– Тебе не говорили, что ты иногда слишком нарцисс?

– Бывало. Считаю это комплиментом.

Макс достает виски и два стакана, наливает немного и, вручив мне емкость с янтарной жидкостью, произносит:

– За еще один уголек в твоем сердце, малышка.

Смеемся. Старая шутка, уже и не помню, откуда она пошла, но каждый раз забавляет, как в первый.

– И очередное идеально выполненное дело, – добавляет наставник.

– За дело, – эхом повторяю я, и мы чокаемся.

Виски обжигает горло. Закрываю нос ладонью и медленно вдыхаю.

– У тебя открытие через полчаса, – напоминаю я, протягивая пустую емкость.

Закатывает глаза, наполняя стаканы:

– Зануда.

Позволяю алкоголю проникнуть в кровь. Пить уже не так противно. Приятное тепло распространяется по телу, в голове появляется легкая дымка. Еще раз бросив взгляд на часы, понимаю – время уходить.

– Мне пора, – произношу я, поднимаясь, – я ведь заслужила сегодня выходной?

– Безусловно, – чувствую его улыбку кожей.

– Вот и здорово, – залпом допиваю виски из бутылки. Перехватывает дыхание. Как могу аккуратно ставлю бутылку на столик и посылаю парню воздушный поцелуй, на что он лишь снисходительно вертит головой.

***

Я не чувствую сердца.

После убийства Хоггарта прошло почти три месяца, а я все никак не могу пресытиться чувством стекающей по рукам тягучей крови. Тогда, первый месяц, я держала себя в руках: охота не по найму – раз в неделю, благо, Макс был рядом, и я контролировала ярость размеренными неторопливыми заказами. А потом клиенты пропали. Неделю я практически лезла на стену, на вторую начала выходить на охоту через день. Время шло, заказов не было. Меня неумолимо несло вниз, затягивая в бездну, ломало, как наркомана.

Торчу под холодным душем, пытаясь что-нибудь почувствовать. Наклоняю голову, заставляя струи стекать с кончика носа, и размеренно дышу. Мне кажется, что я дошла до точки невозврата, превратившись в монстра, готового разорвать своим голодом.

– Эва?

Нет! Распахиваю глаза и выбираюсь из-под ледяного душа.

Шуршат бумажные пакеты.

– Эва, это ты?

– Да, мама. Почему ты здесь?

Съемная квартира всегда казалась хорошей идеей.

– Мне звонили из университета. Тебя не было уже месяц! Твое имя в приказе на отчисление!

Она почти кричит, ставя пакеты в угол, и скрещивает руки на груди.

– Где ты была? Что происходит?

– Я… я могу всё объяснить.

Мысли судорожно летят в голове, подбирая неплохую отмазку…

– Это тот владелец кафе, да?

– Что? Нет! – Я недоуменно поднимаю брови и вдруг понимаю, что подо мной по паркету растеклась лужа, – Макс здесь не причем!

– Эва, детка, скажи мне честно, – ее глаза наполняются слезами, – ты подсела?

– Что?! – Брови взлетают еще выше, – не неси ерунды, мама!

– Не ври мне! – Она вдруг кричит, хватает меня за плечи и пригвождает к стене.

– Что ты употребляешь? Гашиш? Экстези? Что?!

Мама трясет меня, как тряпичную куклу, а во мне разгорается неподдельная ярость.

– Ты думаешь, я не вижу, что с тобой происходит? Ты перестала звонить, прогуливаешь универ, а сейчас еще и болтаешься в ледяной ванне в одежде!

– Тише. Не кричи, – спокойно произношу я и отдираю ее руки от себя.

– Что ты творишь? – хрипло спрашивает мама, когда я сбрасываю вещи и переодеваюсь.

– Ухожу.

– Куда?! Ты видела время?! Мы не договорили!

– Это может подождать.

Она сталкивается с моим взглядом и вздрагивает.

– Эва, пропадают люди. Полиция каждый день находит трупы…

– Я буду осторожна.

Быстро впрыгиваю в джинсы, натягиваю какой-то черный топик и расчесываю пятерней ледяные волосы.

– Остановись. Я – твоя мать…

– И я очень рада этому, – перебиваю ее, натягивая кеды, открываю входную дверь и вызываю лифт.

– Авалон… – шепчет она, припадая к косяку плечом.

– Мама, иди домой.

Слегка растягиваю губы в улыбке. Дверь лифта с легким звоном захлопывается у моего лица.

Иду быстро, почти бегом направляясь в бар на другой конец города. Любой, будь он в здравом уме, обходил бы этот район стороной даже при дневном свете: здесь обитали городские отбросы, валялись на асфальте полудохлые пьяницы, тут находили поставщиков желающие закинуться наркотой, и раз в две-три недели, до того как у меня слетела крыша, в каком-нибудь подвальчике находили очередной истерзанный труп проститутки. Место, где смерть постоянный гость. Приют для таких, как я.

Заваливаюсь в бар, минуя большого Фреда, низкого толстячка с пивным животом, единственного охранника этого чудесного заведения. Сажусь за барную стойку и смотрю на присутствующих: пол подрагивает от басов и топота танцующих, светомузыка отвлекает внимание от шлюх, обслуживающих уже надранных в стельку клиентов в задней части зала. Небольшая дымка в помещении из-за курящих травку и кальян. Идиллия.

Лицо передергивает от отвращения. Кажется, год-два назад вас было намного больше. Брезгливо морщась, я быстро возвращаюсь к излюбленной компании бармена.

– Роуз, – приветствует он меня, наполняя стопку.

– Здравствуй, Джер. Как оно?

– Тухляк, как обычно.

Джер, а на деле же Томас Ричардс, более известный под кличкой Всадник, сверкает глазами и злобно фыркает. Всадник был единственным знакомым мне наемником, который так же, как и я, был не прочь зачистить улицы от деградированной грязи за гроши, а то и вовсе бесплатно.

Можно сказать, что Джер стал мне товарищем, если у наемников вообще могли бы такие быть. По крайней мере, я всегда отклоняла заказы на Всадника, а тот в знак благодарности не трогал меня и угощал пойлом. Для него я была маленькой Роузи, и плевать, что я – Тень, одна из самых высокооплачиваемых наемниц штата.

– Ты зачастила в последнее время, – он мягко поднимает бровь, словно желая объяснений.

Но я лишь легко улыбаюсь и опрокидываю стопку.

– Роуз, Зик Си по курсу, – вижу, как желваки ходят по худощавому лицу. Джер смотрит сквозь бокал на лампу, – насильник, убийца, трижды сидел. Были обвинения в педофилии, но из-за отсутствия доказательств обвинение снято.

– Замечательно, – мило улыбаюсь.

– Он будет пятым за эту неделю, а сегодня всего лишь среда, – Джер качает головой, – ты точно в порядке?

– Более чем.

– Справишься одна?

Фыркаю:

– Издеваешься?

– Он идет к тебе. Агрессивный малый. Будь осторожнее.

Склоняю голову на бок:

– Неужто заботишься?

– Крошка, составишь мне компанию?

Поворачиваюсь. В лицо врезается великолепный букет перегара. Оценивающе осматриваю урода: жирный, с длинными редкими волосами и сальной прыщавой кожей. Игриво киваю:

– Не уверена, что ты меня потянешь. Я пью только чистый абсент.

Улыбка Зика становится ещё шире.

– Эй, бармен, – почти кричит он басом, – абсент даме и двойной мне. Не разбавляя.

Хихикаю и хитро подмигиваю Джеру: сегодня уродец будет мертв.

– За тебя, – приподнимаю бокал и, запрокинув голову, вливаю в себя коктейль. Зик пьёт со мной.

Не знаю, сколько мы выпили, но пропускай я это пойло в кровь – уже валялась на полу в отключке, предварительно облевав всё в радиусе двух метров.

– Может, пойдем ко мне, солнышко?

Подёрнутый туманной плёнкой взгляд встречается с моими глазами, пройдясь по изгибам тела. Улыбаюсь. Считай, ты уже мёртв. Глупо хихикаю и, слегка пошатываясь, встаю.

– Ради тебя, дорогой, все, что угодно.

Ублюдок шлепает меня по пятой точке и гадко облизывается. Ты будешь умирать долго и мучительно, урод. Едва сдерживаюсь, чтобы не размазать его прямо здесь; театрально шатаюсь, Зик торопится к выходу, чтобы придержать мне дверь. Джентльмен, мать его. Я успеваю лишь повернуться к Джеру, послать ему воздушный поцелуй и увидеть его ошеломленный взгляд, прежде чем мой собутыльник хватает меня за локоть и вытаскивает наружу.

Когда мы выходим из бара, он ведёт меня через дворы. Я иду, сильно и нелепо раскачиваясь из стороны в сторону, беззаботно скалюсь в жирную морду. Нечто позади заставляет нахмуриться и резко обернуться, проверяя пространство. «Кто-то наблюдает». Щурюсь, всматриваюсь в темноту. Ничего.