Телефон заебал вибрировать сообщениями от неугомонного брата, поэтому Гэвин ускоряет шаг, чтобы быстрее добраться до автобусной остановки, а там и до бара, в котором методично напивается Элайджа, отмечая очередной прорыв в создании андроидов.

Пьяный брат это на самом деле интересно. Он и ещё парочка таких же учёных сидят каждый со своей бутылкой текилы и громко переругиваются, обсуждая темы, в которых Рид совершенно не шарит.

— Один терабайт, — плюётся рядом сидящий коллега Элайджи, задевая рукой Гэвина и проливая его напиток. — Один терабайт, и я скопировал бы его сознание! Те-ра-байт, — нараспев. — Он будет жить вечно. Я тебе клянусь, — и громко рыгает под одобрительный гул других таких же дорков.

Утончённый Элайджа, курящий тонкую сигарету, совершенно не сочетается с этой гудящей, словно улей, компанией. Он лишь улыбается, протирает запотевшие от жара очки и чокается, не произнеся ни одного тоста. Лишь курит одну за одной, да смотрит на брата слезящимися глазами.

— Элайджа создал то, что изменило мир! Выпьем за него!

— А ведь все началось просто с создания игры! Никто не верил в нас!

— Все же хорошо, что эта социальная сеть не разошлась в массы!

Гэвин и рад за брата, но видит его красные глаза: лопнувшие капилляры тянутся паутиной по всему глазу, и трясущиеся руки. Знает, что вся эта наука отбирает у брата всю его человечность, поэтому незаметно сжимает его ладонь в своей под столом, поглаживая широкое запястье.

— Гэвин, все намного хуже, чем я думал. Мы зашли так далеко, — шепчет, смотря в свой стакан, — пора остановиться, но я не могу. Я хочу довести все до идеала. Но это противоречит природе. Мы сохраняем то, что рано или поздно должно умереть. Мы играем со смертью.

— Ты же перфекционист, — Рид наливает себе рюмку, поднимая ее над столом, — за тебя, брат. Не перетрудись только. Все будет в порядке, значит, ты рождён, чтобы победить смерть.

Элайджа впервые благодарно улыбается за вечер.

А после в постели прижимается к нему особенно отчаянно, не отпуская от себя ни на секунду. Целует пьяно и слишком развязно, будто не может насытиться, и обещает, что это все в последний раз, что эта ночь окончательная, последняя в их больных отношених, когда спускается пальцами к члену и сжимает его в ладони, поглаживая, не отпускает от себя, кусая в шею и прикасаясь так нежно и одуряюще прекрасно, пока Гэвин не кончит несколько раз подряд.

А затем затихает, начиная шептать еле-различимо:

— Чувствую, грядут великие перемены. Я создал страшную вещь, Гэв. Страшную и прекрасную.

Гэвин лежит с ним до тех пор, пока брат не уснёт, вылезая из-под тёплого одеяла и выходя на балкон, накинув куртку.

Пачка все так же теплится в кармане. Позже.

***

На работе он начинает замечать, как небольшими стайками его гогочущие сослуживцы идут на перекур с ароматными стаканчиками с кофе, и тяжело вздыхает, кидая взгляд на аквариум Фаулера.

Капитан так ему и сказал, что дохрена информации льётся как-раз во время перекуров, вроде ничего не значащие разговоры, но несут в себе больше смысла, чем целый допрос.

Время поджимает, у него всего месяц на подготовку и три на внедрение с последующим закрытием дела. Поэтому он, еле переставляя ноги после просиживания на стуле за изучением подноготной его будущих «друзей», сжимает в кармане пачку злополучных сигарет и выходит вслед за группой людей.

Офицер Коллинз, самый громкий из всех и самый бесячий пидарас округи, удивленно поднимет выщипанные брови и молча подкуривает Риду сигарету какой-то понтовой зажигалкой с гербом Америки.

— Напряженная работа, да? — сам себе кивает Коллинз. — Где ты только такие выцепить успел, их и не продают больше.

Рид молча пожимает плечами, стараясь не закашлять от окружающего его дыма.

Полный пиздец — если ему трудно дышать рядом с курильщиком, то что будет, если он…

— Ты чего? — незнакомый парень с патруля кивает на руку с подоженной сигаретой, — истлеет же. Кури, пока перекур не кончился. Фаулер и так бычится.

Горло обжигает. Рид собирает всю свою выдержку в кулак, чтобы позорно не закашлять перед этими мудаками. В голове пролетает мысль, что надо было первую сигарету пробовать в одиночестве и пьяным, потому что самокрутки под алкоголь заходили только так.

К ним медленно подходит дымящий Андресон и понимающе смотрит на Гэвина, он его будущий координатор по внедрению в группу гандонов, поставляющих красный лёд из Китая, и знает, что Гэвину придётся не только курить, но и возможно пробовать товар.

— Малец, задержись после работы сегодня, обмозгуем пару вопросов.

Риду хочется послать его на хуй, за мальца, ему уже почти двадцать семь, какой он, блять, малец. Но лейтенанту простительно.

После работы Андерсон молча смотрит на Рида и думает, что с таким лицом его точно в группировку не примут — слишком уж он чистый, что на вид, что внутри, хоть и пытается ершиться, но он все равно чувствует, что у этого парня моральных принципов больше, чем у него самого в том возрасте.

— Боишься боли? — они выходят к стоянке и садятся в служебную машину.

Гэвин непонимающе смотрит и отрицательно мотает головой, думая о том, что физически ему абсолютно все равно.

— Тогда отлично.

Поэтому, когда они приезжают в тату-салон и Андерсон предлагает набить знак анархии на шее и пару матерных слов на костяшках пальцев, чтобы не вызывать подозрений относительно прошлого, которое ему придумают, он соглашается.

И почему-то эта боль не такая страшная, чем одиночество, к которому Гэвин так привык.

***

Месяц подготовки, а также почти три месяца внедрения в банду проходят на ура, за исключением одного пункта. В последний момент облавы, один из шестёрок с милым именем ЛуХань, спалил Гэвина со всеми потрохами, после того, как Рид отправил данные с подтверждением операции своим напарникам по делу.

Рид не может понять, где он прокололся, да и ЛуХань говорить не будет, он просто вкалывает лошадиную дозу наркотика Риду в вену и берет складной нож, который всегда носит с собой.

У Рида не проносится вся жизнь перед глазами, как он думал. В голове лишь одни сожаления. Вот теперь его точно убьют, навсегда. Не будет больше ничего, он никогда не сможет сказать брату все то, что думал, о чем мечтал, о чем так больно говорить, никогда не помирится с родителями, никогда не встретит снова…

— Такое милое лицо у тебя сейчас. Слабый, слабый Гэвин, на фото с полицейской академии ты совсем маленький и милый.

Гэвин слышит белый шум в ушах, а потом чувствует, как что-то тёплое стекает по его лицу, затекает в рот, глаза, уши. Ему совсем не больно, ему не страшно, ему кажется, будто его гладят по голове, а потом слизывают пот с влажной шеи шершавым языком и раздевают. Ему кажется, будто мягкие пальцы Элайджи сжимают его запястье, и сердце скачет как сумасшедшее. В глаза бьет серый свет, и он так напоминает Риду серость давно забытых глаз, что он щурится в попытках отогнать от себя этот призрачный образ.

— Спи крепко.

В голове мягкий бриз, Рид проваливается в сновидение, будто падает на пуховые перины.

Где-то слышится знакомый крик Андерсона. Он падает в долгожданную серебряную темноту.

***

Открывать глаза по-настоящему сложно. Гэвину в нос бьет резкий аромат медикаментов и какой-то противной мази.

А ещё крови.

Ее запах он знает точно, ни с чем не спутает. На лице будто подушка. Рид поднимает руку, чтобы убрать ее, кое-как открывает глаза и смотрит прямо в испуганное лицо девушки.

— Доброе утро, — улыбается она и что-то делает с его левой рукой. — Вам нужно отдыхать. Сейчас я позову врача, он вам все расскажет, — и, предугадывая желание Гэвина, аккуратно убирает его поднятую ладонь от лица.

В палату влетает Фаулер с врачом и все смешивается в сумбурный коктейль.

То, что ему говорят, не укладывается в голове. Пересадка кожи, двухнедельная кома, месячное восстановление и полный покой на время лечения после снятия швов и удаления рубцов лазером. А ещё его чуть не изнасиловали. Его полумёртвое тело. Его, еле дышащего после нанесённых ран и наркотика, чуть не изнасиловали какие-то наркоманы, когда сбегали, и спас его гребаный Андерсон.