М-да. Разочарованно рассматриваю кровавое побоище и отряхиваюсь. Подбираю свой нож, попутно вытирая ставшее багровым лезвие о чужие старые поношенные джинсы. В зеркале уже знакомого пикапа осматриваю свою внешность и с удовольствием понимаю, что ничего, кроме залившей с ног до головы крови, в моем облике не дает и намека на совершившиеся зверства – даже помада не размазалась. Ухмыляюсь своему отражению. Оно злобно скалится в ответ.

И вдруг что-то меняется. Что-то неуловимо новое появляется на залитой кровью улице. «Тук-тук», – произносит живое сердце, сокращаясь. Слегка повернув голову, замечаю тень. Мертвую тишину разрывает выстрел. Рывок в сторону – слишком медленный, чтобы стать полезным. Боль! Улица поплыла красными пятнами, а я отчаянно хватаюсь за бордюр в надежде подняться. Пуля, просвистев, попала в бедро, раскрывая свой маленький секрет – экспансив. Разрезая и разрывая все мягкие ткани, она парализует всю нижнюю левую часть тела. Да, больше не больно, слишком уж быстро я успела совладать с мимолетной слабостью, а вот достать раскрывшийся внутри меня металлический цветок не представляется возможным – очень велика вероятность остаться на этой забытой богом улочке, лежа рядом с трупами и ожидая заживления. Вместо этого, не делая резких движений, снимаю туфли и, взяв их за ремешки, прячусь за машину, замираю, прижавшись щекой к холодному металлу.

– Я знаю, что ты там.

Я молчу и прижимаю руку к бедру, слушая тихие, почти невесомые шаги.

– Выходи.

Он подходит с другой стороны машины, аккуратно двигаясь вдоль пикапа с ружьем наперевес. Сейчас! Из последних сил я упираюсь в кузов. Пикап чуть кренится и, не сбалансировав, с глухим чавком погребает под собой преследователя.

Кое-как встаю и смахиваю волосы с лица.

До дома остается восемнадцать миль.

***

Стою возле зеркала и, сжав зубы, вырезаю металл из мышцы. Боль пронзительна, несмотря на все попытки удержать её, она мешает, затуманивая зрение. Запускаю пальцы в мясо на бедре и резко вырываю пулю. Её, багровую, похожую на розу, с ошметками мягких тканей и кровавой росы отшвыриваю в дальний угол, где она с тихим звоном ударяется о стену. Доковыляв до постели, я сворачиваюсь клубочком под пледом; выходит очень больно, и в итоге я сдаюсь, выпрямив полупарализованную ногу. Чувства пытаются пробиться наружу, но силой воли я заталкиваю их обратно. Лежу, хмуро смотрю в потолок и жду, когда дыра в моем теле срастется.

***

Лежу на боку на диване, подперев голову рукой, смотрю телевизор, то и дело запуская руку в пачку с чипсами. Очередной сопливый сериал прерывается нудной рекламой. Будто на секунду очнувшись, осматриваю гостиную, теперь полностью заваленную пустыми пакетами, обертками и бутылками. В последнее время я только и делаю, что пью, позволяя проникать алкоголю в кровь и затуманивать мысли, разбавляю обыденность и скуку.

После той выходки в городе прошло не больше месяца, и всё это время по федеральным каналам крутилось сообщение о моем розыске и награде. Из особых примет – явно женского пола и пуля в заднице. Причем то, что именно последняя была с небольшим сюрпризом, не сообщалось вовсе, из чего был сделан вывод о непринадлежности нападавшего к стражам закона. Первоначально поиск шел по всевозможным больницам и клиникам, однако поняв, что они немного в пролете, начали абсолютный просмотр всех камер наблюдения; не обнаружив ничего интересного и там, власти объявили награду в пару миллионов за одну только зацепку обо мне. В итоге и это не принесло должных результатов, и они решили слегка замять неприятную тему, а я – залечь на дно.

За окном стремительно темнеет. Всё также завернутая в простыню выхожу на веранду и облокачиваюсь на перила. На мгновение мир замирает – и начинается ливень. Напряженное небо меняет цвет на желтый, и никаких больше звуков, кроме льющегося дождя. Я улыбаюсь и сильнее закутываюсь в простыню. Рассвет ослепляет, и солнечные лучи, отражаясь в каплях на листве и траве, тысячекратно увеличивают яркость картины, слегка размытой, из-за приходящего густого тумана. Мир вокруг наполняется звуками проснувшейся живности. Погруженная в свои мысли, я простояла на веранде до утра, так и не заметив окончания непогоды.

Рассвет больше не приносит покоя. Он не дает желаемого удовлетворения и чувства защищенности. Сейчас восход солнца – не больше, чем обычное явление, не вызывающее никаких чувств, кроме отторжения и боли.

«Ничего не изменить, муки совести бесполезны. Поздно думать, Эва». Ощупываю бедро, и с удовольствием замечаю на месте зиявшей дыры молодую кожицу.

Солнце мягко озаряет балкон, возрождая прошлое. Тонны пыли покрывают миллиарды воспоминаний. К черту. Дважды стучу по сероватые перила и закрываю глаза. К черту

Судорожно вдыхаю и ухожу с веранды.

Подбираю со стола бутыль коньяка и делаю судорожный глоток, с трудом вырываясь из плена эмоций. Сбрасываю простыню на пол, не давая себе шанса вспомнить прошлое.

Слишком опасно порой бывает оглядываться.

***

«Глаз дракона» – элитный бар, не такой, куда пустили бы школоту, кем бы ни были их родители. На входе приходится показать левый паспорт, приправив всё это счастье парой стодолларовых купюр. Сегодня мне двадцать два – как никак, повод нарушить свой «карантин». Обычно этот праздник сопровождается массовыми гуляниями и весельем, а не выпиванием в одиночестве. Но, что есть – то есть. Опрокидывая рюмку за рюмкой, не забывая своевременно повышать градус, я смотрю на танцпол, вопреки своей привычке сидеть к нему спиной. Здесь нет шлюх и наркоманов, надравшихся в стельку бесшумно выносит охрана, предварительно выбив из них оплату за выпитый алкоголь.

– За твои двадцать, Авалон, – произношу я, слегка поднимая рюмку с текилой и, запрокинув голову, вливаю в себя.

Моя семья мертва. Пусть она была и не самой лучшей в мире, но она была. Родители любили меня, и, пусть я сопротивлялась их чрезмерной опеке, сейчас понимаю, что именно так они выражали свою заботу. У меня осталась только Оушн. Мы должны держаться вместе, потому что кроме друг друга у нас никого нет. От этих мыслей я вскакиваю, но затем снова сажусь за барную стойку, отвернувшись к бармену. Я приношу лишь боль. Нельзя быть рядом, пока не сумею держать себя в руках. Хмуро кивнув своим мыслям, заливаю в себя очередную порцию алкоголя.

– Привет, – мелодичный голос заставляет меня повернуться. Справа от меня сидит девушка с волосами цвета темного шоколада. Слегка наклонив голову, она рассматривает меня золотисто-карими глазами.

– Ну, привет, – запрокидываю руку, пью, ставлю на стойку, – водку и… у вас курить можно? – Это уже бармену.

Тот кивает, и я довольно достаю пачку из кармана.

– Что-то не так? – Шоколадка явно хочет докопаться.

– А тебе дело, куколка? У меня всё в порядке.

– Когда в порядке, так не пьют, – мимолетный взгляд на рабочего, – мартини мне.

– Чего надо? – Особой дружелюбностью я никогда не отличалась, – в предложениях близости не нуждаюсь.

Вежливость у меня тоже не совсем в почете. Звонкий смех наполняет окружающее меня пространство:

– Фи, как грубо. Зачем так сразу? – Шоколадка ворочает бокал, из-за чего жидкость аккуратно переливается по его стенкам, – не говори того, в чем не полностью уверена.

Резко выпив мартини и водрузив емкость на стойку, она пододвигается ко мне:

– А теперь серьезно. Что должно было случится, чтобы сидеть здесь с шести утра?

– С пяти, – мы поворачиваемся на подоспевшего бармена, – она сидит здесь с пяти.

– Ты следишь за мной?

– Тебя сложно не заметить.

– Ты наливать мне будешь? – Посылаю недовольный взгляд парню, и он, подскочив, снова наполняет стопку прозрачной жидкостью. Резко выпив, продолжаю, – мне не нужна твоя забота. Дай лимона.

Девушка молчит и снисходительно качает головой. Закусив, я вдруг решаюсь на комплимент:

– У тебя красивый… – икаю.

– Что? – Нетерпеливо усмехается шоколадка, наклоняясь ко мне.