Спустя неделю, улучив удачный момент, братец изловил меня в саду и избил с ног до головы, бросив в теплице между грядками с клубникой.

«Побежишь жаловаться папочке? — он стоял рядом и наблюдал, как я сплёвываю сгустки крови на траву. — В этом мире прав лишь тот, кто силён. И отец того же мнения. Пойди, скажи ему, что ты — слабак. Думаешь, он тебя пожалеет? К тому же, как я успел выяснить, твоей матери лучше не волноваться. У неё сердце, кажется, слабое».

«Когда-нибудь я прикончу тебя!»

«Возможно. Но, заметь, пока ты меня ни разу даже не задел. Я о тебе же беспокоюсь. Кто ещё сумеет сделать из тебя мужчину? Смотри сам: раньше ты вздрагивал от малейших ударов, а теперь способен терпеть практически любую боль. И по выражению лица ничего не заметно. Хороший мальчик. Быстро учишься. Жизнь — бесконечный путь к самосовершенствованию».

«Хотел бы я посмотреть, как ты сам сумеешь переносить такую же боль!»

«Значит, хочешь посмотреть? — голос его вдруг стал низким, пришепётывающим, неприятным. Саки наклонился ко мне близко-близко. — Могу продемонстрировать. Тем более, отцу покажется странным, что в нашей драке пострадал ты один. А моя версия случившегося проста: ты вдруг ни с того ни с сего напал на меня, а я лишь защищался. Логично?»

И он, недолго думая, быстро нанёс себе на груди несколько довольно глубоких надрезов. Потом разодрал рубашку на полосы и туго забинтовал раны. Алая кровь извилистыми ручейками побежала из-под бинтов по коже и закапала на крупные, бархатисто-зелёные клубничные листья, смешиваясь с моей.

«Красиво, не правда ли?» — широко усмехнулся Саки.

«Ты чокнутый», — в шоке прошептал я.

«С болью надо дружить. Тогда научишься получать от неё удовольствие. Однажды я покажу тебе. Уверен, тебе понравится!»

К моему несчастью, вскоре он сдержал слово.

Снова тот же самый сарай, но снаружи, кажется, ночь. Слышится шум дождя. Меня опять затащили сюда против воли, а я даже не пытался кричать, потому что ненавижу чувствовать себя слабым. Ненавижу, когда меня спасают и жалеют, в то время как я сам беспомощен и бесполезен. Я сам ведь заварил эту кашу, согласившись на тренировки с ним, мне и расхлёбывать.

Влажные пальцы шарят по коже. Я брыкаюсь и кусаюсь, но это всё равно, что пытаться справиться с гиппопотамом. Почему он такой тяжёлый? Как ему удаётся удерживать меня, будто тростинку? Ведь мы одинакового роста и телосложения. Не понимаю, не понимаю!

— Будешь сопротивляться, — шепчет он мне на ухо, — прижму, как следует… вот здесь. И знаешь, что тогда с тобой будет? Вынужденный це-ли-бат. Пожизненно.

— Отвали, пьяная сволочь!

Возле уха раздаётся противное хихиканье.

— Да я выпил саке с друзьями. Так это к лучшему, ведь с трезвых глаз кому ты понадобишься? А я ещё хотел кое-чему научить тебя… оч-чень интересному и полезному!

— Руки убери.

— Хи-хи… Кадзу-тян сердится… М-м, а ты ничего…

— Слезь с меня, скотина!!!

— Ещё и кусаешься, засранец! Получи!

Аж искры из глаз посыпались. Ненавижу. Ненависть поднимается внутри мутной, удушающей волной. Остаётся лишь одна мысль: «Прикончить. Убить. Оторвать голову». Но сопротивление бессмысленно. Эта сволочь сильнее. Его тело словно отлито из свинца. Бить по нему бесполезно, это вызывает лишь злорадный смех.

— Сказал — придавлю. А ты не послушал. Сейчас продолжим, но с другой стороны, — он вздыхает с притворным сочувствием. — Терпи. Ничего заживляющего у меня сегодня нет. Забыл. А бежать туда-обратно в самый разгар ливня не хочется. Вот незадача.

Не плакать. Не стонать. Не показывать своей слабости. Закусываю губы до крови. Я сумею. Выдержу. Никто об этой мерзости не узнает.

Спустя несколько минут он отходит в сторону, брезгливо вытирая руки о платок. Швыряет испачканный комок ткани мне в лицо.

— Надоело. Скучный мальчишка. Ни одна игра с тобой не в кайф. Даже до конца доводить не хочется.

Разворачивается и уходит. Дверь сарая захлопывается за его спиной.

Я лежу, царапая ногтями землю, и лелею внутри свой застывающий в камень сгусток ненависти, словно дорогое сокровище.

А потом сознание уплывает куда-то, и я проваливаюсь в спасительную тьму.

Меня приводит в чувство ветер, ворвавшийся внутрь. Он влажный, желанный, освежающий. Не помню, как давно я здесь? Сколько времени прошло?

Сакаки-сан бросается ко мне, ощупывает мои руки, плечи, осматривает лицо, потом замечает изодранные бёдра, сочащуюся по ногам кровь. Его глаза в ужасе расширяются, ноздри начинают раздуваться от гнева. Он достаёт из кармана складной нож и поспешно разрезает верёвки, которыми я связан. Впервые вижу его таким — злым и молчаливым — и это невероятно пугает. Наконец, он цедит сквозь зубы:

— Я — негодный умалишённый старик! Я опозорил себя перед вами, мой господин. И чтобы искупить вину, я убью этого грязного выродка, а потом покончу с собой!

— Не надо, — пытаюсь успокоить я своего воспитателя и телохранителя. — Поклянись, что оставишь его мне!

— Господин, — Сакаки сжимает кулаки, — я всажу в него прямо сейчас все пули из своего ружья! Позвольте мне! Это ведь я один виноват, что не уследил за ним!

— Не марай руки об эту мразь. Говорю — он мой.

— Обопритесь о моё плечо! Я провожу вас до спальни.

— Позаботься лучше, чтобы нас никто не видел. И, слышишь, Сакаки, я приказываю тебе не убивать его! Я сам отомщу ему. Понимаешь? Сам.

— Слушаюсь, господин. Но теперь я буду внимательно следить за каждым его шагом, и если он ещё раз хоть пальцем вас тронет, хоть косо взглянет на вас … Я немедленно покончу с ним!

Я поднимаюсь на ноги, наблюдая за тем, как моя кровь снова медленно начинает капать на деревянный пол…

Сон прервался. И я никак не мог понять, в какой реальности очнулся.

Как иногда от усталости двоится перед глазами, так же двоилось сознание. Никак не получалось сфокусироваться на том, где я нахожусь.

Я чувствовал чей-то взгляд, направленный на меня, но не мог открыть глаза, словно находился под гипнозом. Прохладная ладонь скользила по щеке. Чужой аромат духов… Хотя в энергии, исходящей от этой женщины, было что-то притягательное: надрывная страсть и безысходная печаль.

«I’m so sorry, Kadzu-kun. I’ll never forget you. I’ll never forgive you. I won’t let anybody else touch you. I’m so sorry. I need to consume your soul».*

Голос леди Эшфорд? Кажется, да, но в то же время — не её. Ледяной, отстранённый. Из него исчезли все дразнящие интонации, даже её милое, неприкрытое ехидство.

«Мы — пустые сосуды без содержимого. Мы должны держаться вместе до последних дней этого порочного мира, Кадзу-кун».

Откуда эти фразы? Она никогда не говорила их мне. Какое-то странное дежа-вю. Я усилием воли попытался собрать своё внимание. Откуда Эшфорд-химэ взялась в моей спальне? Я же отвёз её в Митаку четыре часа назад.

И этот сон… От него на губах до сих пор какой-то металлический привкус. Слёз и крови, должно быть.

Половины из того, что я увидел сейчас во сне, со мной никогда не случалось!

Да, Саки много раз избивал меня и несколько раз действительно запирал связанным в сарае на сутки и более без еды и питья, но никогда он не заходил настолько далеко!

Почему в таком случае я отчётливо помню то, чего никогда не было?

Почему в этих воспоминаниях у моего телохранителя другая фамилия, хотя и то же самое лицо, а в моей собственной душе царит такая чёрная ненависть? Я бы даже рискнул сказать, она гораздо омерзительнее всех тех вещей, что творил со мной во сне сводный брат!

«Be asleep. You are so tired. Forget about my presence».**

Рука ложится на лоб. Женщина, которую нельзя увидеть, хочет, чтобы я теперь забыл обо всём, но это вряд ли получится.

И, проснувшись наутро, я сразу вспоминаю о случившемся. А над кроватью всё ещё висит в воздухе едва приметный аромат незнакомых духов…

На следующий день мне пришлось с горечью убедиться в двух вещах.