Месяц март являлся и является ударным временем для лесозаготовителей – зимние наезженные дороги еще прочны, а морозы лютуют лишь ночами. И с бензопилой по насту до ствола дерева добираться гораздо удобнее, чем по пояс в рыхлом снегу.

В тот год лесозаготовители решили продлить ударный месяц тем, что вывозить древесину с нижнего склада принялись ночами по твёрдым подмороженным дорогам, не разбивая их и не устраивая глубокую колею.

И вот уже близился конец апреля, а лесовозы, пыхтя и урча, всё ещё бороздили фарами ночное пространство тайги.

Стояла весна. Радостное солнце уже вторую неделю отжигало с безоблачного лазурного небосвода. Пожухлый снег ещё лежал на полях осевшим слоем, но дневные ручьи пели оптимистические песни, несмотря на то, что ночами ручейки промерзали.

Абсолютно все ждали: вот-вот начнут вскрываться реки, прилетят стаи перелётных гусей, уток и других птиц и принесут с собой надёжную весточку о долгожданном и искренне желаемом тёплом лете.

Располагался в посёлке и машинный парк, где ночью спали лесовозы с полуприцепами с крестовыми сцепками, а также оборудованные будками-кунгами грузовики, в которых перевозили лесозаготовителей на делянку на верхний склад – заготовительную разрабатываемую делянку, и на нижний склад – на разделочную площадку и место хранения заготовленной древесины. Надо отметить, что поутру на работу вначале везли мужчин-вальщиков, а на следующем фургоне женщин-сучкорубов, часто исполнявших для поднятия духа различные известные песни: «Катюшу», «Летят перелётные птицы», «Вот кто-то с горочки спустился» и другие подобные ретрохиты, которые часто передавало или ретранслировало местное радио или которые слышали в художественных кинофильмах.

Здесь же, в машинном парке, проживали два бульдозера, используемых главным образом в зимнее время для очистки дорог ото льда и снега. Имелась и ремонтная мастерская со старенькими токарным и сверлильным станками, а также трансформатором для электросварки. Склад запасных частей почти всегда пустовал, и зачастую слесарям-ремонтникам приходилось брать запчасти со старой неисправной актированной техники, которая имела свой угол в машинном парке, или обращаться за помощью в близлежащие организации, у которых с запчастями имелись подобные проблемы. И из-за отсутствия запасных частей техника могла простаивать в процессе ремонта слишком долго.

У края машинного парка лесопункта стоял балок в виде бочки, в котором проживал сторож по фамилии Баханов, – любитель оригинально порассуждать. В его непосредственные обязанности входило следить за оставленной на ночное хранение техникой, чтобы никто её не повредил, даже случайно или преднамеренно не разукомплектовал. Зимой Баханов ходил в ватнике, ватных штанах, в высоких валенках и в выкрашенной в коричневый цвет заячьей шапке-ушанке. Жарким летом его гардероб пополнялся зелёным, несколько выцветшим хлопчатобумажным фирменным костюмом – спецодеждой лесозаготовителя, но ватник он далеко не прятал, а надевал его в ветреную или холодную погоду. От дождя у него имелся много раз продырявленный, чиненый-перечиненый зонтик. В райцентр по собственной инициативе он не ездил. Появлялся там лишь после длительных уговоров добрых знакомых, которым составлял компанию. Всё, что ему нужно, приварили знакомые механизаторы.

В балке имелась самодельная печка-буржуйка, которая кипятила чай механизаторам в холодное время года.

Однажды субботним тёмным вечером все рабочие ушли в посёлок по своим домам, а у сторожа в балке остался переночевать оператор челюстного погрузчика – рубаха-парень Микола. Это был приземистый крепкий парень с крупной головой и светло-русой шевелюрой, который за словом в карман никогда не лез. Он всегда ходил в спецодежде, выдаваемой лесозаготовителям согласно технике безопасности. Считалось, что он проживал в общежитии, но ночевал он зачастую где придётся.

Спозаранку тракторист, как спал – в рабочей спецовке, так и вышел на крыльцо балка справить нужду. Алая заря поднималась над востоком, обнажая синее небо, скрытое до того ночной темнотой. В то время отдельные островки снега уже не белого, а большей частью сизого ещё томились в лесной чащобе. Природа жадно дышала весной. На зелёном мху, освобождённом от снега, появлялись первые светло-коричневатые сморчки, из которых с пряностями, картошкой, перловкой или вермишелью получался отменный супчик, уносивший в иное измерение даже без ложки белоснежной, пахнущей силосом сметаны. Микола долго наслаждался природой.

У роспуска лесовоза шевелилось нечто буроватое, и тракторист спросонья принял животное за барана.

– Здорово бы отведать свежего шашлыка, – размечтался он сразу, затем порассуждал: – А если отвести его в деревню за несколько вёрст, так хозяин непременно выставит магарыч.

Понимая, что баран никуда не денется, тракторист Микола взглянул влево. Взобравшееся на дальние кроны бледное солнце испускало тусклые лучи меж стволов ближайших вечнозелёных хвойных деревьев. С правой стороны из серого и салатного мха торчали свежие пеньки, а вдали виднелись клочья слабого лазурного тумана.

Баран что-то проурчал.

Микола тщательно протёр слипшиеся от крепкого ночного сна глаза и увидел в десятке метров от себя вместо каштанового безобидного барашка настоящего мохнатого хозяина тайги – медведя. Тракторист беззвучно, на цыпочках, едва дыша вернулся в балок. Стараясь не шуметь, достал из-под топчана старенькую двустволку с прикладом коньячного цвета, разломил ее пополам и вынул из сверкающих чистотой стволов латунные гильзы с мелкой дробью на рябчика.

– Чего тебе надо? – громко спросил проснувшийся сторож, потягиваясь на полосатом матрасе, что находился на правом топчане.

– Имеются у тебя патроны с пулями? – шёпотом спросил Микола.

– Спрашиваю, Микола, чего тебе надо? – вновь спросил хозяин балка ещё громче.

– Рядом с ближним роспуском лесовоза настоящий упитанный медведь крутится, – сверкая заведёнными глазами, потихонечку шептал Микола. – Говори, Бахан, потише, а то косолапый услышит.

– Ну и что с того? – ещё больше повысил голос Баханов, он приподнялся на матрасе и неодобрительно посмотрел на Миколу.

– Вот я и спрашиваю у тебя про пули.

– Пуль нет, есть два патрона с крупной картечью, слева в патронташе, – продолжал говорить громко и встревоженно сторож.

Лихорадочно Микола вставлял найденные патроны в ружейные стволы.

– Тебе всё одно – не убить хозяина тайги, а если вдруг подранишь, так он из тебя хороший фарш сделает, а заодно и из меня.

Снарядив ружье и взведя курки, Микола потихоньку принялся открывать дверь, осторожно вышел на крыльцо, но ни бурого барана, ни урчащего лохматого медведя нигде поблизости не оказалось. А где-то вдалеке, в парме, раздался звонкий хруст сломанной ветви, и тракторист догадался, что косолапый медведь убежал в тайгу на почтительное расстояние.

Хватило у оператора челюстного погрузчика Миколы ума, чтобы не гнаться по лесу с ветхой берданкой за любознательным, умным, сильным и грозным медведем. Он разочарованный вернулся к сторожу в балок:

– Бахан, почему у тебя нет патронов с пулями?

– Как-то поздней осенью летела высоко стая серых гусей и перекликалась. Я прицелился, пульнул, и один гусь как подпрыгнул в строю, затем вновь занял свое место в клине, а я все ждал, что он начнёт пикировать. Не дождался. Тогда, хотя и поздно, лупанул на авось, но вовсе промазал. Наверное, я попал первым выстрелом гусю в крыло или вообще по хвостовому оперению.

– Я знаю, по гусям очень тяжело стрелять – нужны точный расчёт и долгая тренировка. Когда же ты нальёшь пули?

– Привези сюда мне ненужные, отслужившие свой срок аккумуляторные батареи из какого-нибудь автомобильного гаража или от речников/катерников, каких много на Печоре.

– Замётано, обязательно достану тебе свинец.

– Однако будь ласков, Микола, не пали по медведям.

О своём прошлом, тяжко вздыхая, стремящийся к точности Михаил Богданович Котенко – отец Петра – рассказывал только с горечью в словах; их семья, как и все односельчане в Черниговской губернии на правобережье Днепра, попала под жестокий голодомор. Когда половина деревеньки уже умерла от голода, его мать, Лукерья Федотовна, уже не могла ходить, а его отец, Богдан Никифорович, то есть дед Петра, уже еле на ногах держался, созрел чрезвычайно опасный, но единственно приемлемый план спасения от голодной смерти Михаила, которому исполнилось тогда всего одиннадцать лет.