— Почему ты так смотришь? — спросил он.

— А ты не понимаешь? — повысил голос Глеб.

Судя по зашуганному виду, Слава действительно не понимал.

— Это не моё тело. Оно принадлежит другому человеку, я не могу забрать его. Кто он? Твой новый парень? Почему ты так поступаешь с ним? Ты понимаешь, что это… это не по-человечески. Так не делают.

— А что мне остаётся? Твоего тела больше нет… наверное, уже нет. Даже если бы оно осталось, ты бы не смог быть таким… а так ты можешь. Можешь, как все обычные люди, ходить по улице, общаться с другими, что-то покупать, куда-то ходить, что-то смотреть… просто можешь быть обычным. Разве оно того не стоит?

— Не стоит, если это жизнь другого человека! — Слава вздрогнул и сжался сильнее. — Как ты не понимаешь? Это… это аморально. Это неправильно. Я не имею права занимать это тело, потому что у меня было своё… А сейчас его нет, а, значит, и меня не должно быть.

— Н-нет, — булькнул Слава. — Если я могу это сделать, если это в моих силах, значит, так мо-может быть. Ты ведь говорил, что ни делается, всё к лучшему, всё к лучшему, а это значит, раз я могу так сделать, значит, ты можешь жить. Жить в чьём угодно теле, если я этому… этому поспособствую. Раз у меня есть эта сила, я могу ей воспользоваться. Ради твоего блага.

— А с ним что делать? — Глеб указал на своё лицо. — Он пусть канет в небытиё? Так что ли? Что будет с его родными? Друзьями? Родителями, в конце концов? Я не могу быть им и не собираюсь занимать его место. Я не понимаю, как ты можешь так поступать! Он для тебя совсем ничего не значит?

Слава нахмурился.

— Не значит. — Глеб опешил – он планировал воззвать к совести, но если это то, о чём Слава даже не задумывается? Как быть? — У нас были не такие отношения, — Слава скрестил руки на груди и прогнулся в спине. — Обоюдно встречались, потому что могли дать что-то друг другу. Это не по любви, — он утёр рукавом щёку. — Не так, как с тобой.

Глеб ощутил пустоту. Ускользающий шанс. Невозможность вернуться назад.

— Но это не значит, что ты можешь вот так вот вселять меня в его тело. У него же… у него своя жизнь, я не могу её отнять.

— А если он не заслужил? — Слава сердито посмотрел на Глеба, поджимая губы.

— Не заслужил что?

— Эту жизнь. Что, если ты больше заслуживаешь шанса жить, чем он? Ты его даже не знаешь… вдруг он убийца? Педофил? Живодёр? Скажешь, он заслуживает?

— Слава, не мы это решаем… а закон, а вообще…

— Ну а теперь решил я, — Слава заговорил строго и уверенно. — Ты больше него заслуживаешь жизни.

До Славы не дозваться. Он уцепился за идею в своей голове, и ни в какую не желает её отпускать. Звучит всё и выглядит так, что, если он оторвёт её, то оторвёт от себя кусок, терять который нельзя, он жизненно необходим.

— Давай позавтракаем, — сказал Слава и провёл ладонью по лицу. — Ещё умыться надо… и себя в порядок привести, — он потух. Силы покинули его. — А там и решим…

Глеб уже понял, что ничего Слава решать не будет. Он уже всё решил. Но подспудно Глеб надеялся переубедить его, когда тот остынет.

В ванной – совмещённом санузле царил беспорядок: раковина заставлена баллончиками и флаконами духов, между ними лежали бритвы, поверхность забрызгана подсохшими каплями и коротенькими волосками. Зеркало замызгано и окроплено белыми пятнами зубной пасты. На стиральной машинке нагромождены свёрнутые клубком вещи. На полу стоят бутылки с химией. Бортик ванны завален шампунями и гелями для душа. Никакого порядка, внутренне Глеб содрогался от отвращения.

Слава взял расчёску, из которой торчали тёмные волосы, и принялся расчёсываться.

— Похожа на ту, прошлую квартиру, — сказал он с хилой улыбкой, — в которой мы жили, имею в виду.

Отчасти – это было так. Отчасти – Глеб не хотел признавать, что жил в подобном захламлённом месте.

— Твоя щётка синяя, — Слава кивнул на жестяной стакан, из которого торчало почему-то четыре щётки. Все разодраны – пора менять.

Нехотя Глеб взял её и передавленный тюбик пасты.

После Слава сказал, какая бритва и пенка для бритья Глеба. Если он в принципе хотел бриться.

Чужими вещами казалось пользоваться неправильно, как и использовать чужое тело – делать им что-то, даже разговаривать со Славой. Всё это вызывало отторжение и презрение, как к себе, так и ко Славе, который всё это провернул.

Неужели он не ощущал раскаяния? Сочувствия? Разве не думал, что поступает плохо? Что отнимает чужую жизнь? Что ради одного жертвует другим?

— Ты такой загруженный, — отметил его состояние Слава, когда они переместились на кухню: Глеб сел за стол, а Слава варил кашу – сказал, что сам справится. Царящий и здесь бардак Глеб предпочёл игнорировать.

— А мне, по-твоему, каким быть надо? Если ты не понял, то я нисколько не рад тому, что ты сделал, — буравил его спину Глеб, надеясь, что хотя бы отчитывающий тон повлияет.

Слава не отреагировал, продолжал мешать манку.

— Тебе… тебе просто надо привыкнуть… ты, наверное, уже и забыл, что значит жить. Вспомнишь, и ещё захочешь, — в голосе звучали радостные нотки. — Наверное, там было совсем нечем заняться?

Ответа у Глеба не было. Он не ощутил, как было там. Его там будто и не было.

— Расскажешь, какая она – жизнь после смерти? — Слава развернулся боком, и с такого ракурса он казался худее, чем прежде. Шея стала тоньше, это было особенно заметно с собранными волосами.

— Я не помню, — признался Глеб. — Ничего.

— Если не хочешь говорить, я тебя не заставляю, — быстро переключился Слава. — Наверное, там совсем по-другому.

Глеб отвёл взгляд в сторону окна. Светило солнце, заливало дом напротив и двор золотым.

— Сейчас лето?

— Почти. Конец августа.

Даже если бы была середина января, Глеб не почувствовал разницы – его тело не чувствовало разницы. Но для конца августа Слава был одет тепло – в кофту с длинными рукавами и штаны. Он всегда жаловался, что ему жарко, носил как можно меньше одежды, а сейчас пытался утеплиться. Это было на него не похоже.

Слава разлил кашу по тарелками и поставил её на стол. Загромыхал ящиком с металлическими приборами и достал большие ложки. Судя по загруженной раковине, большинство из них было там.

— Нормально? Не пересолил? Или сахар добавить? — завёлся Слава, когда Глеб сделал первый глоток.

— Я не чувствую, — сказал Глеб. — Ни вкуса, ни запаха. Температуру тоже не чувствую. Как и прикосновения.

Слава словно обмер.

— Совсем?

— Совсем.

Глеб посмотрел на него. Слава был удивлён и будто бы расстроен.

— Это, наверное, тяжело, — пробормотал он, натягивая рукав кофты на пальцы.

— Этого я тоже не чувствую. Я этого и тогда не чувствовал, — Глеб положил ложку в рот и проглотил содержимое. — Когда это в первый раз случилось.

— Вот как… — Слава склонил голову. — Ну да, вроде что-то такое ты говорил. Наверное, было бы хуже, если бы ты чувствовал. Что происходит с тобой. — Он потёр плечо.

Если бы Глеб чувствовал, как умирает и гниёт его тело, он бы не выдержал четыре дня. Он бы не выдержал и окоченения. И не должен был.

Глеб опустил ложку в кашу.

— Слава, я с тобой не согласен и хочу, чтобы ты вернул меня. Вернул туда… где мне место.

— Опять ты начинаешь, — в этот раз Слава не раскис, его интонация говорила о том, что он намерен продолжать и собирается убедить Глеба в правильности своего решения. — Разве тебе есть куда торопиться? Попробуй, поживи, а там видно будет. Может, потом ещё рад будешь, что вернулся к жизни, — Слава протянул руку, но Глеб вовремя убрал свою, спрятав её под стол. — Ведь нет ничего лучше жизни, верно? Поэтому ты просил меня жить. И я жил. И сейчас живу… всё ради этого.

Глеб промолчал. Что он должен сказать, чтобы Слава его услышал?

Он вздохнул – повторил это привычное действие и взял ложку в руку. На фоне зазвонил телефон. Слава ушёл в комнату, отключил его. Вернулся и залез в шкафчики. Достал оттуда сине-жёлтую коробку – таблетки. Выдавил две из блистера и проглотил без воды.