– Это решение далось мне непросто. Я люблю тебя, я люблю Джинкс, я люблю все, что у нас есть, но я ощущаю себя неполноценной, мне не будет покоя, пока я не найду способ вновь стать собой.

Она не лгала – ей, действительно, было тяжело рубить с плеча, оставляя свою жизнь в Зауне… Он даже не стал ее отговаривать. Это бесполезно.

– Мы не увидимся больше. Мне жаль, что все так получилось… Прости меня.

Только тогда он решился взглянуть на нее. Чуть позже он начнет ее ненавидеть – за эту боль, выжигающую изнутри, за предательство, – но не сейчас.

Алекс подошла ближе, протягивая к нему руки, кладя ладони на плечи и привлекая к себе. Силко повиновался – потому что не было смысла сопротивляться. Дело не в гордости и не в слабости… Он любил ее. А она еще любила его – на последние минуты их жизни вместе, мгновения прощания.

Губы слились в финальном танце глубокого поцелуя, они упивались друг другом, и весь мир перестал существовать кроме их двоих. Он чувствовал языком соленые слезы, он крепко прижимал ее к себе, но потом отпустил.

Он не станет искать с ней встречи, он поклялся себе, что забудет ее. На это уйдет время, но у него полно времени…

Когда Алекс ушла, ярость, наконец, прорвалась наружу, заполняя легкие, желудок, что-то нечленораздельно кричащий рот. Кажется, он сбросил со стола все предметы, сломал какую-то мебель. Уже задыхаясь, в изнеможении, хрипя от воплей, Силко сел на пол, прислоняясь спиной к ножке стола, и смиренно принял неизбежное.

Чуть позже пришла Джинкс, но она застала отца сидящим в кресле, с бокалом крепкого седативного зелья, которых он выпил уже немало. Оглядываясь по сторонам, наблюдая последствия погрома, проявления злости, она озвучила свой вопрос.

– Это правда?

Накануне Алекс сообщила ей новость. Они обе всплакнули прощаясь, однако осознание потери наступило только сейчас. Джинкс почему-то была до этого мгновения уверена, что несмотря на разлуку, они смогут видеться, когда захотят – ведь это так глупо расставаться, если они по-прежнему будут разделены лишь рекой и мостами меж двух городов.

– Ты все, что у меня есть, Джинкс, – говорил Силко, откинувшись на спинку, а девушка в мрачном молчании сидела на столе, перекинув через него свои ноги, раскачивая крутящееся кресло. – Все предают нас. Нам нужно держаться вместе.

Они еще покажут им. Они покажут им всем.

========== 17 ==========

Было бы наивностью полагать, что вернуться – это так просто. Решимости Алекс всегда было не занимать, однако на этот раз она струсила. Она ненавидела себя за мягкотелость и малодушие, с каждым днем все больше тонула в противоречиях и сомнениях: она уже рассталась с прошлым, но никак не могла осмелиться на встречу с будущим.

Она осталась в Зауне, поселившись в квартале променада, отдаленном от места прежнего обитания, с видом на далекие шпили Пилтовера. Она обманывала себя, что временное пристанище предназначалось лишь для восстановления сил и финального рывка… Де Блан содрогалась от одной только мысли, что ей придется вернуться в отчий дом, вновь пройтись по галереям Академии, увидеть знакомые лица…

Увидеть Виктора.

Вопреки всем обстоятельствам, разлуке и времени, Алекс помнила своего студенческого приятеля, будто бы они виделись только вчера… Ей было достаточно закрыть глаза – и облик бледного юноши с янтарными глазами всплывал из памяти, живой и словно настоящий.

Даже бабушку де Блан припоминала с большим трудом, чем Виктора.

Было ли то ностальгией или отголосками оставшихся чувств, Алекс не знала. Впрочем, все было объяснимо регулярной, пусть и анонимной, перепиской с ассистентом декана, рецензиями на работы молодого ученого, которыми женщина продолжала заниматься.

Помимо Виктора у профессора де Блан были и другие коллеги, однако, безусловно, любимчиком оставался именно он. Алекс не подозревала, насколько Виктор терпеть не мог своего ревьюера, оставалась в неведении о долгих и муторных спорах Хеймердингера с ассистентом насчет супервизий… однако, если бы узнала – не удивилась бы.

Месяц она собиралась с силами, откладывая визит в Академию на очную встречу с деканом. А что если… Де Блан гнала прочь непрошенные мысли, но они возвращались с новой силой, заполняя черепную коробку беспокойным гулом, голосами и звуками, природу которых она не понимала.

Дело было не в Шиммере. Она всегда была другой, не такой, как остальные. Странной, неуместной, громкой, дерзкой… Ее смерть и возрождение, наркотическая зависимость и механическое сердце были лишь симптомами ее непохожести.

А еще эти звуки… Алекс всегда отличалась чуткостью слуха, и еще с детства реагировала на шум болезненнее сверстников, острее окружавших ее взрослых. Никто не верил ей – а она слышала.

Впоследствии молодая женщина нашла научные объяснения и подтверждения своих ощущений, объективное наличие звука в том, что остальные отрицали, обвиняя ее во лжи или безумии.

Несанкционированные эксперименты Алекс де Блан в студенческие годы, приведшие к катастрофе, тоже были одним из способов найти обоснование существованию механических колебаний, резонансов и звуковых волн определенных частот.

Она воспроизвела звуковой паттерн, заполнявший пространство, пронизывавший все вокруг: и стены Академии, и улочки старого города, и портовую набережную с парусными лодками, качающимися в убаюкивающем прибое. Оказалось, что этого делать не следовало – ибо преодолевая некий амплитудный барьер, сигнал становился неподвластным контролю и приобретал разрушительные последствия.

Так де Блан лишилась части себя. Взрыв в комнате общежития забрал прежнюю Алекс, уничтожил не только ее грудную клетку, но и непрожитую жизнь молодой блестящей студентки, подающей надежды.

Самое ужасное, что если бы де Блан спросили, хотела ли бы она повернуть время вспять и не воссоздавать тот звуковой паттерн, дававший ответ на годами мучивший вопрос, она бы не смогла ответить с точностью. Пытливый ум был сильнее чувства самосохранения. Она знала, какую жертву принесла во имя науки – или безрассудного любопытства… и иной раз Алекс полагала, что жертва была оправдана.

Единственное, по чему горевала де Блан – это утраченная человечность. Наивный альтруизм Виктора был одним из таких проявлений… Несмотря на безэмоциональность, студенческий приятель Алекс был куда человечнее ее.

Он грезил прогрессом и великим будущим, к которому наука, достижения и свершения приведут род людской. Он грезил пользой и добром, равными правами и возможностями для каждого живого существа – пусть и у него самого было множество поводов усомниться в справедливости жестокого мира.

Алекс же никогда не верила в мир во всем мире, в человечность или в добродетель. Она верила в конкретных людей, их поступки, потенциал и взаимосвязи, хитросплетение событий, дающих результат.

Из ситуации, в которой Алекс находилась, она выхода не видела. Какой смысл возвращаться под чужой, уже давно мертвой личиной, к чему ложь и игра? Даже преуспев в своем маскараде, она будет знать, кто она на самом деле…

Она робот, работающий лишь за счет механической энергии, наркотика и жизненного потенциала тела, используемого не более чем для поддержания равновесия. Что бы она ни делала, холодный металл в груди не может ожить, его природа неизменна.

Стало быть, все предрешено. И сигнал звуковых колебаний тому подтверждение… он лишь подчеркивает то, что транслируется мирозданию невидимыми волнами, это код, диктующий закономерность существования – и гибели – всего живого.

Своими экспериментами де Блан всего лишь ускоряла то, что протекало медленно, но верно.

К чему юлить, к чему обманываться? Она не раз, пусть и тщетно, пыталась покончить с бессмысленным существованием в бренном теле, начиненном механизмами и Шиммером… и, выходит, есть только один надежный способ.

Беспощадный и работающий наверняка – потому что он есть ничто иное как аксиоматическое и безусловное правило.