«Ты могла бы заняться шитьём или стать няней! Твой сын и дочь повзрослели. Сейитиро вполне может отводить сестру в школу и забирать её оттуда».

«Он ещё маленький», — заступалась за меня мама.

«Маленький? Ему восемь! Между прочим, я с пяти лет работал с отцом в поле, а мои сёстры с трёх лет помогали матери по дому. Что мешает тебе переложить на детей часть обязанностей и взять работу?!»

«Я не привыкла к такому», — голос матери стал похож на еле слышный шёпот.

«А к чему привыкла? Просить?! Так ты и этого сделать не способна!»

«Ты обещал, что вытащишь нас из бедности», — слабо упрекнула отца мама.

«Не в этой стране! — рассвирепел отец. — Только не здесь. Мы вовсе не потому живём плохо, что наши колодцы отравляют корейцы или боги нас прокляли за заигрывания с Западом. Мы дурно живём, потому что там, наверху, процветает коррупция, воровство и беспринципность. Любая рыба тухнет с головы. Наше правительство неспособно обеспечить нам достойную жизнь, пока само живёт в роскоши, несмотря на кризисы и землетрясения! Такое правительство не заслуживает преданности. Его нужно менять».

«Что ты говоришь? — глаза мамы расширились в ужасе. — Молчи. Накликаешь беду».

«А ты донесёшь? — бушевал Шуджи. — Вспомнила, какого ты происхождения? Вспомнила, как собиралась со мной разводиться?! Так ступай, не поздно ещё! Вернись к своей благородной семье. Они наверняка сейчас едят свежего лосося и запивают его французским вином, но, учти, я решил жизнь положить, но сделать так, чтобы мои дети жили в этой стране, гордясь ею, а не как я, горбатясь всю жизнь и оставаясь ни с чем!»

Ровно четыре года продолжался нескончаемый ад, состоящий из почти ежедневных скандалов и взаимных упрёков, а потом отец исчез. Просто пропал утром, оставив на столе выручку за последний месяц. Никакой записки о том, куда он отправился и что собрался дальше делать, мы не нашли.

Мама молчала несколько дней. Её лицо стало серым и неживым. Мы с сестрой не могли расшевелить её. В конце концов, подозвав меня к себе, она сказала, что, наверное, теперь, как старшему, мне придётся взять на себя обязанности главы семьи. Ясуко будет продолжать учиться, а я должен и учиться, и работать.

Вот так и вышло, что в двенадцать лет моё детство закончилось. Я подрабатывал в магазинах, в кафе, в порту. Везде, где приходилось. Раз в три-четыре месяца в нашу комнату приносили и подсовывали под дверь конверт без обратного адреса. Внутри мы находили несколько десятков иен. Мама в такие дни немного оживлялась. Она надеялась, что эти деньги присылает отец. Несмотря на их окончательно испортившиеся отношения перед разрывом, она верила, что он любит нас и однажды вернётся, но этого так и не произошло.

В мае 1932 года из Кореи вернулся Сайто Макото-сан с супругой. Его назначили премьер-министром Японии. Ещё несколько раз мама пыталась поговорить с нашим прадедушкой, но всё было напрасно. Он сказал Мисаки, что она сама сделала свой выбор и отказалась от семьи. Пусть не ждёт, что семья ей поможет. Тем более, у неё почти взрослый сын. Если муж бросил, пусть сын позаботится о ней. После разговора с дедом, мама несколько дней сидела, отвернувшись к окну, и плакала. Она перестала готовить еду, и эту обязанность взяла на себя Ясуко.

Так уж вышло, что, кроме Ясуко, у меня не осталось никого. В школе надо мной смеялись из-за моей бедности. Я подчас не мог позволить себе купить учебник по какому-нибудь предмету или лишнюю тетрадь. Я ходил в потрёпанной, кое-как зашитой собственными руками одежде и ботинках, которые мне давно были малы, и не разваливались совсем лишь потому, что я заклеивал их скотчем. Я ненавидел такую жизнь. Я не мог простить отца, бросившего нас на произвол судьбы. Деньги в конверте стали приходить всё реже, а когда я поступил в старшую школу, они пропали совсем. Видимо, отец, если это был он, решил, что я уже достаточно взрослый, чтобы полностью обеспечивать потребности семьи.

Ясуко никогда не жаловалась и не плакала, но по её глазам я видел: она не надеется уже ни на что. Девочки её возраста носили красивую, нарядную одежду. В гардеробе Ясуко не было ничего, кроме нескольких самых простых и дешёвых вещей. Я решил накопить денег на праздничное кимоно для неё, но в итоге был вынужден купить тёплую куртку, потому что моей сестре это оказалось нужнее.

Мне тогда казалось, наша жизнь после ухода отца и молчаливого отчуждения матери стала подобной аду, и хуже уже ничего случиться не может. Как я заблуждался!

Двадцать шестого февраля 1936 года во время путча «молодых офицеров» под руководством генерала Мадзаки был убит в своей резиденции бывший премьер-министр Японии Сайто Макото. Когда же мятежники сдались войскам Правительства спустя три дня после путча, среди повстанцев, отправившихся в тюрьму, оказался и мой отец. Никто не мог точно сказать в случившейся неразберихе, кто именно нажал на курок и убил моего прадеда, ведь в тот день в резиденцию Сайто ворвалась куча военных, но я сердцем чувствовал, что это сделал именно мой отец.

Узнав о нападении от сыплющей проклятиями, рыдающей бабушки, впервые за много лет навестившей нас, мама ничего не ответила. Она продолжала молчать. Бабушка холодно оглядела меня и сестру с ног до головы и, ни слова не сказав нам, ушла. О примирении с семьёй Сайто теперь не могло быть и речи. Нас с Ясуко не могли признать внуками уже ни при каких обстоятельствах, ведь мы были ненавистными отпрысками убийцы.

Перед тем, как отца приговорили к смерти, я получил от него письмо. Я разорвал то послание, не показав ни сестре, ни матери, и даже не пытался выучить текст наизусть, чтобы никогда не забывать. Мне было слишком больно читать его признание. Отец клялся, что желал процветания Японии. Судьба семьи для него была не столь важна, как спасение страны от недобросовестных чиновников, ввергших её в такое плачевное состояние.

«Мы искренне верили, что побороть коррупцию и нищету можно лишь путём устранения политиков, виновных в кризисе, — писал отец. — Мы думали, что император одобряет наши действия. Сакаи-сан, Такахаси-сан, Мугия-сан и Ясуда-сан говорили: «Уважай Императора, свергни зло». Я примкнул к ним, веря в их идеалы. Я был так счастлив, что они приняли меня как равного, несмотря на моё происхождение! Не было различий между нами. Рядовых уважали не меньше, чем старших лейтенантов. Я был счастлив стать тем, кто поведёт страну к процветанию. Но нас обманули и предали. Я отдал свою жизнь ни за что. Прости, Сейитиро. Если можешь, попроси прощения у матери».

Я сел на пол, разорвал письмо в мелкие клочья и закрыл лицо руками. Я уже предчувствовал, что меня отныне ждёт. Раньше я был изгоем из-за своей бедности и необщительности. Теперь меня заклеймят как сына преступника. Так и случилось.

За всё время обучения в школе у меня появилось ни одного друга. Теперь даже те, кто хоть немного общался со мной, от меня отвернулись. Ясуко, приходя домой, зарывалась лицом в подушку и беззвучно плакала, а я не знал, чем её утешить.

Мама уже давно не выходила из своего отрешённого состояния. На нас с сестрой она много месяцев подряд не обращала никакого внимания, замкнувшись в себе. И снова я подумал, что дно колодца достигнуто. Худшего случиться не может, но снова мои мысли привлекли к нам ещё большее зло.

Незадолго до моего дня рождения ночью мама проснулась с криком, перебудив не только нас, но и соседей. Мы прибежали в её комнату. Мама держалась за правый бок и хрипела. С её нижней губы стекала тонкая струйка крови.

— Вы её сын?

Когда я вошёл в кабинет лечащего врача муниципальной больницы, тот посмотрел на меня с такой нескрываемой жалостью, что я сразу понял: новости дурные.

— Что с мамой?

— Скрывать нет смысла, всё равно вы скоро поймёте. У неё две неоперабельные опухоли. Одна в височной доле левого полушария, другая в печени. Осталось только надеяться на чудо или высшую волю. Но, скажу честно, разумнее будет подготовиться к худшему. Тацуми-сан вряд ли доживёт даже до середины зимы.