— Но я уже рассказал! Больше ничего не было. Мы даром теряем время!
— Согласен, — поспешно добавил Хисока, и я обрадовался тому факту, что в последнее время мы научились поддерживать друг друга, а не спорить по пустякам. — Надо искать способ проникнуть в лабораторию и помочь людям! Ватари изобретёт формулу противоядия и…
— Что — «и»? — устало переспросил шеф. — Как мы сумеем незаметно вытащить людей из закрытого помещения, охраняемого военными? К тому же там сейчас всё вверх дном из-за вашего первого посещения. Но даже если суметь каким-то образом проникнуть туда, успеть сделать пострадавшим инъекции, то всё равно мы не можем быть уверенными, что противоядие сработает должным образом, и люди выживут.
Мы тяжело вздохнули. Действительно, за исход экспериментов Ватари заранее невозможно было поручиться.
— Есть другой вариант: отвлечь охрану и переместить людей сюда, — продолжал Коноэ-сан, — а потом работать над их излечением здесь, однако некоторые могут не выдержать перехода из одного мира в другой. Они и без того находятся в тяжёлом состоянии. К тому же мы не должны демонстрировать свои способности к телепортации публично! Вы подумали об этом?
— Нельзя же просто бросить людей на произвол судьбы, — заговорил внезапно Тацуми. — Им не время умирать.
— Энма-Дай-О-сама недавно сказал, что Мураки натворил достаточно для того, чтобы претендовать на роль синигами. Если бы души пострадавших были связаны чёрной магией, то достаточно было бы забрать доктора сюда чуть раньше отпущенного ему срока. В таком случае наложенное им заклятье бы мигом развеялось. Но, во-первых, по многим причинам забрать сюда Мураки абсолютно невозможно, во-вторых, это всё равно не поможет, ибо тела похищенных им людей отравлены на физическом уровне.
Хисока нервно дёрнулся.
— Мураки заслужил седьмой круг ада, а не стать одним из нас, — произнёс мой напарник достаточно громко для того, чтобы его услышали.
— Спокойно, мальчик, — осадил его шеф. — Ты не знаешь всех причин, движущих доктором.
— И какие они? Хорошо бы услышать хоть одну!
— Я нисколько не оправдываю его, не горячись. И он однажды отправится в ад. Однако у всех мыслящих существ есть причины для поступков, и у него, безусловно, тоже, — вымолвил Коноэ-сан, и я вдруг сообразил, что шеф знает про досье.
Судя по виноватому выражению лица Тацуми, он тоже в курсе. Вот и всё. Получается, только мы с Хисокой не заслуживаем доверия?
— Ладно, я подумаю о том, можете ли вы снова на свой страх и риск попытаться проникнуть в лабораторию. А сейчас — ступайте. Впрочем, нет. Куросаки-кун свободен, а вы двое задержитесь.
Хисока вышел. У меня и так клокотало внутри от случившегося, и когда шеф спросил в присутствии Тацуми, зачем я несколько дней назад проник в информационную базу Мэйфу, меня прорвало. Не помню, что именно я кричал, но, кажется, пытался доказать, будто если бы мы изначально владели всеми данными, то могли бы каким-то образом остановить Мураки и не допустить такого количества убийств.
Само собой, шеф и Тацуми в корне не согласились со мной. В итоге, я вылетел пулей в коридор, хлопнув дверью. Оказавшись в одиночестве, прислонился спиной к стене коридора и закрыл глаза.
Зачем я пытаюсь убедить кого-то в том, что всё могло быть иначе? Или мне самому хочется в это верить?
На губах по-прежнему ощущается едва уловимый аромат свежести. От него кружится голова и слабеют колени. Я уже вдыхал этот аромат прежде на «Королеве Камелии» в каюте для VIP-персон и на палубе, когда Мураки почти поцеловал меня. Тогда я нашёл в себе силы оттолкнуть его.
В Киото не смог. Моё тело было полностью в его власти, а я практически не осознавал, что происходит. Потом он сделал длинный надрез на моей груди. Интересно, зачем? Неужели не понимал, что всё равно не сумел бы вложить мне в грудь чужое сердце? У меня слишком высокая скорость регенерации тканей вкупе с такой же скоростью отторжения чужих. Никакой операции по пересадке органов не получилось бы. Мураки не мог не знать этого. Хотя, возможно, он просто собирался взять мою кровь? Его дед часто забирал у меня и много. Кажется, он говорил, будто она исцеляет любые раны, и очень жаль, что её нельзя выкачивать бесконечно. А однажды признался в своём намерении создать какое-то сильнодействующее лекарство… Но эти его слова я уже припоминаю смутно.
Проклятие! Я столько уже вспомнил о своём прошлом, что должен ненавидеть всю семью Мураки до конца своих дней! Однако вместо этого сегодня я позволил самому младшему отпрыску этой семьи прикасаться к себе, отвечал на его поцелуи…
Что происходит? Не может быть, чтобы я и в самом деле испытывал к Мураки влечение. У меня есть Хисока и…
— Цузуки, ты в порядке?
Я поднял глаза и увидел стоявшего рядом Тацуми. Щёки невольно стали горячими, будто мой бывший напарник мог читать мысли.
— Не волнуйся, — ладонь Тацуми легла мне на плечо, — шеф не сердится. Он отлично понимает, как ты взвинчен.
— Да я спокоен, как панда, жующий поутру бамбук!
— Скорее, как оголодавший уссурийский тигр. Или бешеный индийский слон.
От его шутки мне вдруг стало легче. Выходит, Тацуми не злится?
— Слон? — усмехнулся я.
— Ну да. О нерадивый ученик из Токио, скажи, какое в Индии есть самое главное священное животное? — заговорил Тацуми с многозначительной улыбкой, изображая интонации старого мастера из буддийского монастыря.
Боже, как давно это было… Я некогда сморозил нашему духовному наставнику, в чью общину мы с Тацуми внедрились по заданию шефа, редкостную чушь. Кажется о том, что якобы то ли Кришна, то ли Будда советовал своим ученикам использовать в качестве объектов для медитации белых слонов, потому они с тех пор и считаются в Индии священными животными. За мои нелепые выдумки меня тогда в очередной раз отослали ночевать в пещеру, не дав с собой даже потрёпанного татами.
— Значит, помнишь? — голос Тацуми прозвучал на удивление тепло.
— Помню.
Столько лет прошло! Совместные расследования. Совместно собранные человеческие души. Пунктуальность Тацуми и моя вечная безалаберность. Его экономия на всём, педантичный учёт общественных денег, неумение расслабиться. И моё недовольство его скупостью, постоянное желание где-нибудь надраться, а потом уснуть на его плече в самый неподходящий момент. Тацуми всё терпел безропотно. Никогда ни намёком не выказал ничего, кроме дружеского участия. А потом неожиданно после одного весьма сложного дела, затронувшего судьбы многих людей на Земле, я впервые увидел своего напарника изрядно выпившим и таким беззащитным. Он был сам на себя не похож и наговорил множество вещей, которые я абсолютно не ожидал услышать от него. В нём словно взорвался спящий вулкан. Я не думал, что кто-нибудь вообще может сказать мне такое, тем более во всех отношениях правильный Сейитиро. И я перепугался до смерти.
«Ты пошутил. Скажи, что это была шутка, Сейитиро-кун! Другие отношения… Они не нужны ни тебе, ни мне».
Лицо Тацуми вдруг посерело и стало похоже на каменную маску.
«Извини. Завтра я решу эту проблему. Забудь. И… прости, если сможешь».
Он телепортировался в Мэйфу, даже не попрощавшись. Тогда я был настолько ошарашен его признанием, что не обратил внимания на последние слова.
На следующий день Коноэ-сан вызвал меня и объявил, что Тацуми отказывается быть моим напарником, ссылаясь на нашу абсолютную несовместимость. Шеф с любопытством спросил, согласен ли я с решением Тацуми или хотел бы пересмотреть его? Я помню, как пересохшими губами вымолвил одно: «Не надо пересмотра». Я предположил, будто Тацуми больше не хочет видеть меня. Ведь я не даже не попытался понять его чувства, поэтому бессмысленно просить об изменении решения.
А если бы я тогда набрался смелости поговорить с ним, то о чём? Всё равно я и в мыслях не держал ответить ему взаимностью. Отношения между двумя мужчинами казались мне совершенно невозможными. Тем более неприемлемыми они становились между двумя друзьями или напарниками. Честно говоря, до того дня я, будучи, наверное, изрядным ханжой, не задумывался о том, что такое вообще любовь и можно ли осуждать человека за его чувства. В любом случае побеседовать ещё раз с Тацуми на столь скользкую тему я не пытался. После того случая мне опять долго не удавалось сработаться ни с одним синигами.
