрать чужое тело. Чужую жизнь, и жить так, будто ничего не было.

— Тогда, — Слава вжался как можно сильнее, — возьми моё тело. Я не знаю, получится ли, но… наверное, наверное, это возможно. Тогда ты согласишься?

Глеб не мог согласиться. Он не готов жертвовать ничьей жизнью, он не хочет забирать ничьё тело даже ради второй жизни. Даже ради себя, который умер так глупо и быстро. Он не хотел ничего отбирать.

— Нет, Слава, я не могу, — Глеб нахмурился и положил руку на его голову. — Пойми, я… я всё, по-настоящему всё, тебе просто нужно это принять…

— Как я могу это принять?! Ты издеваешься? — Слава оттолкнул Глеба. — Я жил… я жил только ради этого! Ради того, чтобы ты снова смог жить, понимаешь? С того самого дня… хоть я и сказал, что отпускаю тебя, я не мог отпустить тебя. Как я могу это сделать? Как ты прикажешь мне это сделать? — Слава заходился: заикался, между словами стонал, размазывал слёзы по коже. — Если бы я мог, я бы так и сделал, но всё, что я могу, это резать себя и пить таблетки, чтобы не свихнуться с концами, чтобы не убить себя… что… что мне, по-твоему, делать? — Слава склонился над полом. — Как я должен это сделать?.. Как…

С самого начала переубедить Славу было невозможно. И не потому, что идея возродить Глеба прорастала в нём три с половиной года. Всё определилось в момент смерти и последующем воскрешении. С того момента всё было предрешено. Если бы Глеб уделил больше времени переживаниям Славы, этого можно было избежать? Если бы они прощались дольше? Если бы он рассказал ему больше своих секретов, поделился тем, что чувствовал тогда? Что нужно было сделать, чтобы до этого не дошло? И был ли Глеб в состоянии так поступить? Если даже сейчас он не знает, как действовать, значит, тогда он не смог бы тем более.

Этого не изменить.

Даже сейчас, всё зная и понимая, Глеб мог только в молчании наблюдать, как содрогается тело Славы, слушать, как, задыхаясь, он дышит и изнемогает от сердечной боли, осознавать, как чувства рвут его на части, вина выжимает досуха, а совесть изъедает в нём дыры, и ощущать свою тотальную беспомощность.

Он ушёл ни о чём не подумав. Оставив всё на Славе.

Мёртвым живых не понять. Ведь они больше не существуют, следовательно, не думают, не чувствуют, не понимают.

— Слава, прости меня, — единственное, с чем Глеб определился. — Я не думал, что до такого дойдёт.

Слава сильно вздрогнул и поднял лицо. Он был весь красный.

— Не извиняйся, пожалуйста. — Слёзы быстро появлялись на глазах и так же стремительно скатывались по лицу. — Это я ведь… я виноват, что убил тебя, что не отпустил… что вернул сейчас и хочу заставить тебя жить… А ты этого даже не хочешь… Я… я думаю лишь о себе. О том, что так ис-искуплю вину, что так… не буду страдать, что так всё вернётся на свои места. Но так ведь уже не будет, да? Всё… никогда не будет как раньше. А я лишь надеюсь, надеюсь, что всё-всё исправлю…

Слава прижал руки к груди. Глеб чувствовал, как болит его сердце. Как оно разрывается и как его штормит из стороны в сторону. Он определённо точно это ощущал.

Он положил ладонь на плечо Славы и почувствовал, какой он горячий, как тряска отдаёт в руку, как от прикосновения Слава напрягся сильнее.

— Тебе надо отдохнуть, — больше Глеб ничего придумать не смог.

Слава послушно закивал и попытался подняться. Ноги его не держали. Глеб помог, уложил на диван, предварительно скинув одежду.

— Голова болит, — сказал Слава. — Я давно… давно так не ревел. С того самого дня, наверное.

— Выпьешь таблетку?

— Давай, — Слава утёр слёзы и всхлипнул носом. — Они там, — он указал на висящий ящик, из которого утром доставал таблетки.

Глеб подошёл, открыл дверцу, сразу увидел сине-жёлтую коробку. Вальдоксан. Название ничего не говорило о применении. Глеб пошарил рукой, нашёл цитрамон и пенталгин.

— Тебе послабее или посильнее?

— Посильнее.

Глеб взял пенталгин, потом принялся искать кружку.

— Я без воды пью, — сказал Слава.

Раньше только водой и запивал.

Глеб вернулся и сел рядом, отдал блистер в руки. Слава выдавил зелёную таблетку, положил на язык и запрокинул голову. Проглотил и не поморщился. Приложил руку ко лбу. Больше не плакал.

— Прости, что… втянул тебя в это, — сказал он. — Я… получается, не о тебе думал даже, а о себе. Это так… эгоистично. Я думал, что Богдан плохой, но я хуже.

— Ты не хуже, — по привычке отговорил Глеб. — Просто так сложились обстоятельства.

— По-твоему, все бы решили воскрешать людей, если бы у них была такая возможность?

— Не знаю насчёт всех, но часть точно. Но большая это часть или меньшая, я не знаю. Просто какая-то. Это… это нормально, хотеть, чтобы человек вернулся… Может быть, если бы я, — теперь до Глеба дошёл весь смысл его пребывания здесь, кажется, он его понял, — если бы я оказался на твоём месте, если бы я потерял тебя, то я бы… тоже захотел тебя вернуть.