Невозможно представить, чтобы девушка из обеспеченной и благородной семьи могла потерять голову из-за необразованного деревенского парня, но именно так и случилось. Судьба любит жестокие шутки. Вспыхнула искра, и сгорели оба дома… Разрушились обе семьи. Мисаки убегала из дома, игнорируя родительские запреты, приезжала в порт, ждала, пока отец окончит работу, а потом они вместе отправлялись бродить по городу. На немногие заработанные деньги Шуджи покупал своей возлюбленной цветы и сладости, сам подчас оставаясь голодным. Несколько раз они вместе срывались и уезжали, никого не предупредив, то в Киото, то на Окинаву, откуда их забирал доверенный человек, присланный отцом Мисаки. Из немногих оброненных мамой фраз, я понял, что все в семье Сайто были против их отношений. Однако дед, бабка, отец, мать и брат поначалу пытались вразумить Мисаки по-хорошему, не пытаясь давить на неё и предъявлять ультиматумы. Тем не менее, свою позицию они обозначили чётко: этот брак они никогда не поддержат. Если же Мисаки рискнёт выйти замуж за Шуджи тайно, ей придётся покинуть дом и жить так, как если бы у неё никогда не было семьи. Мисаки со слезами на глазах рассказала об этом Шуджи, но тот легкомысленно возразил ей, что не верит в подобную жестокость. «Если они тебя любят, то должны желать тебе счастья. Давай поженимся, несмотря на запрет! Поверь, увидев наши сияющие лица, семья снова примет тебя». Шуджи убедил Мисаки заключить с ним брак без праздничных церемоний и религиозных традиций, как только им обоим исполнилось двадцать. Не было ни белого кимоно, расписанного символами удачи и счастья, ни праздничных хакама и хаори. Купив лишь обручальные кольца, они вошли в мэрию и поставили свои подписи, получив на руки свидетельство о регистрации брака, и в тот же день предъявили документ семье Сайто.
И вот тогда Шуджи осознал, как сильно заблуждался. Отец Мисаки, Рэнтаро, был в ярости. Он потерял самообладание. Он кричал, топая ногами и размахивая кулаками, что никогда не примет этого брака, а потом, бросив напоследок грубое ругательство, демонстративно покинул гостиную. Мать и бабушка, обнявшись, горько рыдали, словно только что похоронили свою дочь и внучку. Через полчаса по требованию Рэнтаро, дав молодожёнам лишь некоторую сумму на первое время, приказали слугам собрать личные вещи Мисаки и выставили новобрачных за порог.
Шуджи рассчитывал, что этот брак одобрит хотя бы его семья, однако Сабуро и Тэруко тоже сильно рассердились, когда сын привёл в их тесную комнатушку молодую жену.
«Как ты мог жениться на богачке и остаться нищим?! — бушевала мать Шуджи, не стесняясь присутствия невестки. — Тебе повезло, как никому! Ты добился взаимности от внучки самого Сайто-сама! Так почему не сумел расположить к себе новую родню? Как ты мог позволить, чтобы вас обоих выгнали?! А нам что делать? Я рассчитывала, что одним ртом станет меньше, так нет! Стало ещё больше! Я уж не считаю те рты, которых вы вскоре наплодите!»
Ни слова не ответив, Шуджи собрал вещи и заработанные за последний месяц деньги и тоже покинул родителей. Первые двое суток после свадьбы молодожёны провели в пакгаузе токийского порта, потом нашли тесную, дешёвую комнатку на окраине Токио. Денег, которые им дала мать Мисаки, как раз хватило на оплату проживания за три месяца вперёд. А дальше начались трудности: Мисаки забеременела. Денег, которые зарабатывал Шуджи, едва хватало на то, чтобы кое-как сводить концы с концами. Речь уже не шла о правильном и здоровом питании, все усилия были направлены на то, чтобы не дать супруге умереть с голоду.
Именно здесь их отношения пошли трещинами, словно почва во время землетрясения. Мисаки вдруг осознала, что эйфория от влюблённости завела её в тупик, из которого никогда не выбраться. Она до последнего надеялась, что сможет вернуться домой, и всё волшебным образом наладится, но этого не случилось. Отчаявшись, тайком от мужа она рискнула приехать в дом родителей. Там она узнала от брата Киёши, что дед и бабушка недавно отправились в Корею, куда Сайто был назначен третьим генерал-губернатором. Рэнтаро и Кимико, мать Мисаки, уехали следом в надежде сделать карьеру и не прогадали. В 1920 году директором новой корейской газеты «Тона Ильбо» был назначен Сайто Рэнтаро. Брат, сжалившись над Мисаки, дал ей внушительную сумму денег и посоветовал начать жить самостоятельно, подав на развод с Шуджи. Он пообещал, что если Мисаки это сделает, он поможет ускорить бракоразводный процесс, а потом убедит родителей приехать за ней и забрать в Корею. Только ребёнка, от которого уже поздно избавляться, придётся после рождения отдать в приют.
Взяв деньги, Мисаки отправилась обратно к мужу. Она не знала, как ей правильно поступить, но решила сначала обсудить с мужем вопрос о том, что им обоим делать дальше. Однако стоило ей заговорить о разводе, и отец бросился перед ней на колени. Он умолял простить его за то, что у него не получается обеспечить ей такую же роскошную жизнь, к которой она привыкла. Он складывал руки у груди и обещал, что будет работать день и ночь, но сумеет открыть собственное дело, и вот тогда они заживут. В сердце Мисаки снова вспыхнули угасшие чувства. Она поняла, что не в силах оставить мужа, да и бросить в приюте новорождённого сына тоже не сможет. Вместо того, чтобы подать на развод, она отдала Шуджи деньги, полученные от брата. Именно на них мой отец выстроил двухэтажный дом, на первом этаже которого разместил мастерскую.
Когда я родился, мама уже не была несчастной, да и отец снова стал таким, каким мама знала его до свадьбы: деятельным, весёлым, не лезущим за словом в карман.
Через полтора года родилась Ясуко, и мама утонула в любви к ней. Маму трудно было в этом винить. Ясуко-тян росла очень нежной и доброй девочкой. Её любили не только родители, она завоевывала сердца всех одним взмахом длинных ресниц. И глаза у неё были такие же, как у мамы — глубокие, тёмно-синие. Я не мог похвастаться такой же яркой синевой. Ясуко росла маленькой принцессой, которой ни я, ни родители ни в чём не могли отказать.
Наша относительно беспечная жизнь продолжалась ровно до того дня, когда Токио и Йокогаму сотрясло, и наш дом, построенный всего три года назад, сгорел. Мы уцелели лишь потому, что уехали отдыхать, а вернулись к руинам.
«Не надо опускать руки. Да, мы потеряли дом и мастерскую, но мы начнём сначала. Правительство обещало помочь. Национальный банк Японии будет выдавать деньги и векселя на восстановление домов, а уж и я как-нибудь постараюсь, не ударю в грязь лицом. Я ещё не разучился работать», — успокаивал маму отец, но та только испуганно прижимала к груди Ясуко и плакала.
Я лишь потом узнал, отчего были эти слёзы. Мама отлично понимала, что на помощь брата больше рассчитывать нечего, а восстановление потерянного собственными силами займёт много лет. Это означало одно: снова бедность, метания по дешёвым съёмным комнатам, плохое питание, холод зимой. Но теперь она была не одна, с ней находились мы с Ясуко, и о нашем здоровье тоже надо было думать.
Я ничуть не удивляюсь тому, что тайком от отца мама снова попыталась примириться с братом, но, как она и предполагала, он был непреклонен.
«Ты в прошлый раз уже обманула меня, — резко сказал он. — Кроме того, наша семья тоже понесла убытки после землетрясения. Мне нечего тебе дать. Обратись за гуманитарной помощью, как остальные пострадавшие».
Совет был жестоким. Конечно, Правительство старалось помочь, снизив налоги на импорт риса, отменив налог на строительные материалы и товары первой необходимости, но всего этого оказалось недостаточно. Из-за неумеренного выпуска государственных векселей иена обесценилась. В стране грянул финансовый кризис. Те, кому удалось немного поднять голову и выправить дела, снова оказались ввергнуты в нищету. Наша семья из этой ямы так и не выбралась.
Я отчётливо помню момент, когда отец перестал улыбаться. Его жизнерадостность испарилась. В углах губ и между бровей залегли складки. Он сильно изменился, стал жёстким и непримиримым. От мамы улыбок мы тоже не видели давно. Она угасала изнутри. Вместо того, чтобы поддержать её, отец с каждым днём только всё больше злился.
