Глупо было пытаться спрашивать у Тацуми, почему синигами умирают, если убьют человека ради спасения кого-то. Или почему в данном случае душа Бога Смерти оказалась заточена внутри кристалла? Равно нелепо было выяснять, как иначе можно пользоваться силой талисмана.

Вряд ли он бы рассказал правду, даже если бы я и дальше продолжал давить на него. Не думаю, к тому же, чтобы Тацуми знал абсолютно всё. В синигами, как я выяснил сегодня, слишком много человеческого.

Подумать только, сколь мы беззащитны перед загадками Вселенной! Мне выпал счастливый билет: Бог Смерти изменил мою судьбу. Если верить, конечно, словам другого Бога Смерти. Но в итоге, в какой нелепой ситуации оказались мы все!

Заточенная душа, страдающая от воспоминаний о прошлых грехах. Синигами, потерявший любимого. Уставший от самого себя владелец и главный хирург престижной токийской клиники. Потрясающий набор художественных образов! Взрывоопасная химическая смесь.

Я столько лет живу, не ощущая себя живым. Двигаюсь в полусне, как осенняя муха с замедленным метаболизмом. Тускнеет восприятие, мир отгораживается всё более толстым стеклом, а я цепляюсь за старые воспоминания, дающие хоть какие-то проблески прежних впечатлений.

Строго говоря, я замечаю за собой, как постепенно становлюсь бесчувственным циником. Пусть в материальном плане у меня всё сложилось, и даже одиночество легко исправить: любая из тайных подруг почтёт за честь стать моей законной женой, но проблема в другом.

Я не хочу связать себя ни с одной из них. И не знаю, чего мне надо. Видит Бог, у меня есть любимая работа, собственный дом в роскошном районе Токио, родители, которые с годами стали относиться друг к другу, да и ко мне тоже, более терпимо.

Всё это есть. И я пуст. Во мне сосущий вакуум. Вечный вопрос о бессмысленности существования. Только, когда я прикасаюсь к амулету, что-то внутри расправляет робкие крылья, тонкие, как у журавлика-оригами.

Нет, неправда. Те крылья не бумажные, а живые, трепещущие. Я запрещаю проводить в уме какие-либо ассоциации, классифицировать свои ощущения. Амулет помогает мне, даёт силы. Но я не должен зависеть от него. А он зовёт. Сводит с ума.

Честно сказать, я отвёз его тогда в банковский сейф, потому что перестал спать ночами. Особенно в полнолуние. Камень тянул меня к себе, заставлял доставать его из ящика, подходить к окну и смотреть сквозь него на луну. Неотрывно, часами. Опомнившись ближе к утру, я быстро убирал рубин обратно и с горечью думал о своём неизбежно надвигающемся безумии.

В конце концов, спустя год я нашёл способ заполучить ячейку в банке и сдал талисман туда. Зов амулета стал слабее, но до сих пор меня не покидало чувство, будто он ждёт своего часа.

====== Глава 2. Партнёр, на которого можно положиться ======

Телепортировавшись в комнату, занимаемую мною в течение последних четырёх лет в Асакуса, я бессильно рухнул в кресло и долго смотрел, как по потолку бегут разноцветные блики от фар автомобилей, мигают отсветы неоновой рекламы и праздничной иллюминации.

«Чёрт тебя побери, Мураки! Насколько было бы проще, если б ты вообще никогда не появлялся на свет! С твоим полным исчезновением миру стало бы намного легче!»

Ладно, я субъективен. Не миру. Лично мне.

Как ловко он обвёл меня вокруг пальца, выманив всю необходимую информацию! Все козырные карты изначально находились у меня. Мураки повернул ситуацию так, что в абсолютном выигрыше оказался он.

Лучший хирург Японии, один из богатейших людей Токио весь вечер сидел передо мной, гордо выпрямившись, — спокойный, сдержанный. И я не мог не залюбоваться им.

Серо-голубые глаза, напоминающие гладь озера в пасмурный безветренный день, прикрытые свободно спадающими прядями серебристо-платиновых волос, будто тронутыми сединой, а в них — невероятная глубина и удивительная мудрость, словно этот смертный прожил лет триста, а отнюдь не тридцать.

Правый глаз того же цвета, что и левый, и ничуть не изуродован. Никаких шрамов или рубцов. Другая судьба. Другой человек. Никак к этому не привыкну. Не поверю в это. Судьбу изменить можно, но человеческую душу — никогда.

Наблюдая за Мураки столько времени, я отлично понял смятение в душе Цузуки, вызванное некогда одной лишь короткой встречей с ним, но от этого моё желание вцепиться в хрупкую, бледную шею и сломать её не становится меньше. Он опасен, даже сейчас, когда лишён яда. Впрочем, змея всегда останется змеёй, не забывая своих коварных повадок до смерти.

А чего стоят изящные жесты, длинные пальцы с отполированными ногтями, прозрачная кожа, тоньше рисовой бумаги и, наверное, мягче самого нежного китайского шелка.

Он предпочитает костюмы, сшитые по индивидуальному заказу в ателье Аоямы, рубашки исключительно светлых тонов: нежно-голубого, кремового, белого, бледно-серебристого. Пользуется парфюмерией практически не имеющей запаха. От него исходит ощущение прохлады и покоя. Кажется, этот человек умиротворён, как никто другой на Земле.

Но уж мне-то известно, насколько обманчиво такое впечатление!

Мураки лжив, он способен манипулировать чувствами людей, беззастенчиво фальшивить, надевая на себя маску невинного мученика. Он безжалостен. Он по самой своей сути — хладнокровный убийца.

Я до сих пор слабее его. Почему? Цузуки и Хисока тоже были бессильны, но они так молоды. А я?! Мне свыше сотни лет. Как Бог Смерти, я столько повидал!

Если бы амулет можно было отобрать силой или выкрасть! Цузуки сейчас в его полной власти, и, к моему ужасу, Мураки начал об этой власти догадываться, а разговор со мной лишь укрепил его в этом мнении.

Я вновь и вновь мысленно прокручивал нашу беседу от начала и до конца, пытаясь выяснить, где совершил ошибку. Возможно, веди я себя иначе, говори ему другие фразы, всё сложилось бы в мою пользу.

Но нет. Я приходил к неутешительному выводу, что иначе не получилось бы. Человек, способный в течение пяти лет выдерживать чью-то слежку и ни к единой живой душе не обратиться за помощью, не проиграет синигами. Даже Энма-Дай-О-сама не уступит.

У Мураки стальная воля. Он, бесспорно, умён. У него потрясающая нервная организация, невозможная с точки зрения нормальной человеческой физиологии: острая чувствительность меланхолика, непоколебимая выдержка флегматика, быстрая сообразительность сангвиника, страстность и вспыльчивость холерика. Но он не позволяет себе обнажать эти вспышки на людях, в совершенстве владея своим телом, умом и эмоциями.

Я его ненавижу. Боюсь. Он действительно опасен.

И ради того, чтобы этот потенциальный псих счастливо жил дальше, Цузуки пожертвовал собой? Нет, лучше думать, что он пошёл на жертвы ради Хисоки. Это не так больно.

Но неужели Цузуки не осознавал, что спасая Хисоку от смертного проклятия ценой собственной жизни, он тем самым обрекал юношу на одиночество? Возможно, Куросаки-кун никогда теперь не встретит кого-либо, кто полюбил бы его сильнее…

Нет. Я лицемер. Тот маг был прав. Куда проще смириться с мыслью, что меня променяли на милого, доброго юношу, а не на сумасшедшего убийцу. Впрочем, «променяли» — плохо сказано. Никуда не годится. На самом деле между мной и Цузуки ничего не было, кроме короткого партнёрства когда-то давно. А потом мы оба продолжали делать вид, будто наша совместная работа завершилась самым естественным образом, хотя всё было, конечно, далеко не так.

Я знал правду об обстоятельствах смерти Цузуки со дня его прибытия в Мэйфу.

Коноэ-сан мне первому предложил стать напарником Асато, но предупредил, что с новичком надо вести себя осторожнее: он лишь наполовину человек, а по сути своей — демон. И затем рассказал мне о том, что Цузуки некогда решил отвергнуть свою демоническую сущность и ухитрился покончить с собой, несмотря на свою поразительную способность к регенерации повреждённых тканей. У парня до сих пор случаются затяжные депрессии, и неизвестно, чем они закончатся. Ведь теперь Цузуки не сумеет убить себя, а, значит, непременно вытворит что-нибудь ужасное.