– Ха! – возмущенно крякнула птица-монстр и получила от меня грамотой прямо в раскрытый клюв.

– Получите и распишетесь, дорогуша! – весьма довольная собой, объявила я.

– Кря! – совсем не по-орлиному и даже не-ворониному, издала обиженный звук могучая птица, но было уже поздно: и обещание за Раулем лететь она дала и грамоту в клюв получила. Так, что два ноль в пользу Дианы-охотницы.

Да уж Сатана, на то он и Сатана, чтобы знать какой именно подарочек подсунуть, чтобы жизнь ведьме малиной не казалась! И я, конечно, понимаю, что дарованному коню в зубы не смотрят, но дарованной птице я в следующий раз в клюв обязательно посмотрю! Потому что такой нытички, бухтилы и просто зануды, как птица Могол, реальный мир, на его же счастье, – еще не видывал! А началось все с того, что эта лживая нахалка заявила, что я, видите ли, тяжелая! Нет, ну это же надо было такое придумать! Для Матильды моей всегда была самый раз, так это притом, что тогда я при теле была! А теперь бестелесная и тяжелая! Потом она начала ныть, что у нее ножки болят… На что я ей предложила крылышки расправить и крылышками бряк-бряк-бряк-бряк и ножки болеть не будут! И тут выяснилось, что и крылышки у нее тоже болят! И что она три дня не евши и пять дней не пивши! И тут я сорвалась…

– Неуважаемая, довожу до вашего мнения, что в отличие от вашего контракта, в моем – не прописано, что я не могу нанести вам тяжких душевных увечий! Поэтому не нарывайтесь!

– А в моем, зато, не прописано, что я не имею права защищаться, если на меня нападет ополоумевшая Диана де Тайльбур, – обратила птица мое внимание на весьма невыгодное для меня обстоятельство. – Так что давай, рискни душевным здоровьем, хозяйка, новая, временная, недоделанная! – выпятила она грудь.

Оценив, как и в прошлый раз, свои шансы, как абсолютно никакие (и это если без лишнего самоумаления и самоуничижения) на то, чтобы выстоять против этой зловредной пернатой мутантши, я сдалась: – Хорошо. Давай по-хорошему, что ты хочешь в обмен на доставку меня в реальный мир?

– У-у-у-у-у! Как ты запела! Только я так сразу не могу! – завиляла хвостом эта паршивка. – Мне нужно поду-у-у-ууумать!

– Думай, – милостиво разрешила я. – Но учти, что каждую секунду пока ты думаешь, у меня портятся и портятся нервы, а это приравнивается к ущербу здоровья, – теперь уже я сладеньким голоском сообщила ей об неучтенных ею обстоятельствах.

– Ладно, – теперь пришла очередь птицы уступить мне. – Я ведь могу лететь и думать…

– Хммм! – обрадовалась я. – Можешь же, если захочешь! – И наивная и самоуверенная я с видом победителя водрузила себя на спину птицы.

– Ой, крыыыыыылышки бооляаааааат, ой нооооооженьки гудяат, – невыносимо визжа, явно намеренно искажая звучание, завыла птица-великан, взмывая в облака.

– Хорош вопить, чревовещательница! У меня сейчас уши взорвутся, перепонки полопаются, и нервы не выдержат и порвутся! – абсолютно честно предупредила я, потому что именно так, я себя чувствовала.

– Нервы, уши и перепонки?! Да ты что?! Неужели все так плохо?! – саркастически поинтересовалась эта ехидна в перьях. – Однако, вот незадача… тебе никто не поверит, потому что сладкоголосая я! – противненьким ласково-сладеньким голоском сообщила птица. – У любого спроси. И тебе ответят: «Птица Могол – сладкоголосая!» То бишь, душевный вред причинить не может. – После чего она на минуту задумалась и хитро добавила: – Хотя, если в контракте где-то указано, что я не имею права петь, то я, конечно, тут же заткнусь, – прочирикала эта подло-крутозаваренная недопевица. – И завыла с новой силой: – Ой, голоооооовушка болииииит, ой хвооооостик мой гудиииииит…

– Ди, она правду говорит, – нерадостно вздохнул Жульен, летящий рядом с ней на призрачном летучем пегасе. – Могол обладает почти таким же чарующе-прекрасным голосом, как и птица Сирин4.

– А я праааааавду гаварюууууууууууу, патамуууууууу что чеээээстнаяааааааааа-Ах! – немного сменила репертуар птица, но затем опять завыла привычное: – Ой, крыыыыыылышки бооляаааааат, ой нооооооженьки гудяат… Ой судьбаааааа моя горемычнаааааая, ой жизня мая да не радостная!

– Ди, извини, что оставил тебя так надолго! – услышала я пискляво-запыхавшийся голос Уша. – У нас с Ыш в библиотеке дел невпроворот. А все до одного этот гад звезданутый звездами насыпал!

– Это Звездный Дракон, который? – хмыкнула я, пытаясь перекричать утробное визжание ёперной дивы, которая в данный конкретный момент жаловалась на боль в коготках и клювике.

– Он самый, эксплуататор бессовестный! – сквозь зубы прошипел мышонок. – Но мы с Ыш решили, что она там сама как-нибудь, но уж справится, а я при тебе. А то пропадешь же без наших мудрых советов и наставлений! И, как вижу, мы были с ней правы! У Могол есть только одно, но очень слабое место! И, если придумать, как его использовать, то она для тебя что захочешь, сделает…

– Уш, просто говори уже! – рыкнула я, потому что птица как раз затянула припев, причем перейдя на особо извращенную сверхзвуковую тональность: – Ой, крыыыыыылышки бооляаааааат, ой нооооооженьки гудяат… Ой, голоооооовушка болииииит, ой хвооооостик мой гудиииииит…

– Она в птенцах своих души не чает! – кричал во всю свою мышиную глотку Уш, пытаясь перекричать ни с чем несравнимое визжание, от которого, если бы я была во плоти, у меня бы уже кровоточили уши, а глаза бы вылезли из орбит.

– К птенцааам твоим хочешь, слетаем! – завопила я что есть мочи, пригнувшись к могучей шее птицы.

– К птенцам? – переспросила, мгновенно прекратившая завывать птица.

– Да, к птенцам!

– Выкрали моих птенцов! – И запела, но теперь уже чарующим голосом, от которого и меня, и Жульена и даже Уша тут же в сон начало клонить: – Выкрали моих рооооодненьких, моих любименьких, моих маленьких…

– Ди! Нельзя, чтобы она так пела! – пропищал, из всех сил сдерживая зевок Уш. – А то мы уснем, причем крепко-крепко! И свалимся! А мы высоко летим! Далеко глядим! Ой, это уже не из той оперы! В общем, делай что-нибудь!

– А почему, чуть что, так сразу я, – лениво зевнула я. В сон клонило немилосердно и не хотелось не то, что с птицей связываться, но даже сидеть и то не хотелось, хотелось прилечь на бочок и сладко заснуть…

– Ди! Повторяю! Если уснешь, то свалишься! А почему ты? Да, потому что птица только тебя и послушается! – самоотверженно пищал, выбиваясь из сил летучий мышонок. Но зря старался, потому что я уже свалилась… Само собой разумеется, увлеченная своим горем птица того, что она потеряла меня, не заметила и потому полетела себе петь и страдать дальше в гордом одиночестве. А что касается меня, то с ладошками под щечкой и сладко посапывающая я… была спасена доблестным рыцарем Жюльеном де Дюпри. Однако, его пегас, который тоже успел слегка прикорнуть, и теперь был спросонья, то есть, пребывал в состоянии повышенной раздражительности и сварливости, двойной ноше, которая была ему совершенно не под силу, совершенно не обрадовался. Однако, сначала он спланировал на землю, после чего долго и воодушевленно рассказывал своему наезднику, что он думает о нем и обо мне, в частности. Кроме того, он напомнил Жюльену устав, в котором черным по белому написано: «беречь и заботиться о вверенном тебе призрачном пегасе, превыше себя самого, поскольку призрачные пегасы – это намного более редкий вид сущностей, чем призрачный демон…» О птице Могол он, кстати, не упомянул ни словом. Думаю, это потому, что на нас срываться ему было выгодней с точки зрения получения обратной связи, все-таки мы были здесь у него под крылом, а птица Могол… Вот именно: кто его знает, где она летает, эта Могол. В общем, упоминать, что при таком раскладе, поспать мне не удалось, полагаю, будет лишним? О да! Вы правильно поняли: я слышала и запомнила практически все нецензурные аля-«только настоящие долб… в смысле болваны, делают это» залихватские обороты и выражения, которыми наградил Жульена редкий вид призрачных сущностей. Особенно запомнилось, как редкий вид призрачных сущностей послал маркиза в неизгладимо-витиеватое-эротическое путешествие в компании свиноматок и дойных коров куда-то в подземелье зеркального исправительного заведения «Искупление». А еще были вольноречиво-извращенные в своей интерпретации оскорбления чести, достоинства (особенно достоинства) и силы (силе досталось почто столько же, сколько и достоинству) Жюльена, временами переходящие в прямо таки уничижительные инсинуации о склонности достопочтенного маркиза к интимным связям с одноклеточными. Прилагательное «достопочтенный» пегасом, естественно, произносилось с такой долей ядовитого сарказма, что в нем вполне можно было бы захлебнуться. Кстати, судя по профессиональному изложению, пестрившему подробными описаниями, пегас в теме интимных связей многоклеточных с одноклеточными здорово разбирался. Мне даже грустно стало, такой талант и не по специальности трудоустроен! Кстати, мне, как я уже упоминала, от «красноречивого» редкого призрачного вида тоже досталось. Однако, оскорбления и инсинуации в мой адрес однозначно уступали и в живости, и в яркости, и в воодушевлении, а значит и в оригинальности тем, что достались маркизу, а потому не достойны упоминания.