– Вас устраивает ваше место на современной литературной карте России?
– Вы знаете, чем больше жизнь меня лупит, тем меньше я на это реагирую. Когда-то я хотел понравиться критике, получить какую-нибудь существенную премию. Этот период закончился совсем недавно. Мою последнюю книгу «Текст» прокатили все крупные литературные премии. Сначала я, конечно, расстроился, а потом решил: хорошо, что не дали. Я уже не в том возрасте, когда нужно ждать чьего-то одобрения.
По сути, сегодня и премии эти ничего не значат, так же как и их отсутствие, потому что все это превратилось в соревнование между оргкомитетами, это наш автор, а это не наш, политически правильный или наоборот. Идеальная ситуация, когда ты перестал рассчитывать на одобрение и делаешь то, что кажется правильным тебе. Конечно, и тут важно не утратить адекватность.
Вот возьмем пример Льва Данилкина, который стал лауреатом «Большой книги». Ну и что – стал он после этого прямо известным автором? Выиграл путевку в вечность? Завоевал сердца читателей? Вошел в большую литературу?
Пора перестать оглядываться, чего-то ждать, вчитываться, волноваться. Некоторые критики вообще выражают исключительно свои собственные амбиции. Да практически все, за исключением разве что Галины Юзефович.
– Она хвалила ваш «Текст»…
– За что ей большое спасибо! Она человек читающий и нашла в этом романе какие-то достоинства.
– Давайте поговорим о вашем образовании. Вы учились в 12-й московской спецшколе, ныне входящей в состав школы № 1231.
– Да, здесь поблизости.
– Расскажите, пожалуйста, об этом периоде.
– Школа у меня была прекрасная. Что с ней происходит сегодня, я, честно говоря, не знаю. Выбрана она была моей семьей, потому что в ней учился мой отец, а до этого в здании располагалась женская гимназия, куда ходила моя бабушка. Такой, выходит, наследственный вариант. К тому же бабушка с дедушкой жили на Арбате, буквально в шаге от школы. И вот решили меня отправить именно туда, чтобы я мог ходить в школу пешком. Потом родители забрали меня к себе в Строгино, но я все равно продолжал ездить, потому что прикипел. Сейчас, кстати, есть неплохие частные школы, где вместо зубрежки дети работают над проектами.
– Вы, похоже, все же рассказываете о своей семье?
– Нет-нет… Мой друг отдал своих детей в такую школу, где с самых ранних лет преподают актерское мастерство и музыку. Впрочем, и моя школа была очень хорошей. Французский язык мы изучали с первого класса, хорошие учителя были по литературе и русскому. А математику не любил, всегда приходилось заниматься ею через внутреннее сопротивление.
– Высшее образование вы решили получить за рубежом – в Израиле. Почему?
– Когда распался Союз, мне было 12 лет. Кроме того, я окончил специфическую школу – французскую. В моем окружении всегда было много людей, которые куда-то ездили. Кругом было настроение восторга от того, что железный занавес рухнул, Россия открылась миру, а мир открылся для нас. Теперь можно было ехать куда угодно. Все, что было желанным и недоступным, вдруг оказалось на расстоянии вытянутой руки. За все детство я был за границей лишь однажды – в Югославии, и то все это стоило моему отцу огромных усилий. И вот как я в те годы заразился этим глобалистским энтузиазмом, так до сих пор на этой волне и нахожусь. Если мир открылся, то почему бы этим не пользоваться? Когда есть возможность получать образование за рубежом, нужно делать это. Это дает тебе новые перспективы как в части возможностей, так и точки зрения. Меня это очень обогатило.
И вообще Израиль – инопланетное государство. Это какая-то смесь арабского, иммигрантского, советского, социалистического, русского и еврейского в том числе государств. Там религия не отделена от светской власти, поэтому нет Конституции. Туда попадаешь, выросший в Советском Союзе, и просто ничего не понимаешь. Ты вживаешься, какие-то шоры с глаз спадают.
– Чем, на ваш взгляд, это образование отличается от того, которое получали ваши сверстники в России?
– Я рад, что учился в Израиле, потому что там совершенно другой взгляд на все, в частности на журналистику. Нам преподавали социальную психологию, политологию, международное право, эволюционную психологию отношений, которые помогли мне разобраться в сути процессов. Были в нашей программе и такие предметы, которых здесь в принципе нет. Мы обучались по американским учебникам. Нас учили другому взгляду на историю. В частности, на историю Второй мировой войны, потому что у американцев своя версия того, кто победил, из-за чего все началось. Хорошо было узнать, что есть другая перспектива, в которой Советский Союз совместно с фашистской Германией развязал войну. У нас все это подавалось и, думаю, подается однобоко. Я не говорю, что у нас правы или у них, но хорошо получить еще какую-то точку зрения.
– Этот ваш свежий взгляд не помешал в работе на Russia Today, в коллектив которого вы попали по возвращении?
– Наоборот. Когда ты уже работал на Euronews три года, это уже совершенно другой опыт, европейский взгляд на вещи. Общение с коллегами из Испании, Франции, Германии, их взгляд на происходящие в мире события сильно на меня повлияли. Я приехал на Russia Today, когда этот канал решал совершенно другие задачи, нежели сейчас. Напомню, что изначально задача канала – показать, что Россия – это не страна, которая укладывается в стереотипные представления о ней. Что есть всяческие красоты, но есть и проблемы. Есть ночная жизнь, есть культура, музыка. Дать более многостороннюю картину того, что происходило вокруг. Первые несколько лет она этим и занималась.
– Многие считают работу в кремлевском пуле – вершиной журналистской карьеры. Вам все это, кажется, быстро наскучило?
– Моя работа в пуле помогла мне десакрализировать власть. Когда ты постоянно видишь Путина на расстоянии трех метров – не в телевизоре, а в жизни, то это, я считаю, прекрасный опыт. К тому же я поездил, посмотрел, послушал сплетни.
И потом – как ты собираешься писать о судьбе Отечества, если видишь все только с одной перспективы? Например, с позиции либерального мифа или, напротив, патриотического?
– Вам ведь еще довелось пожить во Франции?
– Три года! Это вещи, которые ничем невозможно заменить. Кто не был в такой ситуации, что, он телевизор посмотрит или радио послушает? Давайте начистоту: что реально понимает выпускник МГИМО про международную политику? У него с первого курса промыт мозг, его готовили как бойца, притом что это чаще всего дети очень обеспеченных родителей.
Так что лично для меня видеть мир с разных точек зрения естественно. И именно поэтому, мне кажется, я могу извечные русские вопросы ставить в совершенно другой контекст. Тем авторам, которые не вылезают из окопов, всей картины не видно, а я не солдат с промытыми мозгами, я парю над полем боя, понимаете? И да, я много где жил и много с кем дружил, но у меня нет ни одного опыта, о котором бы я пожалел. Все это помогло мне стать тем, кто я есть. Я бы с удовольствием еще пожил в Японии и в США.
– Будет ли такая возможность, как думаете?
– Наверняка! Вообще, я считаю, нам из телевизора говорят: «Не нравится – вали отсюда» люди, у которых имеются виллы за рубежом. Они учат нас патриотизму, а у самих кондоминиумы в Майами, и у их детей иностранное гражданство. Почему у тебя самого дети в Лондоне, а ты мне говоришь «вали отсюда»? У него на Лазурном берегу какие-то виллы, а вся французская хроника была залеплена его жизнью, и дети там его во Франциях и Англиях, а он запрещает сирот за рубеж на усыновление отправлять. То есть происходит полный абсурд. Я за открытый мир. Слава Богу, что больше нет эмиграции, какой она при «совке» была. Захотел – поехал туда, захотел – вернулся. Там пожил, поучился, поработал, получил перспективы, что-то понял, вернулся домой. И уехать – не значит не быть патриотом. Почему мы должны мыслить критериями, навязанными нам лжецами и лицемерами? Мир открыт, свободен, он развивается. Американский новатор и бизнесмен Илон Маск популярен у нас только потому, что это и есть противоположность замшелой архаике, которая нас окружает.
