Движимый неожиданно возникшим порывом, я протянул руку и провёл ладонью по этой ямочке, потом по щеке Асато, задумчиво пропустил между пальцами пряди взлохмаченных тёмно-каштановых волос, и тут меня словно обожгло. Что это я, провалиться мне на месте, делаю?
Отдёрнув ладонь, с колотящимся сердцем я размышлял, почувствовал ли Цузуки мои прикосновения. Если да, то мне пора телепортироваться из этой комнаты, пока он не подумал чего-нибудь … Я не успел подобрать подходящего оправдания для своего поступка, как в этот самый миг Цузуки внезапно потянулся ко мне, и его губы прижались к моим. Это был совсем невинный поцелуй без малейшего намека на страсть:
— Ру-тян, — ласково прошептал Цузуки и улыбнулся во сне, обвивая меня за шею обеими руками.
Совершенно ошеломлённый я лежал на спине, уставившись в потолок и утратив разом все мысли. Отдышавшись, я списал всё происшедшее на наши обоюдные усталость и стресс, после чего осторожно расцепил объятия Цузуки, встал с футона и устроился на полу возле окна. Так безопаснее.
Утром я вполуха выслушал раскаивающиеся причитания своего партнёра, молча подал ему стакан холодной воды, две таблетки аспирина и мокрое полотенце, а потом мы вместе отправились получать очередной разнос от Коноэ-сан.
Точно помню: именно в тот день реальность для меня необратимо сместилась. Что бы я ни делал и ни говорил, о чём бы ни думал, я чётко ощущал аромат сакэ на губах, а в ушах звучал тихий шёпот Цузуки: «Ру-тян». В конце концов, я не выдержал и решился спросить.
— Цузуки, ты помнишь Ру-сан?
— А кто это? — живо заинтересовался мой напарник.
— Неужели ты не знаешь девушку с таким именем? — выпытывал я, внимательно наблюдая за его реакцией.
— Не знаю. А это важно? Я должен её знать?
— Наверное, нет. Да я просто так спросил. Забудь.
Скорее всего, в Цузуки заговорила память о прошлой жизни, но если это так, то Ру-сан, кем бы она ни являлась раньше, скорее всего, больше не заинтересует Цузуки. Ей, наверное, сейчас далеко за сорок.
Я выдохнул с облегчением и тут же поймал себя на этом. Получается, я успокоился, лишь сообразив, что Асато никогда больше не будет встречаться с женщиной, которую, вероятно, любил до своей смерти?
«Глупости, — усмехнулся я себе самому. — Какое мне дело до личной жизни Цузуки? Пусть влюбляется, в кого пожелает, и встречается, с кем хочет!»
Тогда я сам ещё не отдавал себе отчёта в том, что как раз до личной жизни Цузуки мне есть большое дело.
На поиски буддийского монаха нам в помощь дали ещё двоих синигами, но мы и вчетвером ничего не успели сделать. Через два дня наступило шестое августа 1945 года, и Дзю-О-Тё стало не до чёрных магов.
Урановая бомба упала на Хиросиму, и всех сотрудников срочно отправили на сбор душ. Погибли в Хиросиме тогда, конечно, не все. Многие выжили, но сильно облучились. Мельком взглянув на этих несчастных, мы поняли, что страшную жатву будем собирать в течение нескольких месяцев.
Девятого августа кошмар повторился. Ещё одна бомба была сброшена в Нагасаки, район, ответственным за который являлись мы с моим напарником.
Я никогда прежде не видел Цузуки таким, как в тот день. Он умирал следом за каждой обнаруженной жертвой, его душа разбивалась на части снова и снова. Только теперь я понял, насколько он ненавидит своё бытие как синигами. Асато убегал от смерти — не своей, чужой, но она преследовала его повсюду. Я тогда понял, если бы от него потребовали отдать вечную жизнь в уплату за спасение этих несчастных, Цузуки, не колеблясь, пошёл бы на сделку.
Видя ужас и разрушение, обожжённые тела детей, которым вскоре тоже суждено было умереть от лучевой болезни, Цузуки стал сам похож на одну из моих Теней. Только глаза его горели, как два аметиста, на почерневшем от пыли лице.
После той трагедии Асато не выходил из комнаты, наверное, недели две. Я регулярно приходил к нему и стучался, но он не открывал. Коноэ-сан оправдывал его перед Энма-Дай-О-сама, как умел. Удивительно, но начальство вняло нашим мольбам и решило не наказывать Цузуки за игнорирование своих обязанностей.
На пятнадцатый день Асато вышел из добровольного заточения и явился ко мне в комнату. На него страшно было смотреть. Вопреки моим ожиданиям он был абсолютно трезв. Ужасало другое. Он погас изнутри. Его глаза больше не сияли.
В тот вечер Цузуки почти ничего не говорил, но из контекста его немногих реплик я догадался об одном: он жаждал видеть мир любящим и счастливым, однако всё, на что был способен — собирать страдающие души, не имея сил ничего изменить вокруг себя. После недолгой беседы со мной Цузуки заснул на диване, а я до полуночи просидел рядом, вглядываясь в его лицо и смутно предполагая, что за столь обострённым сочувствием к людям и абсолютным неприятием смерти кроется что-то очень личное… Но я не сумел понять, почему его так сильно расстраивала гибель людей, и почему чужую жизнь он ценил гораздо выше, чем свою.
Через три недели после событий в Нагасаки нам удалось выявить местонахождение пропавшего монаха. Он умудрился изменить внешность и продолжал собирать души, пользуясь трагедиями на территории Японии. Я использовал Тени, чтобы выследить мага, а Цузуки вызвал дух Сорю, чтобы обезвредить его. Выяснилось, что, как и все слуги тёмных сил, тот лже-монах гонялся за мировым могуществом, наивно полагая, будто сможет получить его. Ни капли раскаяния в нём обнаружить не удалось. В схватке с Сорю мужчина был убит, и его по окончании суда отправили в ад. Духовные сущности людей, которых маг удерживал в заточении, освободились.
Перед уходом на суд Мэйфу этот подлец успел извернуться и шепнуть мне на ухо: «А ты ведь лицемер, синигами. Сам-то об этом знаешь? Жаль, что за лицемерие не наказывают адом, иначе мы бы с тобой обязательно встретились!»
Краска бросилась мне в лицо. Помню, я ничего ему не ответил, просто отвернулся и пошёл прочь, слыша за спиной злорадный хохот.
После того расследования я решил надраться в стельку вместе с Цузуки. Если наличествует помойка в душе, рассуждал я, пусть такая же помойка будет и в теле. Это создаст некий иллюзорный баланс двух куч мусора.
Вероятно, Цузуки давно руководствовался этим несложным правилом, напиваясь после каждого дела, как удачного, так и полностью проваленного.
По обоюдному согласию мы телепортировались в какой-то заштатный бар на окраине Кванджу, по принципу «лишь бы подальше от Мэйфу и Японии», и я глотал там без разбора кошмарную мешанину из алкогольных напитков. И на столе, точно помню, ещё какие-то моллюски были… Наверное, устрицы? Вообще я редко их ем, но тут проглотил с десяток… Моё поведение тогда поразило даже Цузуки, хотя он пил почти столько же. Нет, наверное, значительно меньше.
В тот вечер меня за собой в гостиничный номер тащил мой напарник. Ни слова упрёка я от него не услышал, однако в глазах Цузуки я заметил удивлённую настороженность.
Асато помог мне улечься в постель и даже аккуратно прикрыл сверху покрывалом, хотя сам не вполне твёрдо держался на ногах. Затем он занял соседнюю кровать. В отличие от меня Цузуки не поскупился и оплатил двухместный номер, нисколько не беспокоясь о перерасходе средств. «Вот транжира!» — подумал я тогда, вынырнув на секунду из глубин пьяного бреда.
Потом я провалился в сон, но вместо блаженного отдыха через пару часов проснулся от мерзкого привкуса во рту. Желудок со всем его содержимым подкатил к горлу, явно намекая на то, что всякую гадость переваривать не собирается. Я с трудом встал, придерживаясь за край постели. Шатаясь, доковылял до ванной, и там меня вырвало всей той дрянью, которой я напичкал себя.
Стало немного легче. Я склонился над раковиной и открыл кран с ледяной водой. В висках стучало, в желудке противно пульсировало, а отвращение и стыд к самому себе довершали безрадостную картину.
— Сейитиро-кун, — робко постучал в дверь Цузуки, проснувшийся от моих шумных манипуляций. — Ты как там?
— Нормально.
