То, что люди по-разному трактуют одни и те же пережитые испытания или то, что мы переживаем наш социальный опыт в основном через психологические категории, не означает, что этот опыт является частным и единичным. Опыт всегда формируется учреждениями (для больного – в больнице, для неуправляемого подростка – в школе, для сердитой женщины – в семье и т. д.); он имеет формы, интенсивность и своеобразие, которые исходят из того, как институты структурируют эмоциональную жизнь. Например, большая часть гнева или разочарования в браке зависит от того, как каждая пара выстраивает гендерные отношения и совмещает институциональные и эмоциональные алгоритмы: скажем, стремление добиться равенства и взаимодействия друг с другом независимо от половой принадлежности и дистанцию, которая неизбежно возникает во взаимоотношениях полов. Наконец, чтобы быть понятным, жизненный опыт должен следовать установленным культурным укладам. Больной человек может объяснить свою болезнь как Божье наказание за его прошлые поступки, или как биологическую случайность, или как заболевание, возникшее из-за бессознательного желания умереть, – все эти толкования формируются благодаря тщательно разработанным объяснительным моделям, исторически возникшим в определенное время в определенном обществе.

Это не означает, что я отрицаю идею о том, что между людьми существуют важные психические различия или что эти различия не играют важной роли в определении нашей жизни. Скорее, мое возражение против нынешнего доминирующего психологического этоса (совокупность стабильных черт индивидуального или социального характера, проявляющихся в речи, поступках, привычках и пристрастиях, чувствах и увлечениях, то, что отлично от природы человека) состоит из трех аспектов: то, что мы считаем индивидуальными устремлениями и опытом, на самом деле имеет важную социальную и коллективную составляющую; что психические различия часто, хотя и не всегда, являются ничем иным, как различиями в социальных позициях и социальных устремлениях; и, наконец, влияние модернизма на формирование личности и самосознания как раз и состоит в том, чтобы выявить психические качества индивидов и предоставить им решающую роль в определении их судеб, как романтических, так и социальных. Тот факт, что мы являемся психологическими сущностями, т. е. наша психология имеет огромное влияние на нашу судьбу, сам по себе является социологическим. При сокращении моральных ресурсов и ослаблении системы социальных ограничений, формировавших поведение человека в социальной среде, структура модернизма оставила его один на один со своей психической структурой, тем самым сделав его психику уязвимой, но имеющей сильное влияние на создание собственной социальной судьбы. Соответственно, уязвимость личности в эпоху модернизма можно резюмировать следующим образом: человеческий опыт формируют мощные институциональные ограничения, но люди справляются с ними с помощью психических ресурсов, накопленных в ходе своего социального развития. Именно этот двойственный аспект современного социального опыта, заключенного между институциональным и психическим, я хочу подробно рассмотреть с точки зрения любви и любовных страданий.

С самого начала основным объектом изучения социологии были человеческие страдания, которые она рассматривала сквозь призму их коллективных форм неравенства, нищеты, дискриминации, болезней, политического угнетения, крупномасштабных вооруженных конфликтов и стихийных бедствий. Добившись в этом больших успехов, дисциплина пренебрегла, однако, исследованием обычных психических страданий, свойственных социальным отношениям: негодование, унижение и не встречающие ответа желания – лишь некоторые из множества примеров их повседневных и невидимых форм. Социология неохотно включала в сферу своей компетенции эмоциональные муки, которые справедливо считались основным направлением клинической психологии, во избежание оказаться втянутой в мутные воды индивидуалистической и психической моделей общества. Но для того, чтобы сохранить свою актуальность в современном обществе, социология должна в обязательном порядке исследовать эмоции, отражающие уязвимость личности в условиях позднего модернизма, уязвимость, которая одновременно является институциональной и эмоциональной. Эта книга утверждает, что любовь – одна из таких эмоций и что тщательный анализ опыта, который она порождает, вернет нас к первичному, все еще столь необходимому и остро актуальному призванию социологии.

Понятие «социальное страдание» может показаться долгожданным средством осмысления современных любовных страданий. Однако такое понятие не слишком подходит для моих целей, поскольку согласно трактовке антропологов, социальные страдания характеризуются широкомасштабными последствиями голода, нищеты, насилия, катастроф или стихийных бедствий[27], пренебрегая, таким образом, менее заметными и очевидными формами страдания, такими как тревога, чувство несостоятельности и депрессии, скрытыми в повседневной жизни и в обычных отношениях.

Психическое страдание имеет две основные черты. Во-первых, по предположению Шопенгауэра, страдание проистекает из того факта, что мы живем «воспоминаниями и ожиданиями»[28]. Иначе говоря, страдание реализуется благодаря воображению: через образы и идеалы, составляющие наши воспоминания, через ожидания и душевные порывы[29]. С точки зрения социологии, можно предположить, что страдание опосредовано культурными определениями индивидуальности. Во-вторых, страдание обычно сопровождается нарушением нашей способности к осмыслению. В результате, говорит Поль Рикер, страдание часто принимает форму стенаний о его слепоте и произволе[30]. Поскольку страдание – это вторжение иррационального в повседневную жизнь, оно требует рационального объяснения причин, по которым человек его заслужил[31]. Иначе говоря, пережить страдание будет еще более невыносимо, в случае если его невозможно будет разумно объяснить. Когда страдание бессмысленно, мы страдаем вдвойне: от боли, которую испытываем, и от нашей неспособности придать ей смысл. И способы объяснения страданий различаются тем, какой смысл они придают боли и как они распределяют ответственность, различаются по аспектам переживания страдания и по возможности (или невозможности) его преобразования в другую категорию опыта, будь то «искупление», «зрелость», «развитие» или «мудрость». Я бы добавила, что современные психические страдания, хотя и могут включать в себя целый ряд реакций, физиологических и психологических, характеризуются тем фактом, что на карту поставлены самооценка и чувство собственного достоинства. Психическое страдание включает в себя переживания, которые угрожают целостности личности. Страдание в современных интимных межличностных отношениях отражает положение личности в условиях модернизма. Романтическое страдание не является лирическим отступлением по отношению к возможно более серьезным формам страдания, поскольку, как я надеюсь показать, оно отображает проблемные ситуации и демонстрирует формы бессилия личности в эпоху модернизма. Как я показываю на основе анализа различных источников (подробных интервью, интернет-сайтов, статей из «Нью-Йорк Таймс», «Индепендент», «Модерн лав», романов XVIII и XIX вв., самоучителей по вопросам знакомств, любви и романтических отношений[32]), случаи отвергнутой и безответной любви имеют такое же большое значение в жизни личности, как и другие (политические или экономические) формы социального унижения.

Скептики могут с полным основанием утверждать, что поэтам и философам давно уже известно о разрушительных последствиях любви и что страдание от любви было и все еще остается одним из главных сюжетных мотивов, кульминацией которого является Романтизм, в котором любовь и страдание взаимно отражают и определяют друг друга. Тем не менее эта книга утверждает, что есть нечто качественно новое в современном опыте страданий, порожденных любовью. Что по-настоящему ново в современных романтических страданиях, это: электронное регулирование брачных рынков (глава 2); изменения, произошедшие в искусстве выбора партнера (глава 3); ошеломляющее значение любви для формирования чувства социальной значимости (глава 4); рационализация страсти (глава 5); способы развития романтического воображения (глава 6). Но если эта книга и посвящена пониманию того, что в романтических страданиях по-настоящему ново и современно, она не стремится исчерпывающим образом охватить все многочисленные формы, которые принимают муки любви, а лишь некоторые из них; не исключает она и того факта, что многие люди счастливы в любви. Здесь утверждается, что и любовные муки, и счастье имеют особенные современные формы, и именно на них эта книга хочет обратить внимание.