Богдан Никифорович отвёл своего сына Михаила до околицы на северном краю деревни и показал на два поста, где находились вооружённые винтовками сытые красноармейцы, которые, согласно приказу свыше, препятствовали выходу населения из деревни вплоть до расстрела на месте. Богдан Никифорович указал участок, где Михаил ночью сможет попытаться просочиться между двух красноармейских постов.
Сын с отцом вернулись в белоснежную залитую горем хату. Богдан Никифорович, не глядя на свои головные боли и головокружения, велел сыну выпить настой овса, затем перевернул гранёный стакан и все замоченные зёрна вывалил в свою широкую натруженную ладонь, из которой пересыпал их в боковой карман тёмно-зелёной, поношенной, местами дырявой куртки Михаила. Так дальновидный дед поступил с последними драгоценными зёрнами, что были у семьи.
Михаил получил от Богдана Никифоровича строгие советы:
– Когда поползёшь, надо постоянно внимательно смотреть на оба поста с горящими ночью кострами и, если окажется, что кто-то из постовых глядит в твою сторону, следует мгновенно замереть и не двигаться. Встать на ноги можно только через версту – за линией постов, а дальше стараться с предельной осторожностью идти на север тропинками, маленькими дорожками и всегда избегать большаков. Деревни, тем более зажиточные, обязательно обходить стороной. Питаться советую в лесу орехами, семечками от шишек хвойных деревьев и съедобными ягодами, ни в коем случае не есть волчьи ягоды и грибы. Тебе, Михаил, обязательно надо всё это преодолеть ради всех нас – ради семьи, ради деревни.
Тёмной беззвёздной и безлунной ночью шелестел листьями деревьев умеренный ветер, помогая отцу, под которым предательски шуршала трава, и чуть потрескивали сломанные соломинки. Но в красноармейских кострах искры улетали в небо, и тоже что-то временами значительно потрескивало. Время преодоления отрезка пути, по которому он осторожно полз по-пластунски, показалось отцу вечностью: очень не хотелось ему повстречаться ночью с шипящей скользкой гадюкой или иной змеёй.
Далее он выполнял безукоризненно наставления Богдана Никифоровича, деда Петра: шёл в лаптях лесами, перелесками, обходил населённые пункты. В лесах и полях крайне опасался повстречать хищников – в первую очередь, наткнуться на логово серых волков, поэтому подобрал себе надёжную палку с заострённым концом, чтобы отбиваться в случае какой-либо напасти.
Убегающий Михаил в жаркий звенящий кузнечиками полдень при безоблачном синем небосводе сидел в густом ивовом кустарнике вблизи полузаросшей травой дорожки. Неожиданно он услышал разговор местных жителей и понял по говору, что дошёл до белорусов. Михаил вздохнул чуть свободнее и делал попытки просить в белорусских селениях еду и кров. Его оставляли ночевать на одну ночь, давали на дорогу кусочек хлебца и желали лёгкого пути: у них самих с едой имелась давняя напряжёнка, да и боялись подвергнуться репрессиям за помощь тому, кто убежал от голодомора.
Михаил и дальше продолжал осторожно продвигаться примерно в направлении севера, ориентируясь по полярной звезде, восходу и закату солнца. Спал чаще всего в поставленных на полях ароматных свежих стогах сена, куда пробирался в сумерках или ночью.
И однажды белорусы подсказали, что тёмной дождливой ночью он сможет сделать попытку перебраться в более сытую страну – Литву, где смог бы устроиться батрачить до лучших времён. Они указали благоприятное место, где необходимо преодолеть небольшую холодную и тёмную речку, у которой чуть выше по течению шумел, сбрасывая воду, добрый величественный водопад.
На берегу лежали два связанных поржавевшей колючей проволокой выкорчеванных пня с торчащими обрубками тёмными корней. Ему помогли спустить их на воду и наказали, чтоб, когда доберётся до литовского берега, не отталкивал их в реку, а подтащил к берегу для того, чтобы этим укрытием смогли воспользоваться другие желающие лучшей жизни перебежчики. Михаил устроился, как учили, – между двух пней. И первоначально, стоя на каменистом дне реки в лаптях, толкал пни к противоположному берегу чуть вверх по течению. Когда же глубина повысилась, он старался подгребать руками без всплесков, затем опять толкал пни к литовскому берегу, где их привязал к прибрежным кустам ивовыми ветками.
Ночью и утром Михаил старался уйти подальше от границы и обсыхал, а днём попросился на хутор, где он тоже никому никаким боком оказался не нужен. Но сострадательная и дальновидная Рута, жена хозяина, видя бедственное положение мальчика при приближении зимы, уговорила хозяйственного мужа, Андриуса Станкявичуса, принять Михаила батраком. Вначале строгий хозяин категорически отказывался, но затем решился взять его за еду. Питался отец не за общим широким столом, а в отведённом сараюшке во дворе возле овина – три раза в день давали по куску хлеба и остатки еды от общего стола – иной раз перепадала тёплая бульба или иные вкусности.
Хозяин хутора обеспечил его летней и зимней одеждой и обувью, что остались от двух повзрослевших сыновей. Тёплая одежда особенно пригодилась в холодные зимние времена.
Отец отработал исправно четыре года и беспрекословно выполнял любую посильную и непосильную работу, не задавал лишних вопросов, ни в чём не прекословил, осознавая, что в ином случае его могут запросто прогнать за ворота, что было бы равноценно гибели. По существу, он был рабом.
Но однажды пасмурным днём в начале осени хозяин хутора с сожалением сообщил, что Михаилом заинтересовался местный полицейский, а это ничего хорошего не сулит ни батраку, ни его хозяину, поэтому настало время прощаться. Андриус тут же запряг бричку и отвёз его на железнодорожную станцию, где договорился со сговорчивым проводником за добрый шмат вкусного сала, что тот увезёт отца в Россию. Проводник объяснил, что Михаил не доедет до одного из древнейших городов России – Пскова – и высаживать ни на какой промежуточной станции его не собираются, а придётся отцу спрыгивать с поезда вскоре после какой-нибудь станции, когда поезд не набрал ещё полный ход.
Перед тем как сигануть с пассажирского поезда, отец получил от жадного проводника ценные указания: куда и как идти, что сказать крестьянам; ему было наказано ни в коем случае никому и никогда даже не заикаться, что он сбежал из сытой Литвы, а тем более от голодомора.
В деревне его пустили только в третью избу, где жила женщина с приветливой дочерью Анной; муж хозяйки скоропостижно скончался весной от странной и неизвестной болезни. Экономная Марьяна, молодая вдова, переживала, что они на зиму остаются без нужного количества дров, поэтому отца впустили и взяли, чтобы тот из ближнего леса приволок валежника для печи на зиму. Отец подлатал развалившуюся старенькую тачку, опробовал её вечером и на следующий день принялся за работу с искренним усердием. Сначала возил недавно упавшие сучья и валежник, а затем с более серьёзными намерениями принялся и за ещё не опавший сухостой.
Деревенским любознательным жителям на их обыденные естественные расспросы Марьяна сообщила о Михаиле, что приехал их навестить и помочь по хозяйству дальний родственник из соседней Новгородской области.
Он, по существу, получил два выходных, когда они втроём один раз пошли за брусникой, а другой раз за клюквой. Перед этими мероприятиями Марьяна основательно покопалась в огромном, обитом железными полосами сундуке и достала оттуда завёрнутую поношенную юбку, старенькую двустволку мужа и потёртый, видавший виды патронташ с дюжиной снаряжённых патронов. Она объяснила, что он с ружьём станет охранять её с дочерью, однако взяла слово, что тот ни в коем случае не станет палить по лесной живности, поскольку все угодья поделены между местными охотниками, которые могут покарать и за одну только стрельбу.
Угодья безвременно усопшего супруга местные охотники сразу же разделили меж собой, нисколько не спрося мнение вдовы. Она предполагала, что, может быть, в будущем Михаил сможет с кем-нибудь договориться на совместный охотничий промысел, а пока он поможет им безбоязненно набрать ягоды, которые нужны для выживания до следующего урожая.
