Я залпом выпил остывший кофе, пожалев о том, что это — не сакэ, и проглотил целиком пирожное с миндальной начинкой.
— И в чём выражается эта сила? — спросил я.
Не стоило спрашивать, но я не удержался!
— Я могу видеть через Око не только события нашего мира, но и то, что произошло в первом мире. Око показывает даже случившееся в отдалённом прошлом. Ведь амулет существовал уже тогда, когда ещё мы не родились.
Моё сердце замерло, и в нём возродилась невозможная надежда.
— Если ты прикажешь, Око покажет прошлое первого мира мне?
Ририка кивнула. И тогда я произнёс то, чего говорить не следовало:
— Я бы очень хотел увидеть родителей… живыми.
Наверное, не стоило просить о таком… Но я не колебался ни мгновения. Перед моими глазами замелькали эпизоды, о которых я не смог бы узнать никаким иным способом, даже если бы прожил вечность.
— Кайоши, прости! Сожалею, что амулет не помог. Видимо, твоя болезнь углубилась, или у меня теперь недостаточно сил. Я больше ничего не могу сделать… Не выходит, как раньше.
Аюми отвернулась, прикрывая руками слегка округлившийся живот, словно желая защитить нерождённого малыша от дурного глаза. В нежно-голубом кимоно, недавно подаренном мужем, она выглядела настоящей красавицей. Исхудавший мужчина с бледной почти до синевы кожей, с запавшими глазами, стоявший напротив, не мог оторвать от молодой женщины восхищённого взгляда. Как он сожалел в такие мгновения, что родился неполноценным и с отрочества способен внушать всем лишь жалость, но не любовь!
— Да, нельзя излечить, нельзя, — опустив голову, пробормотал он. — Но если бы я был здоров, то женился бы на тебе! — неожиданно возвысил голос Кайоши. — Это он сделал тебя слабее, Аюми-тян… Он не заслуживает тебя, потому что его душа полна тьмы. У него глаза демона! Каждый день его магия отравляет твою душу. Твои дети должны были родиться ангелами, но станут демонами, как и он. Ты желаешь им такой судьбы?
— Уходи, — молодая женщина отвернулась. — Просто — уходи.
— В тебе тоже есть сила, — не унимался безумец. — А он ослабляет тебя… Неужели боги не открыли тебе, кто твой муж? Сокрытое от обычных людей, боги открывают таким, как мы. Аюми-тян, ты прекрасно знаешь, что тебе надо бежать от него так далеко, как сможешь! Или проси, чтобы он отрёкся от кинжала раньше, чем ваши дети родятся на свет. Всё зло таится в кинжале… Если Коноэ-сан сможет это сделать и очистит душу, значит, истинно, любит тебя. Если не сделает — покинь его немедленно, иначе судьба твоих детей станет горше яда, отравившего твою кровь!
— Убирайся, — Аюми расплакалась. — Вы все словно сговорились… Я люблю Кэндзиро-кун. И никогда не покину его! Я не могу заставить его отречься от амулета, который он добыл, рискуя жизнью. Это важный для него оберег!
— Отец Антоний был прав, отказавшись венчать вас. Вы бродите во тьме и не желаете очистить души, а коли так… — Кайоши небрежно стряхнул с руки браслет, собранный из разноцветных камней и речных ракушек.
Аюми подобрала амулет и резким движением разорвала нить. Бусины раскатились по траве. Безумец с горечью посмотрел на молодую женщину, чьей любви желал, но не мог получить, резко развернулся и ушёл прочь.
— Это был художник, рисовавший их портреты? — глухо спросил я. — Тот самый, закончивший свои дни в клинике Кьёайкай?
— Да, — кивнула Ририка. — Оскорбившись на Аюми за то, что она не послушала его советов, не желая видеть её живущей с «демоном», он решил покинуть Суццу. Но оставшись вдали от неё, без исцеляющего амулета, поддерживавшего в нём хоть какое-то подобие здравого рассудка, он окончательно потерял разум. Однако у Кайоши осталось одно преимущество перед здоровыми людьми: он не мог утратить воспоминания, какими бы спутанными они ни были. Око не способно стирать память безумных. В их рассудке царит хаос. Абсолютный амулет не имеет возможности понять, где какое воспоминание находится. Воспоминания Кайоши уцелели, именно поэтому он имел возможность продолжать рисовать портреты Кэндзиро и Аюми спустя годы после того, как все вокруг забыли их имена и лица. Думаю, тебе не стоит смотреть дальше. Увидишь много грустного.
Но я воспротивился её предупреждению, настояв на продолжении. Наверное, Кадзу-кун отчасти прав: мне нравится причинять себе боль… Око разворачивало передо мной эпизод за эпизодом. Я смотрел на своих родителей, ещё таких юных, доверявших друг другу всецело, утонувших во взаимной любви, не желавших замечать ни чужой ненависти, ни признаков грядущей опасности. Для них не существовало ничего, кроме желания быть вместе. Окружающие боялись Кэндзиро и мечтали сжить его со света. И, похоже, как и в случае с Ру-тян, Энма тоже в немалой степени приложил к этому руку. Повелитель Мейфу желал заполучить Око и искру Мастера Амулетов и ради этого был готов на всё.
Через Око я увидел, как травили моих отца и мать, отказывая им в медицинской помощи, в возможности покупать пищу и одежду и даже проживать в посёлке, как забрасывали палками и провожали громкими проклятиями, когда им доводилось появляться на людях. Кэндзиро всё сносил безропотно, каждый раз закрывая собой жену от ударов. По просьбе Аюми и из любви к ней он не пользовался магией Ока, хотя с самого начала мог бы жестоко отомстить обидчикам. Кэндзиро дал Аюми слово, что как только Садако-сан поправится, а ребёнок родится, они вместе навсегда покинут Суццу. А до того времени Кэндзиро принял решение выстроить небольшой скромный дом за пределами посёлка, закрыть его магическим барьером и спрятать там жену и Садако-сан от тех, кто желал им смерти.
Укрыв жену в новом доме, Кэндзиро стал часто уезжать в Хакодате и брался там за любую работу, лишь бы получить хоть немного денег на лекарства для Садако-сан, на пищу и одежду для беременной Аюми. Трижды он приглашал к больной тёще докторов из соседних городов, отдавая почти всю свою выручку за неделю, но никто не сумел помочь Садако-сан встать на ноги. Амулеты Аюми тоже не помогали, и в конце концов обе женщины смирились, заранее попрощавшись одна с другой, они стали ждать неизбежного финала. Садако загадала про себя лишь одно желание: увидеть своего внука до того, как умрёт. Её желание сбылось.
Око позволило и мне увидеть миг собственного рождения и то, как родилась Ририка. Я видел, как радовались Аюми и Кэндзиро нашему появлению на свет и удивлялись, что их вещие сны сбылись, и нас действительно оказалось двое. Наши глаза с рождения были ярко-фиалковыми, но теперь-то уже я знал после слов Кадзу-кун: вовсе не Око тому причина… Садако-сан к моменту нашего рождения выглядела очень слабой, часто забывала, где находится, и почти не поднималась с постели. Посовещавшись, Кэндзиро и Аюми решили позволить ей уйти из жизни в покое, в том месте, к которому она привыкла. Возможно, они бы передумали, если бы заранее узнали, что Садако-сан, несмотря на свою слабость, протянет до конца лета и, находясь в предсмертном забытьи, погибнет вместе с дочерью от рук обезумевших жителей Суццу.
— Почему мама не отдала нас обоих Акеми-сан? — неожиданно спросил я, снова отрываясь от Ока и поднимая глаза на Ририку. — Когда Аюми ощутила, что приближается опасность, она отдала меня Акеми и попросила убегать как можно дальше от Суццу. Почему подвергла тебя такой опасности?!
Смяв салфетку, Ририка нервно перебирала бумажные складки, пропуская их меж пальцев.
— Мама не могла отдать нас обоих, во-первых, потому что это замедлило бы Акеми. Убегать через лес с двумя полугодовалыми младенцами на руках далеко не то же самое, что с одним. Но кроме этого, было ещё кое-что… Я не могла находиться на руках кого-то, кроме отца и матери. У меня начинались судороги и приступы удушья. Эта моя особенность выяснилась именно в те дни, когда Акеми-сан гостила у нас. Когда убийцы матери, расправившись с ней и с бабушкой, схватили меня и пытались сжечь заживо, называя «дочерью ведьмы», я долго кричала и билась в их руках, затем потеряла сознание. Если бы отец не спас меня в последний момент, сняв с охапки дров, на вершину которой меня возложили «добрые люди», продолжая спорить о наилучшем способе избавления от «отродья ведьмы», я бы, наверное, так и умерла, не придя в себя. Ещё раз такое со мной случилось на корабле, когда отец увозил меня в Англию. Я расплакалась, лёжа в деревянной люльке, а кто-то из пассажиров вдруг решил утешить меня, взяв на руки. Надо ли говорить, что от чужого вмешательства мне стало только хуже? Отец потом рассказывал: он едва удержался от желания убить того человека, посмевшего без разрешения коснуться меня. К счастью, он быстро усмирил свой гнев и ограничился тем, что стёр ему память. От использования силы Ока после гибели мамы отца уже ничего не удерживало, а мои болезненные симптомы бесследно прошли, когда мне исполнился год.
