Он просто боялся отказа, боялся того, что все повторится. На самом деле, с виду уверенный и своенравный, он был очень зажат в плане отношений и чертовски боялся отказа, поэтому даже не пытался. Такие люди могут сочиться ядом направо и налево, но если их поставить рядом с человеком, который им симпатичен, они будут молчать, как рыбы. Рид был как раз из таких.

И вскоре секс, как таковой, и отношения перестали его волновать вообще. Посмотреть ночью порнушку? Ок. Идти с очередной девушкой на свидание? Я лучше дома подрочу.

Поэтому, когда Элайджа давным-давно просто предложил некоторые вечера проводить вместе, как семье, Рид не заметил совершенно никакого романтично-сексуального подтекста. Их отношения после создания первого андроида и того пьяного минета от брата так же и базировались на сухом приветствии и неуютном молчании в трубку, если один звонил другому. Обычно это было раз в неделю в выходной день.

На семейных вечерах пару раз в месяц они делали вид, что все прекрасно, но молчали, пока мать обсуждала подруг, а отец рассказывал очередную байку.

Им попросту не о чем было говорить, а когда Гэвин хотел начать вести себя, как взрослый человек, — а он действительно хотел — и забыть те старые обиды — приходила ещё большая обида, которую Гэвин просто определил чертой своего скверного характера — обида на самого себя за глупые поступки и долгие размышления о своём поведении и разборе допущенных ошибок.

Ошибок в жизни, как у любого среднестатистического человека, было дохуища.

«Хоть жопой жуй», — говорила обычно Тина, и Рид был полностью с ней согласен. Но если все со временем забывали об этом, отвлекаясь на что-то хорошее и новое, то Гэвин — нет, потому что хорошего в его жизни было мало.

Склонный к самобичеванию, в один из «прекрасных» рабочих дней, Рид вообще пришёл к выводу, что все беды своей жизни он получил заслуженно, так ему, блять, и надо, и многое ему ещё в малом размере вернулось.

Он искал плюсы других людей там, где их быть не могло никаким образом, приняв вину родителей за отсылку в закрытую школу на себя, тотальное желание контроля от брата — за чистую привязанность и желание защитить. Поступки Ричарда он трактовал, как «я дурак, сам все испортил», — что на самом деле не далеко уходило от реальности. И много раз перед сном, поглаживая за ухом рыжего кота, названного Рыжей Мордой, которого подобрал на улице зимой, Гэвин представлял, как могла иначе сложиться его жизнь, но ничего дельного на ум почему-то не приходило.

Он настолько погряз в собственном одиночестве, что уже не понимал — а разве бывает иначе?

На работе при постоянной опасности ты легче отпускаешь некоторые ситуации, но только не Рид: за два года работы в департаменте Детройта он переругался со всеми, с кем только мог, получил несколько замечаний от Фаулера, благо без записи в дело, дрался около шестидесяти раз как с сослуживцами, так и с гражданскими, и был отправлен к психологу, которого успешно игнорировал все сеансы.

И зря.

«Тотальное одиночество не есть хорошо», — твердила ему психолог, но Рид лишь молча кивал, а затем так же всех обсирал. Терпела его более-менее лишь офицер Чень, она-то и посоветовала ему пройти тест на внедрение в преступную организацию под крыло к Андерсону.

А потом появился Ричард и все закрутилось снова, как в шестнадцать, будто в Гэвина резко вдохнули кислород после асфиксии и он приходит в себя.

***

Иногда Риду казалось, что он будто выпадает из реальности, особенно в вечера, когда встречался с братом. Или монологи Элайджи так действовали, или выпитое вино, но…

Ему снились абстрактные сны, будто он — ничто и существует лишь в графике таблиц компьютера, будто его оболочки нет, и сам он записанный голос на диктофон, который кто-то случайно оставил включённым. А ещё часто снился брат, который молчал и просто смотрел на него сквозь стекло, в котором находился Рид, как в аквариуме у Фаулера. Ему снилась рыдающая мать, повторяющая, какой он ужасный ребёнок, а потом полет в пустоту.

Обычно после таких снов у него жутко болела голова и слезились глаза, руки тряслись, как у наркомана. И лишь звонок Элайдже заставлял дышать:

— Эл. Я знаю, что это глупо, но… Мне такая херня приснилась…

Первое время брат шутил, точнее, пытался, о том, что нужно меньше ужастиков на ночь смотреть и вообще менять работу, а после начал внимательно слушать Рида.

После таких телефонных разговоров, Гэвин начал больше доверять Элайдже. Со временем даже поддерживать его монологи, превращая их в полноценные разговоры двух заебавшихся от работы братьев. Часто Рид не понимал, насколько важные и секретные вещи рассказывал ему брат.

Он сводил все его разговоры о том, что ему мало создать оболочку и интеллект, что у него теперь попытки скопировать сознание, что память человека это всего лишь код, что нейрон — универсален, и нервные клетки можно легко и непринуждённо менять местами, что представление человека о мире — это универсальный алгоритм, который можно разгадать, что вся наша реальность — лишь субъективное представление каждого человека о мире и что реальность для каждого — своя, — к простым мечтам, разговорам ни о чем, и винить в этом Рида нет смысла, потому что он все же не учёный и не философ, и такие темы не вызывали у него ничего, кроме широких зевков.

И когда Элайджа в один из таких дней, когда они допили очередную бутылку дорогущего вина, полез к Гэвину целоваться, после часовой лекции о строении гипоталамуса, тот не стал его прогонять. В тот момент, когда он открыл рот навстречу языку брата, он думал лишь о том, что, возможно, он ещё кому-то нужен просто так. Не потому что он брат великого человека, находящийся в тени, а просто Гэвин.

Гэвин, который до сих пор не может разобраться со своими тараканами в голове; Гэвин, который матерится, как сапожник; Гэвин, которому по жизни просто не повезло родиться Элайдже братом.

И что даже Ричард не принял его таким, какой он есть. Отверг.

Никто. Кроме Элайджи.

Поэтому он сам охотно раздевается, понимая, насколько же он пьян, пока Элайджа нависает над его телом на диване. Соскучившийся по прикосновениям, Гэвин выгибается, когда уверенная рука брата поглаживает по головке, а после погружает член в рот целиком.

Гэвин закрывает глаза рукой в попытке контролировать лицо, но получается очень плохо.

Его трясёт, пока Элайджа раздвигает ему ноги, лаская языком так, как не ласкал никто.

Элайджа сжимает губы, выпуская член изо рта, добавляет слюны и чертовски медленно начинает дрочить, касаясь кончиком языка лишь уздечки под алой головкой. Пережимает член брата у основания, вытаскивая наружу своё возбуждение. Он трется своим членом о колено Гэвина, размазывая смазку по тёмным волоскам.

— Попроси меня, — шипит Элайджа, особенно сильно сжав мошонку.

Рид открывает глаза и смотрит в такие же напротив, только горят они не столько похотью, сколько безумием.

— О чем мне тебя попросить? — дразнит Рид, поглаживая себя по шее, видя, как следит брат за его манипуляциями.

— Чтобы я, — Элайджа сильнее раздвигает его ноги и касается пальцами сжатого входа, — трахнул тебя.

Рид смеётся в голос, ему так хорошо от выпитого вина. Голова кружится. Настоящая эйфория.

— А разве не ты должен просить меня об этом? — Элайджа дрожит, капитулируя перед братом. — Тебе же давно этого хотелось. Так? — Эл кивает, поглаживая бёдра Гэвина. — Ну так проси меня, братец, умоляй, — смеётся в голос запрокидывая голову. — Ты же без ума от меня с самого детства! Ты же больной! Разве ты не трахаешь свою Хлою? Живого человека захотелось?

Взгляд Элайджи меняется с похотливого на тёмный. Он сжимает зубы, закрывает глаза и тихо выдыхает, под громкий смех брата.

— Не сегодня, — и начинает поспешно одеваться.

И лишь на выходе из квартиры, пока Гэвин валяется на кровати, засыпая, он шипит себе под нос.

— Сам ещё придёшь ко мне. Сам.

Вернулся Элайджа через месяц с такой же бутылкой вина и дальше обоюдной дрочки у них так дело и не зашло.