Вот теперь в глазах Хисоки мелькнул гнев. Такой же я прежде видел на лице Куросаки-кун из моего времени, когда он вспоминал о Мураки.

— Отец, кто угодно, только не он! Я не верю, что ты способен сделать его своим наследником! Пусть уж лучше им станет дядюшка Ивао!

— А мне и не нужно, чтобы ты во что-то верил, — резко перебил Хисоку отец. — Итак, у вас двоих есть неделя на размышления. Это всё. Кстати, я говорил сейчас и от имени твоей матери. Руй согласна со мной.

— Мама… согласна? — глаза Хисоки широко распахнулись, но он быстро взял себя в руки. — Ты и её настроил против нас? Тогда… Уходите, господин Нагарэ. Оставьте нас в покое.

— Господин? — усмехнулся мужчина. — Надо же, какие молниеносные перемены!

— Вы сами сказали, что откажетесь признавать меня своим сыном, если я не стану выполнять ваши условия. Такие условия я не буду выполнять. Деньги верну, хотя и не виноват в их исчезновении. Я пойду работать и верну всю сумму!

Нагарэ-сан расхохотался.

— Ты хоть понимаешь, что окажешься в тюрьме после разбирательства твоего дела в суде?! А на что ты обрекаешь Фудзивару-сан? Неужели родители оставили ей наследство для того, чтобы она отказалась от брака с уважаемым человеком и связалась с угонщиком мотоциклов?!

— Нобору-сан не такой!

— Ты тоже защищаешь этого проходимца? Ну-ну. Впрочем, неудивительно. Как показала практика, между вами нет значительных отличий.

Повисла тяжёлая пауза. Я замер, стараясь не шевелиться и не дышать, чтобы ненароком не выдать своего присутствия.

— Счастливого Нового года, — обронил вдруг Нагарэ, затем развернулся и быстро пошёл к выходу.

Я едва успел отскочить в сторону, чтобы он не столкнулся со мной. Дверь захлопнулась за его спиной.

Несколько минут я стоял посреди палаты, не двигаясь, и неотрывно смотрел на Хисоку, судорожно сжимавшего кулаки поверх простынь. Даже оставшись один, юноша старался «сохранять лицо». Я смотрел на его сжатые пальцы, гневно прищуренные глаза, ставшие за секунду совершенно тёмными, и внезапно мне захотелось подойти, крепко обнять его и сказать, что всё будет в порядке. Да, разрыв с семьёй — болезненная штука, но, чёрт побери, если это такая семья, может, не стоит и сожалеть?

«Хисока-кун, ты жив, на тебе нет проклятия, а, значит, всё наладится! Всё обязательно наладится!» — подумал я, и Хисока словно услышал мои мысли.

— Кто здесь? — спросил он, оглядывая пустое пространство перед собой. — Есть здесь кто-то? — повторил он вопрос, и его взор неожиданно остановился на мне.

Словно вор, застигнутый на месте преступления, я быстро переместился в свою комнату в Асакуса.

Рефлекторная телепортация, если так можно выразиться. Да, побег — единственное, на что меня обычно хватает в таких случаях. Будь на моём месте Цузуки, он нашёл бы способ расшевелить Хисоку, а я абсолютно бесполезен. Гораздо проще для меня свести годовой баланс или подготовить отчёт о расходах. Однако неужели я так и не найду возможность подбодрить Хисоку? Разве можно оставить его одного переваривать такое новогоднее «поздравление» от отца?

Пусть Куросаки-кун, который находится сейчас в клинике Дайго, не тот парень, которого я некогда знал, но … Этому юноше ещё труднее! У него совсем нет друзей. А я единственный, кто знает о его проблемах.

Я просто обязан что-то предпринять.

Разумеется, ответ Оймикадо-сан оказался отрицательным. Пожилой доктор, уставший после длительной операции, тем не менее пригласил меня к себе в кабинет, внимательно выслушал мою просьбу, умело вплетённую в изящную выдумку о родстве с семейством Куросаки, и печально покачал головой.

— Пациент на данный момент тяжело контактирует с малознакомыми людьми. Если, как вы говорите, он вас видел всего два раза в детстве, для него встреча с вами станет сильным стрессом, а их у Куросаки-сан и так было достаточно. К тому же он сам пожелал, чтобы к нему не пускали никого, кроме родителей и кузины. Приходите через неделю, возможно, ситуация изменится.

Некоторое время назад я бы счёл это здравым советом, но после подслушанного разговора я сильно усомнился в том, что состояние Хисоки улучшится так скоро, особенно если некому будет его отвлечь от грустных мыслей. Хорошо, что я заблаговременно подготовился к такому повороту событий.

— Тогда, — я протянул доктору небольшой пакет, — передайте Хисоке-кун вот это.

Доктор с любопытством опустил руку внутрь пакета и вынул оттуда игрушку-брелок для мобильного телефона.

— О, символ года, — невольно улыбнулся он, увидев жёлтого пушистого тигрёнка, болтавшегося на шёлковом шнурке. — Очень кстати.

— Это ведь не против правил? — на всякий случай уточнил я.

— Нет. Я передам ваш подарок.

— Спасибо!

Оказавшись на улице, я вдруг понял, что домой идти совершенно не хочется. Тогда я отправился в ближайшее кафе. И застрял там на полтора часа, сидя над чашкой остывшего чая.

История Хисоки никак не выходила из головы. Неужели Нагарэ-сан действительно верил, что можно сберечь репутацию семьи и позаботиться о будущем сына таким вот образом? Хисока теперь вряд ли захочет с ним общаться.

Я тоже сегодня сделал ход. Возможно, верный. Возможно, ошибочный. В любом случае пусть юноша узнает, что он в этом городе не один.

«Не переживай, Хисока-кун, — написал я на оборотной стороне открытки, оставленной в пакете вместе с брелком, — в следующем году всё будет намного лучше! Давай просто поверим в это! Тацуми Сейитиро». И оставил на открытке свой номер телефона.

Всё время, что я сидел в кафе, а потом бродил по улицам Токио, я напряжённо размышлял о том, позвонит ли Хисока. И если позвонит, то что спросит?

Кто я такой? Какого чёрта влезаю в его жизнь? Откуда знаю, что в следующем году всё будет лучше?

Так или иначе я просто хотел услышать его голос, наверное, томясь от собственного одиночества. И если бы Хисока, позвонив, грубо рявкнул, чтобы я больше не смел присылать ему всякие идиотские подарки, потому что он знать не знает, кто я такой и откуда взялся, я бы всё равно обрадовался.

Когда совсем стемнело, и последняя надежда растаяла, я вдоволь посмеялся над собой, раздумывая о том, как шутит иногда судьба, сталкивая вместе одиноких людей. А ведь всё, что им нужно — ощутить немного тепла…

В половине двенадцатого я сел в первый подвернувшийся автобус, который, как оказалось, шёл в сторону Сиба-коэн, однако я приехал туда в тот момент, когда колокола храма уже перестали звонить. Празднующие начинали расходиться.

Я дождался, пока площадь перед Дзодзёдзи опустеет, а потом, постояв немного, собирался возвращаться домой, как внезапно до моего слуха из глубины парка донёсся приглушённый женский вскрик.

Яркий фиолетовый свет вспыхнул где-то вдалеке и мгновенно погас. Потом снова загорелся и опять пропал. Это определённо не мог быть ни уличный фонарь, ни огни иллюминации.

Рванувшись вперёд, натыкаясь в спешке на ветки деревьев, стараясь не потерять из вида источник света, я выбрался к тому месту, куда жители Токио в апреле приходят полюбоваться цветущей сакурой на праздник о-ханами.

Но то, что я увидел сейчас, заставило мою кровь застыть в жилах. Пригвождённая когтистыми лапами огромного чудовища к земле передо мной распласталась молодая женщина в вечернем платье. Её плащ был весь изорван и перепачкан, длинные тёмные волосы мокры от талого снега. Источником же света, который я заметил ранее, являлась рукоять кинжала, висевшего на шее женщины, украшенная единственным крупным аметистом.

— Вызови духа-хранителя! — утробно прорычало чудище, и в лучах ирреального свечения, окружавшего этих двоих, я без труда узнал звериный оскал Саргатанаса. — Или отдай мне Око!

Женщина с молчаливой ненавистью взирала на монстра, прижимавшего её к земле, но ничего не отвечала.

— Я заставлю тебя защищаться! — предупредил демон. — Ты всё равно вызовешь его! Зачем упрямиться? Неужели ты не хочешь сразиться со мной сейчас?