Несмотря на опасения, до дома матери доехала без приключений. Мой «мерседес» быстро преодолел пробки, и уже через час я стояла перед квартирой, где выросла.

Каждый раз заставляла себя нажать на кнопку звонка, войти в коридор и поздороваться. Внутреннее сопротивление не давало в этом месте расслабиться. Воспоминания хлестко били по нервам, стоило дать слабину.

Но я обещала брату погулять в парке, а обещания, данные этому человеку, привыкла выполнять. Оглушительная трель раздалась за дверью, стоило нажать на звонок.

— Иду! — крикнула мать, ее голос я узнала бы из тысячи, да и кричать больше некому, они с братом жили вдвоем.

Наконец дверь распахнулась, и я встретилась глазами с женщиной, которая меня родила. Она снова выглядела чем-то недовольной. Хотя, что значит чем-то? Кем-то! Мной!

— Ты могла бы вообще не приезжать! — буркнула она, но в дом пропустила.

— Сорвалось очередное свидание? — поддела я ее.

— Не твое дело! — огрызнулась она в ответ. — Что ты вообще знаешь?

На вид матери было около шестидесяти, а на самом деле всего пятьдесят. Она курила и пила, часто засиживалась допоздна со своим очередным любовником под стать ей, если удавалась такая возможность.

Но здесь ее ограничивала я. Пообещала не давать денег, если посиделки будут происходить при моем брате, поэтому она стремилась заботы о нем делегировать любому, кто согласится посидеть с Мишей пару часов. Чаще всего соглашалась соседка, добрая старушка, она искренне любила мальчика и старалась подарить ему детство, иногда забирала к себе с ночевкой. Я подкидывала ей деньги, от которых она все время отказывалась, поэтому просто приезжала с подарками.

А еще мать думала, что у меня идеальный брак, ведь это она меня на него уговорила, о чем ни разу не пожалела. По ее мнению, я каталась как сыр в масле и ни в чем не знала бед, поэтому и не могла понять ее одиночества, от которого хотелось лезть на стену, по ее словам.

— Где Миша? — я не стала вступать в полемику, все равно ни к чему хорошему это никогда не приводило.

— Я здесь! — крикнул мальчик и через мгновение появился в коридоре. Он сидел в коляске, хотя на последнем курсе реабилитации ему предложили перейти на костыли.

Но проблема состояла в том, что с ним нужно было заниматься каждый день, а мать этого делать не собиралась. Я дала ей денег, чтобы нанять медсестру, но после внезапной смерти Антона этот момент не проконтролировала, а зря.

— Мам, почему он в коляске? Мы же купили ему костыли! — воскликнула я, кидаясь к брату.

— А кто, по-твоему, с ним по два часа заниматься должен? Это у тебя домработница, а я все делаю сама! — возмущалась женщина.

— Да ты же даже не работаешь! — обернулась я, рыкнув на нее, что редко себе позволяла.

— Ты тоже! — бросила она в ответ.

Чуть не бросила ей, что Миша ребенок, в первую очередь, а уже потом — инвалид, но не хотелось эту тему поднимать при нем. Мы с ним и так уже наслушаюсь песен о том, как испортили жизнь этой бедной женщине.

Вместо этого я посмотрела на худенького мальчика, который сидел в кресле, и ласково спросила:

— Готов?

— Всегда готов! — отчеканил он, Мишка по жизни оптимист, за это я его и люблю.

В парке нам с ним всегда было хорошо, да и погода выдалась солнечная. Я впервые за последние несколько дней дышала полной грудью. Постаралась выкинуть все мысли из головы и просто ловить солнышко, чувствовать легкий ветерок и слушать болтовню брата.

— Смотри, смотри, Ада, какой у мальчика велосипед! Я читал о таком, у него пятнадцать скоростей, а какие амортизаторы, ты не представляешь!

После этих слов мне хотелось плакать.

Я прекрасно понимала, что маленький жизнерадостный мальчик вряд ли когда-нибудь сядет на велосипед, о котором столько читал, даже бег ему будет недоступен. Но он об этом так зажигательно говорит, будто вот-вот все станет хорошо, и мы прокатимся по парку вместе. Одинокая слеза покатилась по щеке как символ беспомощности.

Все восемь лет я оплачиваю его реабилитацию несколько раз в году. Мужу всегда говорила, что сменила гардероб, и вопросов у него не возникало.

Я никогда не рассказывала ему о Мише. Он родился, когда Антон находился в зарубежной командировке. Через месяц после свадьбы он уехал туда и задержался на полгода. Ежедневно звонил и писал, интересовался делами, но я ни словом не обмолвилась о появлении на свет ребенка со страшным диагнозом. Тогда еще муж не был так богат, чтобы позволить себе летать раз в неделю на частном самолете.

В то время я поняла, что не нужна ему как спутница жизни. Он хотел обладать мной, он стал обладать. Галочка поставлена, и Антон занялся совершенно другими делами.

Однажды в разговоре за месяц до появления Миши мы затронули тему детей.

— Я вернусь, и мы начнём стараться, мне нужен сын, — заявил он так, будто дом начнем строить, а не ребенка планировать.

— А вдруг будет дочь? — просто так спросила я, чтобы поддержать разговор, а у самой мысли витали очень далеко.

— Дочь, инвалид и тому подобные отклонения меня не интересуют, мне нужен наследник: здоровый, сильный и умный.

Тогда меня очень удивило, что он в одну линию поставил дочь и инвалида.

— Ты же понимаешь, что случиться может все, что угодно? — пыталась вразумить я человека, внезапно ставшего тираном.

— Только не в моей семье, я лучше выгоню тебя с неугодным мне зародышем, чем приму в семью! — резко бросил он и повесил трубку.

Тогда я впервые поняла, что вышла замуж за монстра, а ведь он казался таким добрым и все понимающим.

В то время мне было восемнадцать лет. Маленькая перепуганная девочка, попавшая в беду, на которую сверху наседала мама, подталкивая к решению, покалечившему всю мою жизнь.

Я так и не решилась рассказать ему о своей тайне, даже сейчас, после его смерти, не знаю, как открыть ее окружающим. Я больше не маленькая наивная девочка, больше не влюбленная идиотка, я стала циничной и злой — этому меня научил муж.

А сейчас он хотел от меня любви к своему внебрачному сыну, любви к мальчику, который мне никто. Его родила любовница. Родила ему сына, о котором он так мечтал, которого я не смогла ему дать.

Миша продолжал говорить о велосипедах, а я слушала его вполуха, пытаясь вылезти из омута воспоминаний.

— Вот и уточки! — взяв себя в руки, села перед мальчиком и протянула ему хлеб.

— Ада, а ты умеешь кататься на велике? — он посмотрел на меня своими карими глазами, такими похожими на глаза его отца.

— Умею, — подтвердила я.

— А меня научишь, когда я поправлюсь? — он был таким искренним, что я не смогла сказать ему правду.

Врачи давали всего два процента на то, что он когда-нибудь сможет ходить самостоятельно.

— Конечно, научу, — резко поднялась, чтобы скрыть очередную слезу.

Я посадила Мишу на плед, который расстелила около пруда. Мне хотелось с ним поговорить, хотя решение по поводу наследства я уже приняла. Без этих денег я даже шанса на выздоровление ему дать не смогу. Мне придется убить в нем всякую надежду на то, что он когда-нибудь сам сможет крутить педали.

— Миша, как тебе живется у мамы? — спросила я.

Теперь, когда я не завишу от прихотей мужа, могу взять мальчика к себе.

— Хорошо, я жду встречи с тобой с нетерпением! — радостно сказал он.

— А ты очень на меня обиделся бы, если бы узнал, что я тебя обманула? — этот вопрос был для меня настолько важным, что я решилась задать его, только собрав волю в кулак.

— Я никогда тебя не простил бы, — серьезно ответил он. — Ты для меня самая любимая, я тебе всегда верю!

В груди росло давление. Словно тяжелый камень, его слова обосновались там, мешая дышать, мешая думать. Я не могу потерять его доверие, не могу растоптать его любовь. Это все, что у меня есть в жизни хорошего.

— Миш, а ты хотел бы жить со мной?