Он поглядел на ребенка на руках у Ольги. То была девочка с прелестным личиком и буйными каштановыми кудрями. Карие глазки искрились любопытством, на губах играла очаровательная улыбка. Малышке на вид было лет пять, и Альтаир про себя отметил, что девчушка довольно велика, чтоб находиться на руках у матери. Однако стоило Ольге опустить ребенка на пол, как все прояснилось: девочка сильно хромала, и, несмотря на всю ее резвость и детскую непоседливость, было понятно, что любое передвижение сопровождается сильной болью.

Графиня тоже проследила за ребенком с какой-то неизвестной для Альтаира прежде отчужденностью и даже некой задумчивостью, но накатившаяся вновь усталость и нега после сытного обеда не позволили ему поразмыслить над метаморфозами в выражении лица Мелиссы, и он разрешил себе подумать об этом позднее.

Графиня же, вполне освоившись в своем временном пристанище, теперь заявила, что желает помыться.

– Распорядись принести горячей воды, хозяйка, – с прежней надменностью сообщила она. – Да побольше, побольше! Мне кажется, что за время нашего путешествия я собрала на себе всю пыль юга. И скажите, любезный господин Альтаир, – повернулась графиня к своему спутнику, – когда же доставят мои вещи?

– Мне нужно сообщить об этом взводному, – пожал плечами тот.

– Так поторопитесь, – холодно заметила Мелисса. – Или вы предложите мне после мытья остаться в своем первозданном виде?

– Матушка, – тихонько обратилась к Ольге сероглазая Аннушка, прежде скромно сидевшая на лавке и посматривавшая на гостей издали, – мы могли бы отправить с таким поручением Антона.

– Зови его, – согласилась мать. – Где расположились ваши люди, господин? – обратилась она к Альтаиру.

– Здесь недалеко, на лугу. Если бы нашелся клочок бумаги и карандаш, я бы отправил посыльного с запиской, и тогда вещи графини незамедлительно доставят.

Ольга прошлась к конторке и подала Альтаиру лист бумаги, перо и чернильницу. Пока он писал коротенькое сообщение взводному, то про себя отметил, что хозяйка далеко не так проста, как могло бы показаться. И как следовало быть деревенской вдове, которая осталась одна с двумя детьми.

Когда он закончил писать, в дом вошел босой парнишка лет двенадцати со смышленым, хоть и чумазым лицом. Альтаир отдал ему записку, объяснив, где найти солдат, а сам, несмотря на непреодолимое желание улечься на обещанную хозяйкой лавку и уснуть на пару часов, решил отправиться в гостиницу и обсудить дальнейшие планы с капитаном. В доме тем временем суетились с лоханью и горячей водой.

– Воспользуюсь моментом и навещу капитана, любезная графиня, – громко заявил Альтаир.

– Будьте спокойны, в мыльной пене и без одежды я никуда не сбегу, – ядовито согласилась Мелисса.

– Надеюсь, вашего благоразумия на это хватит, – кивнул ей порученец. – Не в ваших интересах сейчас усложнять и так весьма затруднительное положение.

Графиня промолчала, проигнорировав последнее замечание. Альтаир же продолжил, обращаясь к Ольге:

– Насчет расходов не изволь беспокоиться, хозяйка. Мы все возместим.

Та просто кивнула в ответ и, подхватив на руки младшую девочку, покинула дом. Альтаир, потоптавшись на месте, с неудовольствием надел опостылевший камзол, подумав о том, что и ему не лишним было бы сменить белье, пристегнул клинок и собрался было последовать за хозяйкой прочь из дома, как вдруг кое-что увиденное на несколько мгновений его задержало.

В темном углу возле двери обнаружилось еще одно очень существенное подтверждение того, что Ольга и вправду не так проста. Практически незаметный для посторонних глаз, но не укрывшийся от цепкого взгляда бывшего солдата, который распознал бы оружие в любом возможном, даже самом неожиданном предмете, стоял заостренный с одного конца толщиною в палец метровый стальной прут.

Юная Христина с малых лет знала, что ее единственное богатство – красота. Матушка часто приговаривала, расчесывая великолепные локоны девочки, струящиеся почти до земли, что она должна благодарить богов каждый день за свое хорошенькое личико и усердно просить их о богатом муже. Христина в богов не верила, ни в старых, ни в новых, но понимала, что мужчина, крепко стоящий на ногах, ей и вправду необходим.

Ее мать, довольно привлекательная, еще не старая женщина, мучилась с пьющим супругом, частенько оставлявшим в ближайшем трактире те скромные деньги, которые ему удавалось выручить за шитье и ремонт сапог. Но уйти от него она не могла, хотя ей и оказывали знаки внимания другие мужчины, и потому вновь и вновь ласково приглаживая роскошные волосы дочери, со слезами внушала ей: «Проси богов о хорошем муже, девочка, о хорошем муже!»

Таковым мог бы стать в будущем сын пекаря, розовощекий высокий парнишка, живущий на соседней улице. Христине нравилось, когда он тайком от отца приносил ей ароматные, присыпанные дорогущей корицей булочки. Но рассматривая свое отражение в маленьком тусклом зеркальце, она часто думала о том, что достойна в жизни чего-то большего, чем просто вкусная выпечка.

Грамоте ее, конечно, не учили, так что легенд и сказок она не читала. Но в городок частенько приезжали бродячие артисты и показывали представления о рыцарях и принцессах. Глядя на бутафорские украшения, фальшивые короны и платья, кое-как смастеренные из обрывков занавесей и старых юбок, Христина представляла себя на месте героев. Конечно, ее не манила жизнь заезжей актрисульки, после спектакля спешившей в ближайший трактир в поисках местного парня, который за медную монету запускал свои лапы в ее корсаж. Девочке хотелось быть настоящей знатной дамой, имеющей роскошные туалеты и собственную карету, служанок и огромный дом. Муж в этих мечтах был всегда где-то на заднем плане, представляясь ей некоей смутной фигурой, преподносящей то кольцо с огромным бриллиантом, то тяжелое жемчужное ожерелье.

Тем омерзительнее было возвращаться в грязную конуру, именовавшуюся их домом, где на лавке валялся бесчувственный отец, а над ним причитала мать, потрясая пустым кошельком.

Ожидание чудесной жизни в бедной лачуге было подчас настолько невыносимым, что Христина, наглядевшись вдоволь в зеркальце, выбегала из дома и часами просто бродила по улицам в поисках хоть малейшей возможности приблизиться к мечте.

И вот однажды ноги принесли ее на маленькую заброшенную улочку, где она, похоже, еще никогда не бывала. Христина с удивлением рассматривала заколоченные двери и ставни, полустертые буквы на вывесках, прогнившие ступени, ведущие в выломанные проходы. Стены многих домов изрядно заросли плющом и диким виноградом, неухоженные палисадники утопали в густой траве. Страшно девчушке не было, скорее стало любопытно, почему возникло такое запустение в этом уголке процветающего в общем-то города.

Вдруг одна из немногих уцелевших дверей открылась, и оттуда выглянула старуха. На ней был диковинный халат, расписанный яркими цветами и птицами, на голове накручен лиловый тюрбан, полностью скрывавший волосы. Она обладала стройной фигурой и двигалась довольно проворно, несмотря на почтенный возраст, который выдавали глубокие морщины и совершенно седые брови.

– Здравствуй, красавица, – приветливо обратилась старуха к Христине.

– Добрый день, госпожа, – присела в неглубоком поклоне девочка.

– Я заметила тебя в окно. Как ты оказалась в этой глуши?

– Я…я просто гуляла, госпожа, – немного растерялась Христина.

– Хорошо, что ты пришла, мне как раз нужна помощница. Ты, верно, не откажешься немного поработать в обмен на медную монету? – старуха цепким взглядом окинула старое платьице девочки и ее стоптанные башмаки.

– Не откажусь, – смело ответила Христина.

Тогда старуха поманила ее узловатым пальцем и скрылась в проеме двери.

Девочка, нерешительно потоптавшись на пороге, зашла вслед за ней и очутилась в необычной комнате. Всюду царил полумрак, и когда глаза Христины привыкли к темноте, она разглядела огромное количество разных трав и растений, источавших дурманящий аромат. Все здесь привлекало к себе внимание: подвешенные к потолку пучки сухих трав и кореньев, расставленные на полках горшки разных размеров с молодой порослью и старыми многолетниками, ровными рядками разложенные по отдельности стебли, листья и соцветия на огромном столе, занимавшем почти всю комнату, полки со стеклянными склянками. В глубине находился большой разожженный очаг, над которым висел закопченный котелок. В нем что-то булькало, брызги иногда попадали на огонь, отчего потрескивание поленьев перемежалось шипением.