Я обречённо вздохнул. Мой напарник был кругом прав. Я действительно безнадёжен.

Желая сгладить произведённое негативное впечатление, я, протрезвев, решил рассказать Хисоке о живущих в Генсокай шикигами, чтобы помочь определиться с тем, кого он хотел бы получить себе в помощники. В объяснениях я не преуспел. Несмотря на то, что я убеждал Хисоку не соваться сразу к сильным шикигами, моего упрямого малыша понесло именно в сторону наибольшей опасности — в пустыню Фуйю к Курикаре Рюо.

Речи, разумеется, не могло идти о том, чтобы Король Драконов подчинился кому-то. Курикара был одиночкой и не нуждался в хозяине.

После встречи с ним Хисока получил серьёзные раны и едва не погиб. Его спас тэнгу по имени Кодзиро, а выходили сородичи последнего на горе Курама. Они и сообщили мне о местонахождении моего напарника. Вместе с Бьякко я прилетел туда и забрал Хисоку в Небесный Дворец.

Юноша был крайне подавлен. Я пытался успокоить его, убедить, что позже он обязательно найдёт себе шикигами, просто идея завоевать Курикару или подружиться с ним была далеко не самой удачной. Я тоже не сумел найти подход к Королю Драконов в своё время и здорово схлопотал на орехи.

К вечеру мрачный Хисока немного оттаял и разговорился, рассказав мне о том, как он приручил Рико и как тот вскоре погиб от руки Курикары, о ранении Кодзиро… В обеих трагедиях мой напарник винил исключительно себя.

Как знакомо мне это было! Если бы я только что-то мог придумать, чтобы избавить Хисоку от чувства вины… Но мои неуклюжие утешения не возымели действия, поэтому, отчаявшись добиться хоть чего-то с помощью слов, я просто обнял юношу и улёгся с ним рядом, согревая теплом своего тела.

Когда в конце концов Хисока заснул, я поднялся с кровати и отправился бродить по замку, чтобы справиться с собственными тревожными мыслями. Очень сильно хотелось надраться в стельку, и я даже знал одну пышногрудую брюнетку, которая не отказалась бы составить мне компанию в этом начинании, но затем я представил себе, какими глазами на меня посмотрит завтра Хисока, и отказался от своей затеи.

Через некоторое время, блуждая по верхним этажам, я, к великому изумлению, наткнулся на Тоду. Он сидел, забравшись с ногами на подоконник, в одном из пустынных коридоров и с медитативным бесстрастием взирал на пейзаж за окном.

— Скверные дела, — произнёс он, не оборачиваясь, когда я приблизился. — Говорят, Курикара сбежал из своего заточения в пустыне. К тому же в Генсокай чёрных дыр стало больше, чем всех шикигами, вместе взятых. Сорю-сама предполагает, что конец света близится. И, боюсь, он прав.

Тёмный змей обернулся и взглянул на меня глазами, в глубине которых мерцал золотисто-алый свет.

— Садись, — Тода спустил ноги вниз и указал мне на освободившееся место рядом.

Я присел на краешек.

— Прости за прямолинейность, хозяин, но тебе бы, чем напиваться, объедаться и дрыхнуть, лучше озаботиться мыслью о том, чью сторону ты примешь в грядущей заварухе. Кажется, кровопролитная свалка неизбежна.

— Я буду на стороне людей. И друзей в обиду не дам, — отозвался я.

Тода ободряюще похлопал меня по руке.

— Даже если ты решишь превратить Мэйфу в пепел и вызвать Хаос к жизни, помни, я с тобой.

— Зачем ты так? Я от всех подряд слышу в последнее время только слова «смерть» и «разрушение». Неужели ничего другого не осталось?

Тода усмехнулся.

— Потому что мы, по сути своей, разрушители. И ты, хозяин, и я. Никуда не деться.

Его ладонь продолжала касаться моей руки. От неё, как ни странно, исходило умиротворяющее тепло.

— Возможно, скоро произойдёт нечто ужасное, — продолжал Тода, — и ничего не останется от наших миров. А что там, за гранью? Я и предположить не могу, хотя часто думаю об этом.

— Никто не знает, — вздохнул я, и в ответ ощутил, как сжались пальцы Тоды поверх моих.

Будь я обычным человеком, вне всякого сомнения, моя рука оказалась бы раздавлена. Но я никогда не был человеком.

— Страшно жить в мире, который не понимаешь. Даже обладая магическими способностями, мы бессильны перед лицом фатума.

— Так устроена Вселенная. Всесильны лишь боги, — возразил я.

— И боги подчас не знают, что творят.

— Ты так думаешь?

Он некоторое время сидел, глядя прямо перед собой, потом промолвил:

— У меня долгое время не было ничего своего: ни судьбы, ни свободы. Я служил Золотому Императору, но впервые принадлежу тому, кого выбрал бы сам, будь на то моя воля. Не понимаю, как я хоть на мгновение мог спутать тебя с ним, даже в бессознательном состоянии! Должно быть, я тоже схожу с ума вместе со Вселенной. Однако прежде, чем прозвучит прощальный реквием по этому миру, я хотел бы запомнить последние дни. Я рад, что мы сумели посидеть здесь вот так, вдвоём. Я теперь точно знаю: не только Мастер может вызвать шикигами, когда нуждается в нём, но и наоборот.

Что-то в тоне его голоса взволновало меня, но я пока не мог определить в точности, в чём причина.

— За долгие годы мне удалось запомнить во всех нюансах и подробностях звук твоего голоса, — снова заговорил Тода, — шаги и движения, силу гнева и отчаяния, запах твоей кожи, её мягкость. Я видел твои глаза, когда в них стынет холод зимы и когда они сияют счастьем, но я до сих пор не знаю, каков ты на вкус…

Его пальцы легли поверх моих губ.

— Ты не сочтёшь это предательством по отношению к тому, кого любишь? Ведь на большее я и не претендую.

Мысли, как обычно, в самый ответственный момент спешно эвакуировались, и я просто молчал, не в силах ответить что-либо.

— Тебе неприятно? — серьёзно осведомился Тода. — Если так, просьба снимается.

Я задумчиво погладил длинные пряди волос, спускавшиеся на его плечи.

— Как ты можешь быть мне неприятен? Я выбрал тебя. Будь всё иначе, я никогда не спустился бы в то подземелье. Но зачем тебе знать, каков я? Ты разочаруешься. Я горький, как полынь.

— Возможно. Но я хочу проверить.

Он наклонился ближе и коснулся кончиком языка моего лба, век, обеих щёк, словно, в самом деле, пытаясь распробовать их на вкус. Пощекотал дыханием ресницы и, наконец, с коротким выдохом накрыл мои губы своими — твёрдыми, сухими, обжигающе горячими. Однако стоило мне ответить ему, как они смягчились, став по-человечески тёплыми и влажными. Тода скользнул языком по моим дёснам и зубам, проник глубже, исследуя нёбо и гортань, позволяя ощутить собственный запах. От него исходила причудливая смесь аромата костра и древесной смолы. Она напоминала о летних днях и солнце, сияющем над головой. Тода умело сдерживал свою силу. Не столько брал, сколько отдавал. Он вёл себя иначе, совсем не как тот, кто вечно лишал меня покоя. Его энергия не заставляла задыхаться, не выбивала почву из-под ног. Он мог разрушать, кому как не мне было знать об этом, но в данный момент проявлял чудеса созидания. Я чувствовал себя так, словно обрёл прочную точку опоры. Казалось, моя раздробленная душа неожиданно начала собираться воедино.

Внезапно Тода прервал поцелуй, шутливо боднул лбом мою щёку, как иногда это делал Бьякко.

— Обманщик, — зашептал он мне на ухо. — Ты не полынь, а стевия*. Сладчайший вкус — горькое послевкусие.

Неожиданно для самого себя я резким рывком привлёк Тоду ближе и обнял так, что у нас обоих хрустнули рёбра.

— До конца мира, до последних дней мы будем сражаться бок о бок! Клянусь, я не подведу тебя! — пообещал я.

Высвободившись из моих объятий, мой шикигами долго глядел мне в лицо, будто стремясь запечатлеть каждую чёрточку.

— Сузаку призналась, а я не решился тогда, но теперь тоже скажу: я люблю тебя всем сердцем, хозяин!

— Знаю.

Зачем я это сказал? Чтобы ему стало легче? Что я вообще мог знать о его чувствах до сегодняшнего вечера, слепой болван?!

Помню, как тяжело мне стало, когда он поднялся и, взъерошив мои волосы, ушёл. Почему-то мне показалось тогда, что я видел его в последний раз.

Дальнейшие события напоминали сломанный калейдоскоп с искривлённым стеклом.