За окном светила алая луна, словно облитая кровью. Я, тогда ещё шестнадцатилетний мальчишка, лежал в просторной постели в доме родителей, глядя на отсвечивающие в лунном сиянии бледные лица фарфоровых кукол, расставленных на полках, и не мог уснуть, словно ждал чего-то.

Тяжёлое ожидание, страшное, подступающее к горлу свинцовыми объятиями.

Я привык слышать звуки ссор, но сегодня с самого вечера было невообразимо тихо. Родители легли отдыхать раньше обычного.

Отдернув полог кровати я смотрел, не отрываясь, на кровавый диск в небесах и не находил в себе ни единой мысли, кроме давящего ожидания. Лунный луч медленно скользил по стенам, циферблату часов, занавескам, высвечивал мои ранние акварели, прикрепленные к обоям вперемешку с детскими фотографиями…

Внезапно тишину прорезал звук бьющегося стекла, а через секунду раздался истеричный женский вскрик. Голос матери. Чьи-то поспешные шаги, будто некто пытался бежать, но его повалили на пол, глухо ударив о доски паркета…

Возбуждённая речь отца. Мураки-сама кричал, срываясь на визг, и в его тоне я различил гнев, страх, горечь, боль, отчаяние.

«Предатель! Сволочь! Змея!» — вопил отец.

Крики сопровождались дальнейшими ударами и истошными возгласами матери. Я не понимал слов, вернее, не хотел понимать. Просто сжался в комок, зарываясь лицом глубже в подушку. Случилось что-то ужасное, намного хуже, чем обычно, и я не хотел знать, хотел спрятаться, закрыться от происходящего, при этом осознавая, что подобное желание невыполнимо.

Красная луна светила сквозь зажмуренные веки, расцвечивая фантасмагорическими оттенками блики за влажными ресницами.

Не прошло и минуты, как внизу стали распахиваться двери комнат, где жили слуги. Кухарка, горничные, управляющий домом, судя по звукам, спешили со всех ног на второй этаж в спальню родителей.

— Мураки-сама! — голос старого слуги. — У вас все хорошо?!

Отец прорычал в ответ нечто нечленораздельное, но открыл дверь, впуская слуг.

В тишине ночного дома я расслышал причитания кухарки, судорожные всхлипы горничных, а затем чёткий голос отца, успокоившийся, твёрдый и страшный. Страшнее я в своей жизни не слышал.

— Уберите эту падаль! Чтоб мои глаза его больше не видели!

Совладав с собой, я медленно поднялся с постели, унимая дрожь в теле.

Я действительно собирался пойти и увидеть всё своими глазами, что бы там ни случилось, но внезапно у меня закружилась голова, и я осел на ватных ногах… На пол?

Если бы! Неожиданно дыхание моё остановилось. Чьи-то сильные руки подхватили меня сзади, удерживая от падения, а незнакомый мужской голос шепнул на ухо:

— Не надо, Кадзу-кун. Не ходи туда.

Я открыл рот, чтобы закричать, но неизвестный опередил меня, прикрыв мои губы ладонью. От нее пахло корицей, соком спелых мандаринов, и она была слегка сладкой на вкус.

— Прости, я напугал тебя. Пробрался сюда без спроса. Не кричи, пожалуйста. Я не собираюсь причинять тебе вред. Клянусь всеми святыми! — и он медленно отпустил ладонь.

Любопытство победило страх. Я обернулся и с интересом взглянул на моего загадочного гостя. Он теперь сидел на краешке постели, скрестив ноги, освещённый лунным лучом. Высокий, темноволосый, немного взъерошенный. Усталый. В одной рубашке, расстёгнутой у ворота и чёрных брюках. Но когда я взглянул в его глаза, то понял, что не могу оторваться. Я смотрел и смотрел в удивлении на это чудо насыщенно-аметистового цвета. Редчайшего цвета. И его глаза тоже отвечали мне с необыкновенной нежностью — огромные, наивные, грустные…

— Кто вы? — наконец, смог вымолвить я, чувствуя, как язык отказывается повиноваться.

— Я бывший грешник, которому нет прощения, — печально улыбнулся мужчина. — Но я надеюсь, что хотя бы сегодня сумел сделать единственное полезное дело в своей жизни — подарить тебе другую судьбу.

— Мне? — я всё ещё продолжал вглядываться в его черты, то ли пытаясь запомнить их, то ли понять: сон всё это или правда.

— Да, тебе. Но не думай об этом. Просто живи. Ты ведь о чём-то мечтаешь?

Мне было так легко говорить с ним, словно мы уже сто лет знакомы.

— Стать лучшим в Японии хирургом.

Мужчина улыбнулся и ласково взъерошил мне волосы, потом притянул к себе и крепко обнял.

— Не предавай свою мечту, Кадзу-кун, я тебя очень прошу. Слышишь? Обещай мне.

Я не успел ответить. Внезапно из-за дверей послышался истошный вопль и противный всхлип, а потом звук тяжело рухнувшего тела.

— Саки-сама!!! — завизжал кто-то из слуг.

— Господин Саки! — вторил другой голос.

— Да и чёрт бы с ним! — выкрикнул отец. — Дьявол приберёт его душу! Кто-нибудь пойдёт, наконец, и проверит, в порядке ли мой единственный законный сын?

Вырвавшись из объятий незнакомца, я вскочил на ноги и бросился к дверям, но вдруг остановился на полпути и обернулся на мужчину.

Тот по-прежнему сидел на постели, но сейчас я уже не видел его отчётливо, словно он превращался в призрачный силуэт. За его спиной вырисовывались тенью два чёрных крыла.

— Кадзу-кун, — проговорил он, протягивая ко мне руку, — обещай, что найдёшь свое счастье! Пожалуйста, Кадзу-кун!

Не знаю, почему, но из моих глаз хлынули слёзы. Я бросился к этому непонятному человеку, духу или ангелу, обнял его колени, приник к ним щекой и истово прошептал:

— Обещаю! Но кто вы? Как вас зовут?

Он безмолвно растворился в воздухе, а на моих ладонях остался лежать кроваво-алый рубин, внутри которого виднелось одинокое чёрное перо, будто застывшее там тысячу лет назад, как в янтаре — погибшая бабочка.

— Господин Кадзутака! — в дверь изо всех сил барабанили слуги. — Откройте, пожалуйста! Господин Кадзутака, вы в порядке?!

Поспешно спрятав рубин под подушкой, я вытер слезы и прокричал в ответ:

— Со мной всё хорошо! Что случилось?

— Откройте, господин!

— Подождите минуту. Я не одет.

В ту ночь я узнал, что мой сводный брат Саки, официально усыновлённый отцом всего полгода назад, покончил с собой в спальне моих родителей после того, как они застали его за попыткой отравить им питьё, оставленное на ночь в графине.

По непонятной причине буквально за секунду до того, как Саки собрался накапать яд, упала напольная ваза с цветами, украшавшая противоположный угол спальни. Это разбудило родителей, они увидели Саки стоящим возле них с подозрительной ёмкостью в руках.

Отец сразу узнал один из своих новых и наиболее опасных химических реактивов, которые хранил в лаборатории, расположенной в подвале дома. В порыве ярости он избил Саки до полусмерти. Когда прибежали слуги, Мураки-сама распорядился связать сына и запереть его в комнате до утра. Сам он собирался подумать, как заставить несостоявшегося убийцу понести заслуженное наказание. Однако Саки ухитрился выхватить у кого-то из слуг катану, с которой тот прибежал на шум, и вонзить её себе в живот. Рана оказалась смертельной.

Отец высказал позже предположение, что Саки пытался отомстить нашей семье за свою родную мать. Мой сводный брат считал отца виновным в ее преждевременной гибели, а также он завидовал нашему богатству и считал незаслуженным, что главным наследником семьи являюсь я.

«Скорее всего, убив нас, потом он уничтожил бы и Кадзутаку, — предположил отец, и у меня мурашки побежали по коже, когда я услышал это. — Ведь он хотел заполучить себе всё, остаться единственным наследником семьи Мураки. Будь проклят день, когда я соблазнился красотой его распутной матери и произвел на свет этого подлого ублюдка!»

Я слушал отца и, хотя не соглашался с ним полностью, понимая, что в случившемся была значительная доля его вины, однако я точно так же не мог найти в себе ни капли сочувствия к погибшему брату.

Саки никогда не был добр ко мне. Скорее, наоборот, не упускал случая ударить или унизить. Похоже, он и в самом деле ненавидел нас с первого дня пребывания в доме. Что ж, он сам выбрал свой путь.

Меня больше волновало другое. Кем был мужчина, пришедший ко мне в ту ночь? Тот, кто назвал себя бывшим грешником, но так и не открыл своего имени? Неужели это он нарочно толкнул вазу, чтобы разбудить моих родителей?