Кадзу не сопротивлялся моему напору, наоборот, с энтузиазмом ответил на поцелуй. Я жадно впился сначала в его шею, потом — в мочку уха, шепча, как соблазнительно он выглядит и обещая, что теперь ему не сбежать. А затем обе мои руки оказалась там, где обычным пациентам касаться лечащих врачей категорически запрещено.

— Давай, — услышал я слегка прерывающийся голос Кадзу, и его глаза заинтересованно блеснули. Он прижал мои руки к себе ещё крепче. — Смелее. Хочу взглянуть, что ты сделаешь дальше. Ты впервые начал сам, и мне не терпится увидеть продолжение!

Зря он меня провоцировал… Мы оба мгновенно оказались на полу. Раздеть того, кто и так не вполне одет, а затем сбросить собственную одежду — минутное дело. Я лишь слегка запутался в рукавах, молниях и пуговицах, но вместе мы преодолели эти трудности. Устроившись меж его разведённых ног, я набросился на его разгорячённую плоть, словно голодный бродяга на богатое угощение. Мы оба задыхались и стонали, не в силах совладать с собой. Время от времени я переводил дух, говоря о том, какой он ароматный и вкусный, не хватает только шоколадной крошки и взбитых сливок, чтобы придать ему особенную сладость.

Разумеется, в том состоянии, в каком я находился, никаких продуктов я бы точно не нашёл, даже ткнувшись носом в нужную полку холодильника, но Кадзу-кун пришёл на помощь. Он помог мне подняться с пола и дотащил на буксире до столовой. По пути туда через каждые три шага я умудрялся прижимать его то к стене, то к притолоке, жадно трогая везде, где успевал дотянуться, и шептал о том, что не дотерплю до чёртовых сливок и проклятого шоколада. Но мне всё-таки вручили и то, и другое со словами:

— Просил? Держи.

Обеденный стол подвернулся очень вовремя. Я опрокинул Кадзу на спину, склонился над ним и начал своё путешествие от его шеи до паха, попутно украшая тело любимого смесью шоколада и сливок. Без стеснения облизываясь, я поглощал лакомство и кормил Кадзу-кун со своих пальцев и губ. Когда же дело дошло до неприступного замка, названного мною про себя, а может и вслух, крепостью Белой Цапли*, я расстарался вдвойне. Кадзу-кун запрокидывал голову и впивался ногтями в смятую скатерть, а все его ощущения от прикосновений моего языка отзывались во мне. Мы взорвались наслаждением одновременно, я даже не успел прикоснуться к себе. Мне хватило волны его удовольствия, накрывшей меня с головой. После короткого отдыха Кадзу попытался убедить меня принять душ и переместиться в спальню, но я внял его предложению только насчёт водных процедур. После того, как мы освежились, я полез в буфет, проигнорировав вопрос о том, зачем мне это нужно. Тело горело, душа жаждала новизны. В моих руках оказалось одуряюще пахнущее оливковое масло, произведённое и упакованное в Испании, если верить кандзи на этикетке. Кажется, я не внял словам Кадзу о том, что поза наездника, если речь идёт об обеденном столе, и оливковое масло, если речь идёт о подготовке к физической близости — не самый лучший выбор. Но до того ли мне было, если я уже загорелся? Помню, как Кадзу удерживал меня за бёдра, и я видел его ошалевшие глаза, устремлённые в мою сторону, пока я продолжал двигаться, вовлекая его в свой бешеный ритм и описывая в подробностях всё, что думаю и чувствую прямо сейчас.

— Ты спятил, Асато! — повторял Кадзу сквозь стоны и срывающееся дыхание. — Но ты прекрасен!

Надо отдать должное столу — он мужественно выдержал испытание. Потом мы оказались внизу, на ковре и там через некоторое время я повторил всё то, что случилось чуть раньше на гладкой, твёрдой поверхности, только на сей раз сидя спиной к нему. А спустя ещё полчаса мы оба опирались ладонями о дверцу посудного шкафа, едва не выломав её напрочь. Шкаф мы всё-таки раскачали так, что несколько тарелок попадали с решётки на нижнюю полку и разбились.

Кадзу-кун снёс безропотно и это моё чудачество. Наконец, оставив посуду в покое и согласившись вслух с расхожим мнением о приятности ежедневного времяпровождения в шалаше с милым, я заполз под обеденный стол, заявил, что это и есть «шалаш», и безапелляционно потребовал от Кадзу-кун улечься со мной, если я для него — «милый». Далее моё сознание, видимо, испытав глубокий стыд за меня, отключилось. Больше из вчерашних приключений я не смог вспомнить ничего. Очевидно было, что лишь из сострадания и любви меня не продали в лабораторию на опыты, а принесли мне подушку, плед и дали выспаться. Ковёр и скатерть теперь предстояло нести в химчистку, чтобы убрать с них следы масла, взбитых сливок и пятна шоколада, но Кадзу, как ни странно, не злился.

Я снова посмотрел на пышный бисквит и понял, что со сладким пора завязывать. От него одни проблемы. Выпив глоток кофе, я искоса посмотрел на Кадзу-кун.

— Ты действительно не сердишься? — тихо спросил я, испытывая запоздалый приступ стыда.

— Нисколько, — услышал я в ответ. — Я впервые видел тебя обезумевшим от желания и совершенно не контролирующим себя. И, доложу тебе — это незабываемое зрелище, Асато.

— Выходит, я поступил хорошо? — обрадовался я.

— Хм. Было бы лучше, если бы ты сделал то же самое, но без угнетения центральной и периферической нервной системы алкоголем, — заметил Кадзу. — Впрочем, если от спиртного ты расслабляешься, а вреда не получаешь — это, в целом, неплохо. Однако я всё же надеюсь, в вашем полицейском отделении не принято отмечать подобным образом окончание каждой рабочей недели? — Кадзу-кун слегка нахмурился.

— Нет! — замахал я руками. — Да я и не стану. Босс просто сказал, что мне надо влиться в коллектив, и обещал уволить, если я откажусь от празднования. Именно поэтому я не смог сказать «нет». Мне нужна эта работа!

— Ну, теперь ты точно влился. Думаю, босс за тебя спокоен, — Кадзу приблизился ко мне и обнял за плечи, прижавшись губами к моему затылку. — Обещай как-нибудь повторить «рай в шалаше», но на трезвую голову, — прошептал он мне на ухо, и я почувствовал, как опять загораюсь, словно и не было вчерашней ночи и утреннего похмелья.

— Обещаю, — ответил я, поворачиваясь к нему и с нежностью ловя его губы своими.

Просто удивительно, как некоторые люди похожи друг на друга, не являясь при этом родственниками! Госпожа Мураки и госпожа Сакурайджи показались мне родными сёстрами, стоило им появиться в гостиной с мужьями. В парадно-выходном костюме, с галстуком-бабочкой на шее я чувствовал себя не в своей тарелке. Больше обычного хотелось нелепо шутить, громко смеяться, а ещё — переодеться в домашнюю футболку и шорты, наплевав на дресс-код праздничного ужина. Но я помнил, что не хочу расстраивать Кадзу-кун, и мужественно терпел.

Здешний Ория Мибу, получивший приглашение от Кадзу-кун, уже полчаса щеголял по дому в модном сером костюме, в бледно-голубой рубашке, с туго затянутым тёмно-бордовым галстуком, казалось, ничуть не мешавшим дышать. Однако незадолго до появления родителей Кадзу он неожиданно отошёл к окну, стараясь слиться со складками голубых портьер. Я заметил, как, стоя поодаль, Ория о чём-то тихо переговаривался с Укё, одетой в пышное платье кремового цвета, обнажавшее её нежные, округлые плечи. Распущенные по плечам волосы девушки украшала заколка с цветами апельсина, выполненными из блестящего шёлка и жемчуга. Укё-сан по-прежнему выглядела лет на пятнадцать моложе своего настоящего возраста, и я не уставал ею восхищаться.

Кадзу-кун уже предупредил меня и Орию, что его день рождения в узком кругу семьи и самых близких друзей, скорее всего, выдастся непростым и попросил о понимании и поддержке. Разумеется, он получил и с моей стороны, и со стороны Ории бесспорное уверение в том, что и то, и другое у него будет. Но я всё никак не мог понять, зачем Кадзу переживает? Это просто ужин, хоть и праздничный!

Как выяснилось позже, причины для волнения у него имелись. Вероятно, если бы мы с Орией знали, чем закончится торжество, то лучше махнули бы на всё рукой и убедили Кадзу отметить день рождения в Роппонги или телепортировались на Прекестулен! Легче вынести зимний холод на вершине обледеневшего утёса, чем ссору с родителями в тот день, когда ты настроен на покой и гармонию.