Философ Габриель Моцкин предлагает задуматься о роли любви в длительном процессе формирования современной личности. По его словам, Христианская (Паулианская) вера отводила центральное место эмоциям любви и надежды, создавая тем самым эмоциональную личность (а не, скажем, интеллектуальную или политическую)[17]. Моцкин заявляет, что процесс секуляризации культуры состоял, в частности, в секуляризации религиозной любви. Такая секуляризация принимала две различные формы: она превратила мирскую любовь в священное чувство (позднее отмечаемое как романтическая любовь), а романтическую любовь в эмоцию, противостоящую ограничениям, налагаемым религией. Таким образом, секуляризация любви сыграла важную роль в процессе освобождения от религиозной власти.

Если нужно определить более точные временные рамки этих исследований, то протестантская реформация, по-видимому, считается важным этапом в формировании современной романтической личности, поскольку она обозначила новый комплекс противоречий между патриархальностью и новыми эмоциональными ожиданиями относительно идеала подходящего брака. «Пуританские писатели поощряли формирование новых идеалов поведения в браке, подчеркивая важность близости и эмоциональности среди супружеских пар. Мужьям было рекомендовано не забывать о духовном и психологическом благополучии своих жен»[18].

Многочисленные ученые, историки и социологи утверждают, что любовь, особенно в протестантских культурах, была источником гендерного равенства, поскольку она сопровождалась возвышенным отношением к женщине[19]. Благодаря религиозному наказу нежно любить своего супруга статус женщин повысился, и они получили возможность принимать решения наравне с мужчинами. Энтони Гидденс и др., кроме того, предполагают, что любовь играла главную роль в формировании женской независимости, поскольку в XVIII в. культурный идеал романтической любви, отделенный от религиозной этики, предписывал женщинам, равно как и мужчинам, свободно выбирать объект своей любви[20]. На самом деле, сама идея любви подразумевает свободную волю и независимость влюбленных. Моцкин даже предполагает, что «развитие демократических концепций власти является дальним следствием предпосылки эмоциональной независимости женщин»[21]. Сентиментальная литература и романы XVIII в. еще больше подчеркивали эту культурную тенденцию, поскольку идеал любви, который они пропагандировали, и в теории и на практике способствовал ослаблению власти, которую родители – особенно отцы – проявляли по отношению к бракам своих дочерей. Таким образом, идеал романтической любви является движущей силой женской эмансипации в одном важном аспекте: он является движущей силой индивидуализации и независимости, какие бы формы она ни принимала. Поскольку в XVIII и XIX вв. частная жизнь стала цениться высоко, женщины могли проявлять то, что Энн Дуглас называла, используя выражение Харриет Бичер Стоу, «бело-розовой тиранией», т. е. стремлением «американских женщин девятнадцатого века получить власть, злоупотребляя своей женской сущностью»[22]. Любовь отдала женщин под опеку мужчин, но сделала это, узаконив модель неприкосновенной личности, любящей семейный уют, которая отличалась независимыми суждениями и поступками и, самое главное, требовала эмоциональной независимости. Таким образом, романтическая любовь укрепила нравственный индивидуализм в частной сфере, что сопровождалось подъемом сферы общественной. На самом деле, любовь является наглядным примером и двигателем новой модели общения, которую Гидденс назвал «чистыми отношениями»[23], основанной на договорном предположении, что два человека с равными правами объединяются в эмоциональных и индивидуалистических целях. Подобный договор устанавливается двумя лицами ради их блага и может вступать в силу и аннулироваться по их собственному желанию.

Однако, наряду с тем, что любовь сыграла значительную роль в формировании «эмоционального индивидуализма», как называют его историки, модернистская художественная литература имеет тенденцию представлять ее как героическую, как путь от рабства к свободе. Когда любовь торжествует, согласно истории, браки по расчету и интересам исчезают, а индивидуализм, независимость и свобода празднуют триумф. Тем не менее, хотя я и согласна с тем, что романтическая любовь бросила вызов как патриархату, так и институту семьи, «чистые отношения» также сделали частную сферу более нестабильной, а романтическое сознание несчастным. На мой взгляд, то, что делает любовь таким постоянным источником неудовлетворенности, дезориентации и даже отчаяния, может быть должным образом объяснено только с помощью социологии и понимания культурной и институциональной сущности модернизма. Именно поэтому я считаю, что подобный анализ будет уместным для большинства стран, во-влеченных в процесс формирования модернизма, основанного на равенстве, договорности, интеграции мужчин и женщин в капиталистический рынок и на узаконенных «правах человека» как основной сути личности: эта межкультурная институциональная матрица, которую можно найти во многих странах мира, разрушила и преобразовала традиционную экономическую функцию брака и традиционные способы регулирования отношений между полами. Эта матрица позволяет нам задуматься о весьма противоречивом нормативном характере модернизма. Хотя мой анализ любви в условиях модернизма и носит критический характер, но лишь с точки зрения трезвого модернистского подхода, т. е. подхода, признающего, что, несмотря на огромное количество страданий и разрушений, который принес западный модернизм, его основные ценности (политическая эмансипация, секуляризм, рациональность, индивидуализм, нравственный плюрализм, равенство) остаются в настоящее время без какой-либо видимой превосходящей альтернативы. Тем не менее одобрение западного модернизма должно быть здравым, поскольку эта культурная форма модернизма произвела свои собственные виды эмоциональных страданий и разрушений традиционных жизненных укладов, сделала онтологическую неуверенность привычной чертой современной жизни и оказывает все более ощутимое влияние на формирование личности и ее стремлений[24].

Дедушка современной психологии Уильям Джеймс утверждал, что первый факт, который должны учитывать психологи, заключается в том, что «процесс мышления продолжается», а мышление, по его словам, процесс личный, каждая мысль является частью сознания человека, которое заставляет его выбирать, с какими переживаниями внешнего мира иметь дело, а какие отвергать[25]. В то же время с самого момента возникновения социологии ее основным призванием было развенчание социальной основы мировоззрения. Для социологов не существует противоречия между личным и общественным, поскольку содержание мыслей, желаний и внутренних конфликтов имеет институциональную и коллективную основу. Например, когда общество и культура поощряют страстную романтическую любовь и гетеросексуальный брак в качестве моделей для взрослой жизни, они формируют не только наше поведение, но и наши стремления, надежды и мечты о счастье. Но социальные модели делают больше: соединяя идеал романтической любви с институтом брака, современные формы правления внедряют социальные противоречия в наши стремления, противоречия, которые, в свою очередь, отнимают психическую жизнь. Институциональное устройство брака (основанное на моногамии, сожительстве и объединении экономических ресурсов для увеличения благосостояния) препятствует возможности поддерживать романтическую любовь как глубокую и всепоглощающую страсть. Подобное противоречие вынуждает супругов или партнеров выполнять значительный объем духовной работы для управления и согласования этих двух конкурирующих культурных систем координат[26]. Объединение идеала романтической любви с институтом брака, в свою очередь, иллюстрирует, что гнев, неудовлетворенность и разочарование, свойственные им, лежат в основе социальных и культурных отношений. Противоречия являются неизбежной частью культуры, и люди, как правило, без особых усилий лавируют между ними, однако с некоторыми из них справляться гораздо труднее. Когда противоречия затрагивают саму возможность сформулировать произошедшее, их плавная интеграция в повседневную жизнь становится затруднительной.