— Но я не могу принять подобных жертв ни от кого. Я благодарен вам за ваши слова и за искренние чувства. Вы очень добрый юноша, но вы позже поймёте, что прав был я.

— Вы… любите кого-то так сильно, что вам никто больше не нужен?

— Не понимаю, о чём вы.

Его открытость вкупе с природной скромностью, которую он изо всех сил преодолевал сейчас на моих глазах, была просто удивительной. Он интриговал меня. И притягивал. Не так, как Асато, совершенно по-иному, но я не мог бы сказать, что этот юноша мне совершенно безразличен. Кажется, я понимаю, почему Асато некогда ответил на чувства другого Хисоки, несмотря на то, что в его сердце жили чувства к моему двойнику.

— В прошлый раз, прикоснувшись к вам, — продолжал Куросаки, — я поймал отблеск далёких, смутных чувств, но три дня назад, когда вы осматривали меня, ваша любовь к кому-то обожгла меня, будто пожар. Я едва не лишился чувств. И это при том, что в тот миг вы напрямую не думали о том человеке. Но, кажется, он всегда в ваших мыслях. И я ещё успел понять, что вы любите мужчину, хотя и не сумел разглядеть его лица. Вы подсознательно прячете ваши чувства даже от себя, поэтому его лица было почти не видно. А я очень хотел бы его рассмотреть!

— С чего вы всё это выдумали? — совершенно спокойно спросил я, радуясь тому, что мой оттачивавшийся годами самоконтроль ничуть не притупился за последние дни.

— Я сказал правду, — тихо вздохнул Куросаки-сан, нисколько не смутившись, — но вы полагаете, будто я пытаюсь влезть к вам в душу с низкой целью, потому и отрицаете всё. Но в моих намерениях нет злой воли. Я просто хочу знать, прав ли я. Должно быть, тот, кто вам дорог, необыкновенный человек. По-другому и быть не может. Только необыкновенный человек заслуживает вашей любви, — внезапно он осёкся, а потом я увидел, как изменилось выражение его лица. Он отступил на шаг и внимательно вгляделся в меня. — Тот парень, которого я застал в вашем доме, когда приходил сегодня… У него необыкновенные глаза. Бывает ещё такой оттенок у некоторых сортов лаванды. Во Франции, в Провансе… Она не голубовато-фиолетовая и не бледно-голубая, а такая яркая, как… королевский пурпур. Это ведь он? — потерянно промолвил Куросаки-сан.

Я кивнул. Операция без анестезии всегда болезненна, но правда лучше лжи, я всегда так считал и буду считать впредь.

— Как его зовут?

— Надеюсь, вы понимаете, что даже если ваши мотивы безобидны, я не стану ничего отвечать.

— Простите… Я редкий глупец! Мог бы догадаться сразу, когда он только открыл мне дверь. Вы сможете простить меня, сенсей? — он отчаянно смотрел на меня, и я не знал, что ему сказать.

Наконец, произнёс:

— Мне не за что вас прощать, и вы отнюдь не глупы. Просто слишком наивны и импульсивны. Это может создать много проблем в будущем. Однако не стоит переставать верить людям и любить их из-за одной неудачи с кем-то, кто даже не догадывался о ваших чувствах. Пообещайте, что в следующий раз вы скажете те же слова человеку, которого успеете хорошо узнать, тому, кто не воспользуется вашей добротой в гнусных целях. И удостоверьтесь сначала, что избранник не причинит вам боли, как это сегодня невольно сделал я.

Он изо всех сил старался скрыть подступающий к горлу ком.

— Мы больше не увидимся?

— Вам лучше не приходить. Разве что возникнут проблемы со здоровьем, но я от всей души желаю, чтобы этого никогда не случилось! Других причин для встреч у нас не может быть.

— Тогда я напоследок попрошу лишь об одном. Могу я прикоснуться к вам, сенсей? А чтобы я не разглядел в ваших мыслях ничего о человеке, который вам дорог, представьте себе чистый лист бумаги. Пожалуйста, не думайте, что я хитрю или пытаюсь манипулировать вами. Я просто мечтаю один раз ощутить вашу руку… Те пальцы, которые спасли мне жизнь… Не мимоходом и не случайно. Прошу вас!

Не знаю, что произошло. Находясь в шаге от него, я внезапно захлебнулся эмоциями — не своими, чужими. Почему? Может, этот парень не просто умеет понимать чувства других, но и внушать свои? Ощущая себя предателем по отношению к Асато, я представил себе белую поверхность, загородив ею своё сознание, и медленно протянул Куросаки-сан руку.

Юноша осторожно взял её, и не успел я сообразить, что он собирается делать, как парень поднёс мою руку к своим губам. Легкими нежными поцелуями, он прикоснулся по очереди к подушечкам пальцев, к каждой впадинке на ладони, каждой линии, исчертившей ее поверхность. Затем прижал тыльной стороной к своей щеке, тесно переплетя наши пальцы, и закрыл глаза, будто испытывал от происходящего неземное блаженство. Даже я не ожидал от шестнадцатилетнего юноши такой чувственности. Я должен был немедленно выдернуть у него ладонь, но не осталось сил. Мой мысленный щит, выстроенный против него, едва не пошёл трещинами и не рассыпался на мелкие кусочки, но всё же устоял.

Спустя пять минут Куросаки-сан медленно открыл глаза и посмотрел на меня совершенно по-другому: не смущённо или испуганно, а очень спокойно.

— Я рад, что у меня хватило мужества рассказать вам о своих чувствах. Обычно я весьма косноязычен, даже Асахина смеётся надо мной, поэтому извините, если обидел.

— Да какие обиды, — рассеянно пробормотал я.

Стоило всерьёз призадуматься о собственной реакции на происшедшее. Неужели и в самом деле мне настолько не хватало в детстве родительской ласки, что теперь я готов принять нежность от любого? Да ещё с благодарностью вилять хвостом, как полугодовалый щенок! Однако проблема в том, что прежде я ни от кого подобных флюидов и не улавливал, кроме Асато-сан.

От женщин, с которыми я встречался, я никогда ничего подобного не ощущал. Представительницы женского пола со мной встречались по совершенно иным причинам: из-за внезапно возникшего физического желания, чтобы я согласился взять студентку на стажировку, от скуки, из стремления похвастать перед подругой, и даже из-за «преклонения перед моей харизматической личностью». По большому счету, мне не нужно было слышать их объяснений. Я прекрасно понимал мотивы каждой из числа тех, кто приходили ко мне, чтобы скоротать время ночной смены. Они все, как одна твердили, будто любят меня, и, я уверен, многие сами верили в искренность своих чувств, но настоящей нежности я не ощущал ни от одной. Даже в отношениях с Орией, опасаюсь, дело было опять в этой треклятой харизме.

Пока Куросаки-сан говорил о преданности, я был уверен, что он подпал под власть моего природного обаяния, которое я не умел да и не желал контролировать. Но стоило ему коснуться моей руки, и я внезапно понял, насколько глубоки его чувства. Это была та самая неизмеримая глубина, которую я всегда подспудно искал в чужих глазах: стремление исчезнуть в любви к кому-то, позволить себе раствориться полностью, и при этом — нечто невинное, лишённое физического влечения. Точнее, влечение будет. Позже. В данный миг оно лишь зарождается, и направить его в правильное русло, иначе говоря, подальше от себя — моя непосредственная задача.

— Мне необходимо подготовиться к операции, — заметил я. — А вам лучше пойти прогуляться с кем-нибудь… из одноклассников. На улице сегодня отличная погода!

— Да, конечно. До свидания, Мураки-сан, — юноша собрался идти к дверям, но прежде, чем я успел попрощаться с ним в ответ, его кожу покрыла мертвенная бледность, и он неожиданно рухнул на пол.

Бросившись к нему, я слегка приподнял его голову и приложил два пальца к шее. Пульс очень слабо, но прощупывался. Обморок, не кома. Значит, обойдёмся без прекардиального удара. Я быстро расстегнул верхние пуговицы его рубашки, ослабил ремень на брюках и приподнял ноги, подложив под них кучу папок с отчётами о работе клиники, дневниками эпикризами и протоколами операций. В кои-то веки эта избыточная писанина действительно послужит на пользу. Налив воды из кулера, я стал брызгать Куросаки-сан в лицо и хлопать его по щекам. Спустя полминуты, поняв, что это не действует, кинулся к коробке с манометром. Закрепил манжету на предплечье Куросаки-сан, а другой рукой сунул ему под нос каплю нашатыря на ватном тампоне.