Он помнит, как ебали толпой проституток из Китая, которые перевозили наркоту… начинается тошнота.

Горло сводит и на глаза наворачиваются слезы, когда он все это слышит от капитана.

Гэвин непонимающе смотрит в протянутое зеркало, маленькая компактная пудреница медсестры, и видит там только глаза: покрасневшие белки с тусклым зрачком. Глаза живого мертвеца.

Он не чувствует своего лица, свою улыбку, свой лоб.

Все покрыто белой марлей, скрывающей ужасные стыки пересаженной кожи.

Гэвин отмирает. Фаулер давно ушел, а напротив стоит врач, смотрит на него выжидательно. Рид смотрит на свои дрожащие пальцы, сминающие свою же историю болезни, и отдаёт ее обратно в руки врача.

— Всех поймали? — запоздало спрашивает Гэвин.

— По моим данным да. Вам даже присвоили награду. Ваши коллеги приходили почти каждый день, а брат только ушёл, перед тем, как вы очнулись.

— Как мило, — шепчет Рид, и голос он свой тоже не узнает: шелестящий, как жухлая трава на осенней дороге.

— Мистер Рид, с этого дня вас переводят в другую палату. И ещё ваш брат только что звонил…

Рид ничего не слышит, лишь понимающе кивает и снова смотрит в зеркало, гипнотизируя собственные зрачки.

Пока его везут на каталке в другую часть госпиталя, он смотрит лишь в потолок — тот не меняется на протяжении всего пути. Гэвин насчитал сто тридцать восемь ламп, и пять из них не рабочих.

Новый врач заходит тихо и так же тихо садится напротив Гэвина, который абсолютно не реагирует на вошедшего.

— Привет, Гэвин. Давно не виделись. Выглядишь отлично. Прям как Джокер.

Риду кажется, что ему послышалось такое фамильярное обращение и насмешка в его адрес, он отрывает свой взгляд от маленького зеркальца, с которым не расстаётся, и смотрит прямо в серые омуты напротив.

— Как Джокер — Лето или как Джокер — Леджер?

— Как оба вместе, ведь я проводил операцию. Постарался соединить двух красавчиков вместе.

Гэвин не любит курить, презирает любые зависимости, будь то сладкое или музыка, но сейчас точно не отказался бы от лишней затяжки так полюбившихся за месяцы сигарет.

— Я сдох?

— К сожалению, нет, — ухмыляется Ричард, повзрослевший Ричард с неменяющимся выражением лица и неловкой улыбкой. — Кстати, те таблы, — он кивает на блистер, что лежит на тумбочке, — от них твой член скоро скукожится. Так что не забывай их вовремя принимать, медсестра напомнит, — и подмигивает, поднимаясь со стула.

Гэвин замечает, что его походка стала ещё увереннее, он раздался в плечах и выглядит теперь как Терминатор версии 2.0, будто из качалки не вылезает. А ещё ему жутко идёт белый цвет, и Рид с позором понимает, что все ещё — да, что все ещё помнит те неловкости его первой реальной влюблённости, но по голове будто обухом бьет. Он теперь точно Ричарду на хуй не сдался ни в каком ключе с таким-то покорёженным лицом, изломанной психикой и кучей комплексов, пришедших с возрастом.

Гэвину кажется, что это все сон, что он до сих пор привязан к стулу в подвале их притона и вот сейчас войдёт ЛуХань и все начнётся заново.

Он каждый день молча принимает таблетки, ужинает, а вечером, спустя неделю, после отбоя, дверь в его одноместную палату открывается.

Ричард стоит над его кроватью в накинутом на плечи пальто и сжимает пальцами ключи.

— Ты как всегда умеешь нарываться на неприятности, — тянет Ричард, включая ночник. — Рассказывай.

И Гэвин рассказывает обо всем, о школе, о времени, когда Ричард ушёл, об армии, академии, брате, андроидах, работе в полиции, прикрытии и жутком страхе. Он говорит и говорит, не замечая чужой тревоги и сжатых губ. Не замечает, как хмурятся брови с каждым сказанным Гэвином словом.

Он даже не замечает, как начинает плакать в самом конце своего монолога, ведая о своих страхах, сбывшихся мечтах, о том, как он был чертовски рад стать полицейским и какое гавно с ним приключилось.

Ебаная карма.

Ричард слушает, не задаёт вопросов и под конец, когда Рид рассказывает о том, что он чувствовал там, сидя в подвале под наркотой во время операции, ничем не могущий помочь своим товарищам, сжимает его ладонь в своей — холодную и исхудалую в большой и тёплой.

Гэвину впервые спокойно со дня его пробуждения.

***

Если в отделе Гэвина думали, что он моральный урод, циник, посылающий на хуй все и вся, то его лечащий врач был в разы хуже. Несомненно, Ричард выглядел отлично: на пятнадцать из десяти, не орал на персонал больницы и никогда не матерился даже на тупящих практикантов с университета, но смотрел на всех так, будто секунда — и он вытащит из-за пазухи глок и прикончит всех в округе.

— Он ебанутый, — так и говорит офицер Чень, пока Рид листает принесённые ею журналы, — когда я прихожу, смотрит так, будто я убила кого-то. Хотя гипотетически могла, я же в полиции работаю, — усмехается. — Не пускал к тебе, пока я всю сумку не показала на посту охраны, типа я могла что-то незаконное принести тебе. Я офицер полиции! — ругается девушка. — Как он вообще смеет!

— Это норма, — кивает Рид, понимая, как же он соскучился по таким разговорам с Тиной.

— Он меня пугает, — подытоживает коллега. — Но я рада, что повязку сняли, на шее только осталось, но это ничего. Это не так страшно, как твой Ричард.

Ему самому иной раз страшно, до хладного пота на спине. Страшно так, что он просит улыбчивую медсестру увеличить приём седативных, чтобы он спал, как убитый.

Стыдно смотреть в глаза, стыдно вспоминать то, как они расстались. Невыносимо стыдно.

Ричард не бьет его, как раньше, даже не орет. Он просто смотрит, и когда дотрагивается, проверяя повязки, меняя бинты в перевязочной, отсылая медсестру пить чай, Гэвин задерживает дыхание. Ему кажется, что его тихо ненавидят. Он жалеет о своём пиздострадании и откровенности буквально на следующее утро, когда Ричард приносит ему смазку и порно-журналы.

С обнаженными мужчинами.

Ричард чертовски паскудно ухмыляется.

— Чтобы скучно не было.

— Он ебанутый, — соглашается Рид, вспоминая, как той же ночью дрочил под одеялом, вот только журналы ему совсем не понадобились.

«И я такой же».

— Увидимся, — офицер Чень аккуратно целует его в лоб на прощание, с него буквально вчера сняли повязку.

Когда Гэвин поднимает голову в проеме стоит Ричард, а рядом с ним улыбается Элайджа, и Гэвин неосознанно улыбается в ответ.

Камски галантно целует руку уходящей Чень и затем порывисто обнимает Гэвина.

— Братец, выглядишь намного лучше. Как снимут все бинты тебе сделают шлифовку лица, ни одного шрама не останется, я обещаю тебе, Гэв. Я что-нибудь придумаю.

Рид молча кивает, почему-то не сомневаясь в том, что его вылечат. Через неделю должны снять бинты с шеи, а после будут просто процедуры и постепенная отмена всех заживляющих.

— Думаю, ты понимаешь, что работать в полиции ты больше не будешь?

Улыбка сползает с лица Гэвина, он непонимающе хмурится, чувствуя на себе взгляд Ричарда.

— Я так не думаю.

Когда Элайджа уходит, а Гэвин почти засыпает, Ричард молча садится на его кровать.

Сидеть так и молчать становится каким-то ритуалом. Первые дни Ричард садится в кресло и читает истории болезни своих больных, делая пометки, пока Рид засыпает от убойной дозы седативных. Затем он приносит Гэвину книги, и тот их читает хотя бы полчаса перед сном, иногда поглядывая на сосредоточенного Ричарда.

А потом.

— Гэвин, проснись, — Ричард стоит около кровати, когда Гэвин кое-как открывает глаза.

На тумбочке часы светятся третьим часом ночи.

— Что случилось? — щурится Рид, приподнимаясь на подушке.

— Ничего, — Ричард садится в кресло, где всегда сидел, только теперь из-за темноты в комнате его не видно. — Просто приснился плохой сон, понял, что не усну, и решил разбудить тебя тоже.

Гэвин усмехается, вспоминая, как сучий Ричард делал так в школе, его часто мучили кошмары, и он мог не спать несколько суток, и Гэвин ночи проводил с ним в закрытом классе музыки.