В возрасте трёх лет он уже мог довольно сносно читать и писать, а рисовать Сатий начал ещё раньше, и все его картины были проникнуты теплом и любовью ко всему окружающему. А однажды, когда ему исполнилось пять лет, Сатий нарисовал очень необычную картину, поразившую его отца до глубины души.

На небольшом листочке бумаги он начертил семь почти правильных кругов, а посередине – солнце, нарисованное самыми яркими красками. Внутри одного из кругов Сатий изобразил небольшого человечка, а рядом – руна войны ↑. На солнце также был нарисован человек, а рядом – другая руна, творчества: <.

Эймел заинтересовался и спросил у сына:

– Скажи, что ты такое интересное нарисовал?

– Это семь разных миров. Один из них – наш, тут мы живём. Стрела означает войну. У нас ведь идёт война, папа?

– Да, – вздохнув, признался Эймел. Жители деревни нет-нет, да и вспоминали про сражения на севере, и эти разговоры не могли укрыться от любопытного мальчика.

– Война – это плохо, – серьёзно сказал Сатий. – А на Солнце тоже живут люди, только там царит мир, а все люди – твор-чес-кие, – смешно выговорил последнее слово Сатий.

– Постой, а как люди могут жить на Солнце – там ведь должно быть очень жарко? – удивился отец.

– А они живут в гар-мо-нии, – ответил сын и мечтательно проговорил: – Я бы тоже хотел жить в гар-мо-нии.

– А откуда ты такие слова знаешь? И как ты смог нарисовать подобную картину?

– Не знаю. Слова и картинки пришли из сердца, – совершенно серьёзно ответил Сатий и побежал бегать по улице, обгоняя порой даже резвого Фирри.

«Нет, всё-таки друид не ошибся, – подумал Эймел. – Мой сын видимо, общается с чем-то, что выше нас. Это говорит о его высоком духовном, а следовательно – и магическом развитии. Очень часто он меня удивляет, как сегодня. Может, мой сын уже живёт в гармонии? Вопрос только – в гармонии с чем? Наверное, с природой. И не из гармонии ли рождается настоящая магия? Возможно, именно из неё», – решил маг и отправился на кухню помогать Ирель.

Эймел помнил наставления друида и потому, как мог, оберегал сына от самого понятия «магия». Но однажды Сатий сам спросил у него:

– Пап, а маги существуют? Я слышал от Фирри истории про них.

– Конечно, раз о них рассказывают, значит, это правда. Скорее всего, если маги есть, то они воюют сейчас на заградительной стене. Слава Триглаву[5], война пока далеко от нас.

– А можно ли магии обучиться?

«Не говори ему, что основы колдовства сможет преподать тот, кто им сам владеет. Он должен сам всё постичь, как это сделал в своё время сам Великий», – промелькнуло в голове Эймела: видимо, с ним телепатически связался страж гор, уловив смятение в мыслях мага.

– Не знаю, сынок. Наверно, маг сам познаёт всё, а не учится у других. Только своими стараниями можно добиться многого, – мудро ответил он, после чего добавил: – А теперь пойдём заниматься. Сегодня тебе нужно постичь смысл всех изученных тобой рун, а также узнать имена всех Богов, которые хранят нашу землю.

Ирель помогала Эймелу обучать Сатия, а также Фирри. Однако маг знал, что помимо основных знаний, Сатию нужны ещё и духовные качества – и потому он вместе с женой учил сына добру, душевности, несгибаемости, отважности, самоотверженности и многому другому, что должно было пригодиться юному магу в будущем. И, конечно, не менее важным было и физическое воспитание. В свои шесть лет Сатий уже мог подтянуться на перекладине, установленной во дворе, десять раз, а также достиг успехов и в других упражнениях, которым его обучил отец. Эймел хотел, чтобы вырос не просто маг, но ещё и крепкий духом воин. Мало того, ему немало помогал в этом даже Хитрый Весельчак, ставший верным другом мальчишкам. За последнее время он сильно изменился: стал меньше пить, остепенился. Его всё время тянуло к дому Эймела и Ирель, и он с лёгкостью общался с Сатием и Фирри

Время шло, а вестей извне не было, и никто в деревне не знал, что происходит в мире. Прорвать заградительную стену троллеорки всё никак не могли, да ещё и аэры подмогу прислали – в западных дебрях вновь стало поспокойнее. Казалось, троллеорки ничего не добились своими бесчисленными атаками, но упорно лезли вперёд.

Но людей и эльфов погибало больше, чем рождалось, и становилось ясно: враг хочет взять измором, рано или поздно добившись того, что защитников на стене уже не останется.

Однажды, когда Сатию было двенадцать лет, он попросил у Фирри:

– Расскажи, пожалуйста, о своих родителях. Если, конечно, тебе не больно говорить об этом.

Фирри тяжело вздохнул, немного помолчал, но всё-таки решил всё поведать Сатию, ставшим верным другом:

– Мама… Её звали Олуна. Она была прекрасным человеком, ласковая и добрая, нежная и умная, в отличие от моей вредной тётки, на попечении которой я остался. Мама исцеляла людей, занималась травничеством, и однажды поняла, что не может отсиживаться в деревне, когда идёт война. Она отправилась на заградительную стену, чтобы выхаживать раненых и помогать воинам. Говорят, она спасла не одну жизнь, прежде чем… – Фирри всхлипнул. – Однажды ночью троллеорки прорвались через стену и начали крушить все палатки в лагере, не обращая внимания, где целители, а где воины – убивали всех без разбору. Им потом дали отпор и перебили всех, но мамы… мамы не стало. Говорят, её просто-напросто зарубили топором, и некому было исцелить саму Олуну. Гонец с заградительной стены торопился в столицу, но по пути завернул в нашу деревню, чтобы сообщить мне эту горестную новость. Как я плакал и рыдал! Но лучше знать всё наверняка, чем мучиться в неведении, истязая себя. Тётка заявила мне, чтобы я был мужиком и вытер слёзы и сопли. Тут я понял, что обречён жить с ней ещё невесть сколько лет, а потом и мне самому придётся отправиться на войну. Но терпеть её укоры я не хотел, и потому втайне от тётки собрал вещи и пошёл куда глаза глядят по дороге, лишь бы подальше от родной деревни. Так я и пришёл к вам в Лесную Земляничку.

– А где же твой папа? Он тоже погиб на заградительной стене? – участливо спросил Сатий.

Фирри помотал головой.

– А вот отца я так и не узнал и не увидел. По словам мамы, однажды у нас в деревне остановился на ночь знатный гость из столицы. Она по закону гостеприимства дала ему стол и кров, а он… Он соблазнил её, наобещал златые горы, жизнь в столице, а она, глупая, поверила. Но уже на следующее утро гость скрылся в неизвестном направлении. Мама запомнила его имя – Мерид, если, конечно, он не соврал. Вот и всё, что я знаю о своём отце.

– Да уж, не повезло тебе, – с сочувствием сказал Сатий. Он-то рос, воспитываемый обоими родителями, что любили и оберегали его, и даже не мог себе представить, что кто-то мог бросить женщину, сделав ей ребёнка. В этот день, узнав о том, каким жестоким бывает внешний мир, он поклялся себе всё изменить к лучшему. Да, может, это и была детская наивная мечта из числа тех, что несбыточны, но горячее и доброе сердце Сатия подсказывало ему: он будет идти к этой цели всю жизнь, и как знать – может, однажды он её достигнет…

Фирри и Сатий давно сдружились, и в тот самый летний день, когда листья уже начинают слабеть и тускнеть, отроки бились на игрушечных деревянных мечах во дворе дома Ирель и Эймела. За прошедшие вёсны два парня возмужали: оба были широкоплечими и сильными, легко справлялись с делами по хозяйству. Сатий унаследовал лучшие черты своих родителей: добродушное, но строгое овальное лицо, как у Эймела, сине-васильковые глаза, как у Ирель; русые волосы. Фирри был более невзрачным: чуть угловатое лицо с острыми скулами, зеленоватыми глазами, прямым носом и светлыми волосами. Но оба мало внимания обращали на внешность, потому что для друзей она ничего не значила; куда важнее было для них ощущать необыкновенное единение и сродство душ.

Сатий сделал выпад, а Фирри отразил удар и атаковал уже сам; мечи сошлись, каждый начал давить, но соперники не желали уступать – и вот, наконец, оба бросили мечи на землю и пожали друг другу руки. Несмотря на разницу в возрасте – Сатию пятнадцать, а Фирри недавно встретил свою двадцать первую весну – младший ничем не уступал старшему и старался быть с ним на равных, а то и вовсе его превзойти.