Гермиона снова задёргалась и вскрикнула: промежность обожгло, там пульсировало какое-то чуждое тепло. Будто на краю сознания она услышала, как вжикнула молния. А потом он приставил к лону член и стал протискиваться внутрь, разрывая восстановленную преграду.

Девушка просто не могла поверить, что это происходит с ней.

Задыхаясь от боли, она бросила свой последний козырь:

— Ты ведь говорил, что любишь меня, помнишь? Как ты можешь творить такое, если любишь на самом деле?!

Малфой остановился на мгновение, глядя ей в глаза, словно надеясь отыскать там какой-то намёк на взаимность.

— Потому и могу.

Хуже всего было то, что она понимала: Драко искренен. Он действительно считает, что любит её какой-то странной одержимой любовью.

— Пощади меня! — взмолилась она. — Не надо!

— Ты не пощадила меня, когда выбрала его! Я должен был быть с тобой тогда! — рыкнул Малфой и сильно двинул бёдрами.

Гермиона закричала от боли. Она изворачивалась, но он крепко вцепился в её плечи и вонзался, стремясь проникнуть глубже. Из-за пелены слёз очертания насильника размывались, горячие дорожки стекали к вискам.

Девушка прикусила губу, чтобы не показать ему своих чувств, но Драко сжал пальцами её подбородок и дёрнул вверх:

— Кричи!

Гермиона отвернулась, чувствуя, как его член ходит в ней всё быстрее.

— Кричи, сучка!

Толчки стали ещё стремительнее, болезненнее. Его член упирался куда-то так глубоко, что казалось, вот-вот разорвёт её. Девушка всхлипнула и тут же закричала: Малфой больно укусил её в нижнюю губу, проникнув языком в рот. Он задвигался быстро, хаотично, тяжело дыша и всё сильнее сжимая плечи. И в какой-то момент застонал, и Гермиона почувствовала, как насильник кончает в неё.

Она лежала на ковре, растерзанная и измученная, думая, что всё закончилось, но Драко поднялся и улёгся рядом.

Отдышавшись, он поцеловал её в висок и спросил:

— Ну как, нравится? Теперь так будет всегда.

— Отпусти меня…

Девушка вздрогнула, ощутив его руку в промежности, и сжала ноги.

Малфой зарылся в её волосы и шепнул:

— Я, кажется, не должен пугать тебя или причинять боль, верно? Тебе лучше расслабиться, Гермиона.

Его пальцы кружили по клитору. Нажимали на распухший бугорок, зачерпывали собственную сперму, стекающую из влагалища, и размазывали по губам.

— Я не могу, не могу! Перестань! — она закрыла глаза от отчаяния. — У меня всё болит…

— Я смотрю, отец щадил тебя. Теперь тебе придётся стать выносливой. Привыкай!

Гермиона так хотела отключиться, потерять сознание, чтобы не видеть, не чувствовать этой боли и стыда, но реальность не давала сделать это. Шнур тёр кожу на запястьях, движения пальцев в промежности всё ускорялись, натирая чувствительную кожу. Девушка зацепилась взглядом за трещины на потолке, думая о том, что и сама теперь такая же разбитая.

— Смотри на меня! — Драко сел и снова сжал её подбородок пальцами. — Хочу видеть, как ты кончаешь. Это так заводит!

Гермиона невидяще смотрела в его серые, потемневшие от возбуждения глаза и не чувствовала ничего, кроме боли и отвращения.

— Ну же, ягодка, кончи… Давай…

Но никакого возбуждения не наступало, и она только всхлипывала от боли в саднящей промежности. Драко понял, что желаемого снова не добьётся, и наконец убрал руку, выругавшись сквозь зубы. Девушка получила лёгкую передышку, на миг погрузившись в долгожданное забытье. Она не видела, как Малфой смотрел на её дрожащие губы, на закатившиеся глаза и поглаживал восставший член.

Гермиона охнула, когда Драко перевернул её на живот.

— Хочу попробовать тебя везде.

Это пожелание вызвало панический ужас. Она забилась из последних сил, ощутив, как его пальцы раздвигают ягодицы и проникают в анус. Адская боль ослепила девушку, когда Драко резко толкнулся в зад и принялся безжалостно двигаться, разрывая её.

— Запомни навсегда, чья ты! Запомни, кому принадлежишь!

Гермиона сорвала голос от крика, когда, наконец, потеряла сознание, уткнувшись в пыльный ворс ковра.

________________________________

* Ревирго — заклинание, позволяющее вернуть девственность. Ре (лат.) — «вновь, обратно», вирго — «девственность».

В каноне такого заклинания, конечно, не существует. Просто я его изобрела для этой главы. Пусть оно останется под авторством безумной фантазии Волдеморта, раз Драко был у него на обучении.

Люциус поднимался по ночному склону с белым огоньком, зажжённым Люмосом. Погода была вовсе не Рождественской: снег ломко хрустел под сапогами, ветер швырял в лицо колкую крупу. От стужи защищали Согревающие чары, но лютый холод отчего-то пробирался в самое сердце. Маг поёжился.

Окна особняка встречали неприветливым мраком. От этого на душе скребли книзлы. Для полноты картины не хватало ещё крика козодоя или плача келпи.

Дурное предчувствие превратилось в панику, когда из-за крыши дома показалась луна. Она была багрово-красной, и смотрелась вовсе не румяной, а словно напившейся чьей-то крови. Такая луна висела над поместьем в ночь, когда умер его отец.

Люциус сжал зубы и трансгрессировал прямо к порогу. Рождественский венок из еловых ветвей, перевитый алой шёлковой лентой, покачивался от ветра и стучал по двери. Люциус сглотнул ком, образовавшийся вдруг в горле, и решительно повернул круглую холодную ручку. Заперто.

— Алохомора!

Пройдя в разгромленную гостиную, он нахмурился и втянул носом запах гари. И сразу поморщился, вспомнив жуткую боль от ожогов. В слабом свете оплывающих свечей мужчина увидел своего сына, сидящего на полу рядом с неподвижным телом связанной девушки. Он гладил её по спине и растрёпанным волосам, что-то бормоча под нос, и Люциусу стало дурно от одной этой картины: он узнал Гермиону.

— Драко! Что здесь произошло?

Тот поднял голову, и Люциус с трудом подавил желание отшатнуться: такое пугающее безумие плясало в его затуманенном взгляде.

— Отец? Ты же умер. Сгорел.

— Как видишь, нет.

Люциус наконец сбросил на кресло тёплое пальто и смог шагнуть ближе.

— Что ты с ней сделал, Драко?!

Он не верил своим глазам. То, чего так боялся, то, от чего так ревностно оберегал свою нежную малышку, случилось. Произошло. Стряслось.

«Как можно было быть настолько слепым… Мерлин!»

Задранный подол открывал раскинутые ножки в чулках, с потёками крови и спермы между бёдрами. Мужчина осторожно перевернул девушку на спину и сжал зубы, увидев багровые отметины на шее, укусы на груди, налившиеся лиловым.

Будто сквозь туман донесся голос сына:

— Не тронь её, отец! Она теперь моя!

Люциус вдруг увидел себя на месте Драко: ведь он так же домогался её, так же использовал, забыв о том, что Гермиона — живой человек, способный чувствовать.

Она лежала, как сломанная кукла. Игрушка, брошенная двумя жестокими мальчишками. Гермиона вдруг пошевелилась, приоткрыла глаза и узнала его. Люциус ощутил непривычную ноющую боль в груди: он видел эту девушку раненой, напуганной, но такой сломленной и безжизненной — никогда. Искусанные распухшие губы дрогнули и до слуха мужчины донеслось:

— Малфой… Оборотное зелье…

— О чём она говорит? Какое ещё Оборотное зелье?

Голос Люциуса дрожал от злости, которая волнами поднималась изнутри. Он освободил стянутые запястья Гермионы и расправил руки вдоль тела. Девушка сдавленно застонала.

— Не смей трогать моё, отец! — медленно, но чётко повторил Драко, поднимаясь. — Она теперь моя! Я не знаю, как ты воскрес, но…

— Да как ты смеешь?! — взвился Люциус. — Как смеешь ты так разговаривать со мной в подобном тоне?! Как ты посмел надругаться над ней?!

Он нацелил на сына палочку, краем глаза отмечая, что в гостиной появилась Нарцисса.

— Что здесь случилось? Почему камин заблокирован? Мне пришлось трансгрессировать… — она подошла и уставилась на Люциуса округлившимися глазами. — Ты жив? Но как?