Пора было начинать играть роль недалекого служаки. Справившись с собой, я закончил с костром, снова повернулся к хозяину Баскервиль-холла и спросил:

– По-видимому, это коллекция бабочек, раз уж вы увлекаетесь… Как это называется?

– Энтомология, – охотно ответил он. – От греческого слова “энтомон” – “насекомое”.

– По мне – что греческий, что латынь, что китайский – один черт! – грубовато пошутил я. – Бабочку от таракана конечно отличу, но вряд-ли смогу объяснить, как я это сделал.

Мортимер и Степлтон рассмеялись. Последний повторил свое приглашение и убежал, размахивая сачком.

– Что скажешь? – спросил Джеймс, когда он удалился подальше.

– Ничего особенного, – ответил я, хотя у меня уже не было никаких сомнений.

Это дело наверняка провернул именно Степлтон. Занятия энтомологией и ловля бабочек давали ему возможность бегать по болотам, сколько душе угодно. Где-то там, в их глубине, подальше от человеческого глаза, он и держал собаку. То, что сидящий на цепи пес выл по ночам, его нисколько не волновало. Вой только добавлял легенде ужаса.

“Интересно, сестра была его сообщницей?” – подумал я. – “Скорее всего да. А что, если… У человека, способного придумать план с собакой, хватило бы ума использовать свою сестру в качестве приманки. Нужно взглянуть на нее”.

– Однако, он сам пригласил меня в гости. Не нанести им визит было бы невежливо, – сказал я, изображая полнейшую безмятежность.

Мы продолжили наш марш, но перед тем, как снова отправиться в путь, я долго смотрел на болото. Отсюда оно совсем не казалось опасным. Туман рассеялся и ничего не напоминало о том ощущении жуткой тайны, которое я испытал при первом взгляде на пустоши. С людьми то же самое: внешне у них всё хорошо и благополучно, но под красивой, добродушной маской иногда скрываются звериные клыки, покрытые чужой засохшей кровью.

Весь следующий день доктор Мортимер был очень занят. Его не было почти неделю и теперь его буквально осаждали больные. У меня был выбор: помочь ему на их приеме, или отправиться гулять по окрестностям самостоятельно. Я выбрал второй вариант, вооружился картой и биноклем, сунул в кобуру револьвер и двинулся в направлении Лафтар-холла. Мне все-же хотелось поговорить со старым Франклендом. Я всерьез рассчитывал на то, что он соскучился именно по обычному человеческому общению и если так, то выложит мне всё, что думает о местных жителях.

Конечно местные считают, что он не в своем уме – ну и что? Мне уже приходилось иметь дело с солдатами, у которых от перенесенных лишений начинал, как у нас говорили, "течь потолок". Я знал, как с такими общаться, хотя и не считал себя опытным психиатром.

Погода стояла великолепная и несколько миль по дороге я прошел с удовольствием. После лондонского смога приятно было вздохнуть полной грудью весенний сельский воздух. Никто не обращал на меня особого внимания. Конечно лондонский джентльмен в здешней глухомани выглядел не слишком обычно, но и на местную достопримечательность я тоже не тянул. По крайней мере, встречавшиеся мне люди не оборачивались, не глазели мне в спину и до Лафтар-холла я добрался без каких-либо происшествий, а когда увидел на веранде дома телескоп на штативе, повод завязать разговор нашелся сам собой. Дело в том, что во время учебы меня весьма занимала астрономия.

Франкленд обнаружился тут же. Он что-то выкапывал из клумбы, недовольно ворча. Я остановился рядом с опоясывающим участок невысоким забором и начал демонстративно рассматривать телескоп, а когда старик обратил на меня внимание, чуть приподнял шляпу, здороваясь и спросил:

– Какая у него апертура?

Он резко выпрямился, глядя на меня.

– Разбираетесь в этом, сэр?

– Немного.

– Тогда заходите! Нечего стоять на улице.

Я вошел в калитку и мне был предложен тяжелый трехногий табурет. Франкленд засуетился. Он явно был рад неожиданному гостю и возможности похвастаться телескопом. В дом он меня не позвал, но зато на садовую печурку, в которой горели сухие ветки, был поставлен чайник с водой и на стол выставлено печенье, по-видимому местного производства. Довольно вкусное, как выяснилось.

Слова из него вытягивать не приходилось, но произносил он их несколько высокопарно. Даже если бы я не знал, что он тут со всеми судится, то и тогда догадался бы, что старик часто выступает на публике. Со стороны этот пафос выглядел довольно-таки бездарным актерством, но говорить я об этом конечно не стал.

Вообще-то Франкленд был не так уж и стар. Лет пятьдесят, судя по виду. Такое впечатление создавали, скорее, старый плед на плечах и неряшливая одежда, но сам он для внимательного взгляда отнюдь стариком не казался. Седой, но движения живые и резкие, речь связная и в астрономии он разбирался отлично, а это не тот предмет, который снисходителен к старческому склерозу.

Узнав, что я приезжий, он совсем раздобрел. Наш разговор стал скорее монологом. Старик, как я и предполагал, был очень рад слушателю и рассказывал обо всем подряд: о телескопе, о местных фермерах, о погоде, о выигранных судебных делах и о том, как он в прошлом году высматривал на болотах беглого каторжника (с балкона второго этажа его дома болота просматривались великолепно). Мне также был продемонстрирован журнал астрономических наблюдений.

Историю с каторжником я знал. Мортимер упоминал о нем в разговоре, да и Холмс в свое время обращал внимание на это дело. Его заинтересовал не сам Селдон (так звали каторжника), а бессмысленная жестокость совершенного этим человеком убийства.

Я спросил:

– Послушайте, а вам не страшно было? Ведь такой человек ни перед чем бы не остановился, если бы заметил вас.

– Нет, сэр! – ответил Франкленд в своем высокопарном и высокомерном стиле. – Я, знаете ли, никого не боюсь. Привык уже выслушивать угрозы от всех и каждого. Вот вы сказали, что приехали в гости к Мортимеру?

– Да.

– Ну вот! А ведь даже он пожелал мне опухнуть от водянки. Ха-ха!

Он рассмеялся. Я тоже улыбнулся. Что тут скажешь? Чтобы довести милейшего доктора до такого состояния, надо было очень сильно постараться.

– К тому же пострадал бы только я. Я ведь один живу, хотя мой долг перед обществом никуда не делся.

– Почему же? Вы ведь совсем не старый человек.

Он махнул рукой.

– Так уж вышло, мистер Ватсон… Так уж вышло… Видимо из меня вышел плохой отец, раз моя дочь не хочет жить со мной. Возможно, я был слишком резок с нею, или наоборот: недостаточно строг? А сейчас уже и не хочу ничего менять, да и я сам давно перестал быть ей нужен. По крайней мере, она здесь, неподалеку, в Кум-Трейси. Так что хотя бы есть, кому похоронить меня и распорядиться этим домом.

– В Библии есть притча про блудного сына, – мягко напомнил я.

– Вы ведь доктор, а не священник!? – громко воскликнул Франкленд. – Вот и занимайтесь своим делом и нечего меня исповедовать. Блудный сын сам пришел к отцу, прося прощения. Понимаете? Сам! А у нас тут фермеры знаете, как говорят? Они говорят: “Сено к лошади не ходит”. Так что, если уж продолжить цитировать Библию: камень в нее я первым не брошу, но и идти к ней… Стар я, знаете ли! Ходить уже тяжело, да и воспитание у меня не то.

Руки у него дрожали и я решил, что лучше эту тему не продолжать. В конце концов кто я такой, чтобы лезть в дела отцов и детей? И так было понятно, что этому человеку от жизни ничего не нужно и последнее, чем он занялся бы – это месть.

Мы еще поговорили об астрономии, я рассказал о своих занятиях ею в университете, потом переждали небольшой летний дождик и наконец я откланялся. Франкленд даже проводил меня немного и показал прямую тропинку к Баскервиль-холлу, так что видимо у него всё-таки осталось обо мне хорошее впечатление.

По этой тропинке я и пошел не спеша, помахивая тростью и ощущая легкий голод. Завтрак у меня был более, чем легким (миссис Мортимер слегка скуповата), а чай и маленький ванильный крекер у Франкленда только раздразнили аппетит. Примерно через час такой неторопливой ходьбы тропинка вывела меня к высокой живой изгороди, за которой я увидел две узкие башни, прекрасно знакомые мне по описанию Мортимера.