– О, не волнуйтесь, Александра Михайловна! – Невольский примирительно вскинул руки и рассмеялся. – Мы с уважаемым Григорием Дементьевичем пишем в совсем разных жанрах. Он публицист, я ученый. Так что наши интересы не столкнутся.

Борэ театрально поклонился Невольскому.

– В таком случае, Фридрих Карлович, прошу вас, покажите завтра Григорию Дементьевичу архив и помогите найти интересующие его бумаги.

Белецкого такая перспектива покоробила, да и развязные манеры публициста его раздражали все больше.

Не глядя на Борэ, он склонил голову перед Рудневой:

– Как вам будет угодно, Александра Михайловна.

За тем он поклонился всему собранию:

– Доброй ночи, господа.

С этими словами он подал Митеньке знак следовать за собой и направился прочь из гостиной.

Большую часть следующего дня Митенька был предоставлен сам себе. В другое время он бы этому даже порадовался: ни тебе тренировок, ни замечаний, ни придирок. Но в доме, полном гостей, в одиночку было как-то неуютно.

Не находя себе иного дела, Митенька посидел в библиотеке, послонялся по саду и, наконец, взяв этюдник, отправился рисовать.

У него уже давно созрел сюжет на тему древних друидов. Вдохновила его старая липа, росшая за отдельно стоящим двухэтажным флигелем. Дерево было в несколько обхватов, одна из ветвей, расколотая молнией, торчала словно сухая ведьмовская рука. Освещение тут тоже было подходящим из-за постоянной тени, которую отбрасывала густая крона. Единственным недостатком было то, что наиболее выгодно дерево смотрелось именно на фоне флигеля, что сбивало всю мистическую композицию.

Покрутившись вокруг дерева, подходя то ближе, то дальше, то с одного угла, то с другого, Митенька сделал серию набросков и наконец определился с наилучшей точкой.

Сперва рисовалось ему легко, но через пару часов вдохновение Митеньку покинуло. Забросив краски, он решил отвлечься на какой-нибудь другой предмет. Сперва этим предметом, набрасываемым легкими, но уверенными штрихами в альбоме, стала Аннушка Бородина в образе речной нимфы. Митенька живо изобразил очаровательное лицо, волосы, увенчанные короной из водяных лилий, изящную тонкую шею, переходящую в трепетные обнаженные плечи, и дальше запнулся. Его бросило в жар, щёки залились румянцем. Он вырвал лист и смял его. Вот ещё глупости какие, сердито подумал он, и решил нарисовать что-нибудь более прозаичное. Например, флигель.

С того место, где устроился Митенька со своим альбомом, ему хорошо были видны окна второго этажа: два закрытых в кабинете отца и два открытых – в архиве, где хранились бумаги и коллекция. В нём в настоящее время должны были работать Борэ и Белецкий.

Присмотревшись, Митенька увидел, что по архиву монотонно вышагивает темная фигура. Вот фигура остановилась и замерла в проёме окна. Это, как и следовало ожидать, оказался Белецкий. С одного взгляда было понятно, что настроение у наставника прескверное. Руки Белецкого были скрещены на груди, голова опущена.

По тому, как Белецкий резко обернулся, Митенька решил, что Борэ окликнул его из комнаты. Однако ошибся. Через несколько мгновений в окне, помимо Белецкого, стали видны ещё два человека. Первый, в ярком клетчатом костюме, несомненно, был публицист, второго Митенька узнал не сразу, но, приглядевшись, понял по характерным сумбурным движениям, что это Сёмин. Услышать, о чём говорили эти трое, Митенька не мог, но напряжённые позы и резкая жестикуляция свидетельствовали о споре. Спорили, впрочем, только Сёмин и Борэ, Белецкий придерживался нейтралитета. Постепенно накал страстей увеличивался, и Белецкий стал вмешиваться в разговор. Вдруг все трое резко повернулись вглубь комнаты. Видимо, вошел кто-то ещё.

В этот момент Митенька услышал голоса и смех, приближающиеся из-за угла флигеля. Прислушавшись, он узнал голос сестры и догадался, что её спутником является Зорин. С тех пор, как Аркадий Петрович начал к ним приезжать, Митенька лишился своего исключительного права на укромные уголки парка. Это его ужасно раздражало.

Не желая столкнуться с влюбленной парой, он быстро сложил этюдник и шмыгнул в противоположную от приближающихся голосов сторону.

Пробежав по едва различимой среди кустов чубушника тропинке, он пресек поляну с беседкой и направился сперва к парадному входу, но потом передумал и свернул в кусты к террасе, решив незаметно пройти через неё, чтобы не попадать на глаза гостям в перепачканной краской блузе, что уж точно не пристало взрослому благородному человеку.

Немного не дойдя до террасы, он снова услышал голоса. Чертыхнувшись, – слава Богу, Белецкий этого не слышал! – Митенька замер, скрытый густой листвой сирени. Голоса приближались. Видимо, разговаривающие шли по дорожке вдоль зарослей, в которых скрывался юноша. Митенька решительно не знал, как правильнее поступить: выбраться из кустов на дорожку перед собеседниками было неловко, пробраться обратно через кусты, не выдав своего присутствия – невозможно, оставалось просто стоять и слушать чужую беседу.

Разговор оказался жарким. Митенька узнал голоса профессора Левицкого и доктора Штольца.

– Вам следует с ним объясниться, Федор Федорович! – возбужденного говорил доктор. – Такие вещи нельзя спускать! Это недопустимо! Это..! Это гадость!

– Объясниться?! С этим мерзавцем?! – профессор задыхался от гнева. – Как вы себе это видите? На дуэль вызвать?!

– Господь с вами! Какая дуэль! Нужно всем рассказать…! Предупредить!

– Ну уж нет! Скандал поднимать я не буду!

Дальнейшего разговора Митеньке уже было не слышно, доктор и профессор отошли достаточно далеко. Выждав еще минуту, молодой человек выбрался на дорожку и юркнул на террасу.

За обедом беседа не клеилась. Борэ, презрев всякие правила хорошего тона, выложил на стол блокнот и, не обращая внимания на остальных, что-то в нём время от времени записывал. Белецкий прожигал его негодующим взглядом. Сёмин сидел подавленный и молчаливый. Доктор Штольц тоже ушёл в себя. Профессор Левицкий к обеду не вышел, сославшись на необходимость написать срочное письмо. Спасать положение приходилось хозяйке дома, Невольскому, Зорину и Софи. Под конец, предчувствуя, что и ужин может получиться неприятным, Александра Михайловна предложила устроить творческий вечер. Идея была встречена с преувеличенным энтузиазмом. Софи с Белецким пообещали спеть на два голоса. Под строгим взглядом наставника Митенька вызвался прочесть что-нибудь из Пушкина. Невольский с Александрой Михайловной решили разыграть сцену из «Короля Лира» и привлекли к этому Зорина и Сёмина. Доктор же и публицист заявили, что талантами обделены, но пообещали быть благодарнейшими зрителями.

Наконец невыносимый обед закончился. Софи с Зориным перехватили Митеньку с Белецким, сказав, что им нужна помощь с декорациями и костюмами. Митеньке поручили нарисовать на старой простыне задник для импровизированной сцены. Пристроить такое большое полотнище в мастерской было решительно негде, поэтому он перенёс его в фехтовальный зал и прикрепил к стене.

Зал для фехтования, который, впрочем, служил помещением для любых атлетических занятий, находился в том же флигеле, что и архив, но в стороне от остальных комнат.

Митенька увлеченно принялся рисовать стену старинного замка, покрытую мхом и увитую плющом. Внезапно он услышал в коридоре шаги и решил, что это Белецкий или Зорин идут узнать, как у него дела. Но шаги прошли мимо и замерли в отдалении от двери. Заинтригованный Митенька спустился со стремянки и аккуратно выглянул в коридор.

У двери архива стоял человек, разглядеть которого из-за царящего в коридоре полумрака было сложно. Однако не возникало сомнений в том, что человек этот пытался вскрыть запертую дверь, ковыряясь чем-то в замочной скважине.

От неожиданности Митенька остолбенел. Постепенно глаза его привыкли к темноте, и он узнал во взломщике Сёмина. Молодого человека захлестнуло яростное возмущение. Он шагнул в коридор и резко спросил: