«Ошибка! Ошибка! Ошибка!»

«Нарушение структуры симбионта!»

«Вмешательство в работу эмбриона!»

«Рекомендована немедленная инъекция для разрыва!»

«Часть энергии будет передана чужеродному организму!»

В то же мгновение игла перестала сопротивляться. Она полностью подчинилась мне. Стала податливой, как влюблённая женщина. Я почувствовал, что мне больше не приходится прилагать усилий. Сама по себе она погрузилась в мягкие ткани моей руки, а яркий огонёк запылал под кожей.

На секунду мне показалось, что моя рука слилась с ногой Вилибальда — как я не пытался, я не мог её оторвать. Перед глазами всё поплыло. Всё размылось. Словно в горячечном бреду я увидел, как моя рука тает, расплавляется и переплетается с чужой ногой. Ощущения были настолько отвратительными, что я перепугался до ужаса. Я представил сплетённые руки и ноги, сплетённые туловища и шеи. Представил двух скрещенных людей, как две капли воды похожих на сиамских близнецов.

Спровоцированный страхом, инстинкт самосохранения заставил меня отдёрнуть руку. Я закричал и потянул её на себя. Но мои безуспешные попытки прервал очередной громкий хлопок, принося спасительное забытьё.

Я сидел на завалинке родного дома, который от фундамента до крыши построил своими руками. Улыбаясь, я смотрел на чистое голубое небо, ноздрями втягивал свежий воздух, чувствовал, как бритые щёки гладит тёплый ветерок. Я был счастлив. Где-то в небесах щебетали птички. Недалеко раздавалось лошадиное ржание, изредка прерываемое детским смехом или весёлым женским голосом. Я знал, что это родные мне люди. Они жили вместе со мной и делали меня счастливым.

Я сидел на завалинке и смотрел на жёлтые колосья пшеницы. Это было моё поле. Я распахал и засеял его сам. Оно даст мне пищу, а дом поможет пережить холодную зиму. И так будет из года в год. Ведь всё что мне нужно — это кров и пища. Ну, и родные люди, которые живут рядом и наполняют моё сердце счастьем.

И я совсем не боялся той тьмы, что наступала от горизонта. Я давно её заметил. Хоть она тихо подкрадывалась, думая, что я её не замечаю, меня она не пугала. Покуда я счастлив, покуда мои мысли занимают те, кто намного важнее, мне нет до неё дела. Пусть она разрушает счастье других, пусть вмешивается в чужие жизни. Мне всё равно. До моего дома она доберётся нескоро. Я ещё успею пожить по-человечески…

Вот так я и сидел. Всё сидел на завалинке, радовался взрослению детей, купался в их любви и ни о чём не беспокоился. Ко мне иногда подходила моя женщина. Прижималась, обнимала, целовала. А затем вновь куда-то уходила. А я продолжал смотреть на голубое безоблачное небо и на жёлтые колоски. Слышал весёлые голоса родных и равнодушно наблюдал, как неуклонно приближается тьма. Она уже ступила на моё поле, поглощала мои колосья. А я всё наблюдал. У меня уже не осталось сил, чтобы противостоять этой тьме. Я слишком долго сидел и ничего не делал. И сейчас я ощущал, будто задницей прирос к завалинке. Что она намертво меня к себе привязала.

Но мне, в общем-то, и не хотелось вставать. Я получил, что хотел. Я насладился жизнью сполна. У меня было всё, чего от жизни мечтает получить каждый человек — кров, семья, дети. Я был доволен тем, как прожил жизнь. В ней было куда больше радости, чем горя. И наступающая тьма, уже сожравшая мои поля и вплотную подступившая к дому, лишь вызывала во мне чувство ностальгии по старым временам. Я бы хотел прожить ещё одну жизнь так же, как прожил. Ничего бы не стал менять. Не стал бы сражаться с тьмой, а просто наслаждался. Как, в принципе, я и сделал.

Тьма, наконец, перекрыла весь обзор. Я уже ничего не видел. Только её. Она спеленала меня. Сжала так сильно, что я утратил возможность дышать. И только в тот момент я понял, что, кажется, жизнь прожил зря. Что ухожу, так и не выполнив то, что должен был выполнить.

По телу прошли мурашки. Я вздрогнул и проснулся. Принялся вращать головой на триста шестьдесят градусов и ничего не мог понять. Я больше не сидел на завалинке. Я находился нигде; скрючившись висел в белой пустоте, как деревянная кукла на ниточках. Я даже ниточки эти заметил, когда повёл головой вверх. Они торчали из плечей, из спины, из груди, из рёбер. Они держали меня на весу и бесследно исчезали в бесконечном белом потолке. Как ни старался что-либо рассмотреть, я видел лишь потоки чистого белого света.

Ниточки затряслись. С ними затрясся и я. Действительно как кукла. Внезапно, без приказа со стороны моей центральной нервной системы, руки вытянулись, пальцы разогнулись, делая открытыми выставленные ладони. Я попытался взять под контроль тело, но у меня ничего не получилось. Оно мне не подчинялось. Оно подчинялось кому-то другому — моему невидимому кукловоду.

Впереди показались неясные тени. Эдакие размытые сгустки чёрного цвета. Они окружали меня со всех сторон и приближались, пока я испуганно вращал головой. Эти тени почему-то заставили меня задрожать. По телу вновь пробежались противные мурашки. Мурашки, как и я, точно знали, что тени пришли за мной. Им что-то от меня было нужно.

Тени протяжно завыли и ускорили ход. Их было ровно девять. Я очень быстро их пересчитал, когда они выстроились в одну линию и плыли ко мне, выставив перед собой длинные лапищи с острыми когтями.

Я задёргался, стараясь освободиться из плена нитей. Но те меня не отпускали. Держали крепче, чем закалённые стальные канаты.

Тени подобрались впритык. Зашушукались меж собой, а затем все вместе набросились на меня. Они не слушали моего душераздирающего вопля, занимаясь своей паскудной работой. Они будто рвали на куски моё нутро. Не моё тело, а мою сущность. Они вонзали длинные когти в мои широкие ладони и выковыривали из них крошечные шестиконечные звёздочки. Звёздочки опадали к моим ногам, и тени принимались драться за них. У моих ног кружился яростный клубок из тьмы, из которого затем выбирался счастливый победитель. Он впитывал в себя часть моей силы и увеличивался в размерах.

Я попытался спрятать руки за спину, чтобы сохранить остатки силы. Больше всего на свете я не хотел ею делиться. Но у меня ничего не получалось. Я висел как бесполезная кукла и принимал заслуженное наказание.

Хоть я пытался сражаться, я не справился. Вскоре тени своими когтями исполосовали мои ладони вдоль и поперёк. Я кричал и просил их не делать этого. Но они оставались глухи к моим воззваниям. Все вместе они смеялись надо мной. А затем, когда обессиливший я перестал сопротивляться, окончательно лишившись сил, тени вновь зашушукались. Хоть теперь я был им неинтересен, они решили не оставлять меня в одиночестве. Они решили, что я заслуживаю более страшной участи — кануть в небытие.

Острые когти принялись остервенело рвать моё тело. Рубили и кромсали. Секли мои ноги и руки. Отрезали пальцы, уши, нос. Тени были полны решимости не оставить на мне ни единого живого клочка. И финальным аккордом моих страданий стал страшный удар в шею. Я на физическом уровне ощутил, как от шеи отделяется голова.

Я открыл глаза и вместо яркого света увидел темноту. Я хотел было закричать, но не смог — горло пересохло настолько, что я не смог выдавить ни звука. Стараясь не поддаваться панике и осторожно вращая глазами, я начал исследовать территорию. Взгляд упёрся в расшитый красной тканью знакомый потолок. В течение долгих суток, засыпая в карете, я видел его неоднократно.

Страх немного рассеялся, когда я понял, где нахожусь. Дыхание стало более спокойным. Я скосил глаза влево и увидел шторку на окне. Окно было закрыто лишь наполовину, оставляя пространство для свежего воздуха и знакомых звуков. Тёплый вечерний воздух проникал в карету в сопровождении каркающих криков сирея и потрескивающего костра. Где-то рядом обустраивали стоянку и переговаривались люди.