Сам не знаю почему, я внезапно схватил его руку и прижал к губам. Дхана потерянно посмотрел на меня и вдруг напрямую спросил.

— Кого ты видишь во мне: убийцу или… человека? Если бы я не удовлетворял потребности твоего тела, ты покинул бы меня?

— Нет! — это вырвалось само собой, прежде чем я позволил себе выразить мысль спокойнее. — Раньше — да, но не теперь, Дхана. Потребности моего тела ты удовлетворил той ночью в сокровищнице. Тогда мне другого и не надо было, но сейчас… Я скучаю до смерти, когда на рассвете мы расходимся по разным покоям, чтобы выполнять свои обязанности, и я тут же с нетерпением начинаю ждать сумерек, желая снова увидеть тебя! И вовсе не потому, что ты, чередуя ласки и наказания, заставишь меня трепетать, пылать и изливаться. Мне нравится находиться рядом, слушать твой голос, держать тебя за руку. Вот как в данный миг… Хочется знать, что и тебе хорошо от моих прикосновений. Я не желаю никогда больше огорчать тебя, но я прежде никогда не любил, поэтому боюсь ошибиться и принять за любовь что-то иное.

— Ты ни в чём не ошибаешься, Сокровище, — ответил он, глядя так проникновенно, что его взгляд сейчас я бы сравнил лишь с целительным бальзамом. — Мы оба пойманы любовью, от которой пытались убежать. Но спрятаться не выйдет. Если ты согласен принять от меня в подарок восстановленные земли Пиппаливана и те деревни, на имущество которых в прошлом покушались твои предки, я дам тебе всё перечисленное. Только, — голос его стал нарочито суровым, — если начнёшь обижать жителей, а не способствовать их процветанию, я измочалю бамбуковые палки о твою спину! И, поверь, если начну тебя наказывать в воспитательных целях, а не ради услады, тебе это совсем не понравится.

— Неужели ты думаешь, я стану обижать невинных людей?

— Кто тебя знает, — он потрогал свой подбородок, заросший щетиной, о которую мне так нравилось иногда тереться щекой. — Пиппаливанцы раньше любили устраивать засады в лесу. Вайшьи из поселений на окраине часто лишались содержимого телег, не довезя товар до Паталипутры. Хотя теперь, разобравшись что к чему, я могу понять, почему они так поступали. Пиппаливан зажат на очень маленьком клочке земли между Косалой, Магадхой и землями киратов. Вокруг — густые непроходимые джунгли, в которых тяжело охотиться, трудно добывать фрукты, практически невозможно разводить домашний скот и выращивать зерно. Из-за малого количества воинов твои предки не могли воевать с соседями, чтобы завоевать больше земель, ибо рисковали быть полностью перебитыми. На принадлежащей им скромной территории они выстроили крепость, окружили её хитрыми ловушками и только так сумели выжить. Если бы они вели себя иначе, их давно захватили бы кираты. Так они существовали, добывая шкуры животных, рыбу из реки Кали-Гандак до тех пор, пока их численность оставалась относительно постоянной, но, как я понял со слов отца, в какой-то момент население резко возросло. Возможно, в некий благоприятный год женщины Пиппаливана родили много детей, и потребовалось больше пропитания и одежды. Но откуда взять больше еды, если в джунглях невозможно возделывать землю? Кшатриям Пиппаливана ничего не оставалось, как нападать на обозы вайшьев, едущих в Паталипутру, в Нигали-Сагар, в Шравасти. Эти разбойные вылазки стали доставлять нам много беспокойства. И сначала моему отцу, а потом и мне пришлось принять ответные меры.

— А вы не пытались договориться?

Я не мог не спросить. История с давним захватом и разрушением земель, принадлежащих моей семье, бесспорно, причиняла боль, хоть я и старался не думать об этом.

— Если бы это было возможно! — Дхана невесело усмехнулся. — Махападма пытался вести переговоры, но он не считал нужным идти на уступки. Само собой, его послания отвергли. Его даже не впустили в крепость. Именно поэтому я и пошёл на хитрость: начал переговоры с очень ценного подарка, чтобы иметь возможность хоть ненадолго войти на их территорию и осмотреться. Во время переговоров, когда они впустили меня, я мельком увидел на галерее тебя рядом с Мурой…

Почему-то захотелось сжаться в комок и зарыться под покрывало. Я так боялся услышать, что он узрел во мне тогда исключительно сына врага, и я вызвал у него отторжение и неприязнь. Но всё оказалось не так! Рука Дханы легла сверху на мои волосы.

— Тебе было всего четыре. Я смотрел и думал: «Однажды этот мальчик вырастет и станет воином. Но чему посвятит свою жизнь? Тоже начнёт грабить чужое имущество?» Я намеревался забрать тебя оттуда и воспитать, как одного из воинов Магадхи, чтобы само понятие «взять чужое» стало тебе несвойственно, однако я осознавал, насколько невозможно моё желание. Кроме того, я предчувствовал: договориться с твоим отцом не получится, будет битва, а те, кому во время боя удастся сбежать из крепости, пополнят ряды дасью. Всё именно так и случилось. Подарок мой забрали, меня с почестями выпроводили, а ворота захлопнули. Но, находясь внутри крепости, я уже понял, как можно войти снова. Слабые места есть везде, даже в неприступных строениях, главное быть внимательным и заметить их, а потом придумать план. Мои воины, действуя по моим указаниям, пробили брешь в одной из стен с пошатнувшейся кладкой и вошли. Было раннее утро. Да, я навязал радже Чандравардану битву в неурочный час, но у меня не осталось выбора. Клянусь, я не собирался причинять вреда женщинам и детям, а искал битвы лишь с равными себе. Твоего отца я взял в плен и привёз в Магадху невредимым вместе с твоей матерью. Я предполагал, Махападма сам решит, что с ними дальше делать, но в сабхе раджа Чандравардан оскорбил меня, назвав никчёмным шудрой и зарвавшимся сосунком. Я не мог стерпеть оскорбления и вызвал его на поединок. Что бы тебе ни говорили о нашей битве, я выиграл честно. Твой отец погиб как истинный кшатрий — с мечом в руках, не склонив головы, поэтому его душа сейчас, несомненно, пребывает в Дэвалоке. После боя я расспрашивал своих воинов о тебе, но мне передали сообщение, будто ты погиб где-то в лесу вместе с генералом Матсальдевом, пытавшимся тайно вывести тебя из крепости. Как я сожалею, что не проверил сразу, правда ли это! Всё могло сложиться иначе, если бы мои слуги тогда искали лучше и нашли тебя.

— Нет, — ответил я, не отстраняясь и позволяя ему ласкать мои волосы, — ничего не сложилось бы, даже не думай. Если бы ты бы забрал меня и воспитал здесь, я бы не разлучился с матерью, но с раннего детства знал бы: я — чудом выживший царевич, чьего отца ты убил. Годы, проведённые в доме Лубдхака, не были наполнены ненавистью к тебе. Я не впитал злость с молоком матери. Случись такое, избавиться от желания отомстить было бы стократ труднее. Поверь, если бы меня воспитали в ненависти, а именно это и произошло бы, живи я здесь с четырёх лет, я бы обеими руками ухватился за Чанакью, едва он появился бы возле меня. И никакие обстоятельства или чувства, даже если бы они возникли, не заставили бы меня свернуть с избранного пути! Я бы даже не имел возможности ни разу взглянуть на тебя как на человека, а не как на беспощадного тирана. Я бы всегда думал, что ты — бессердечный убийца, не способный любить.

— Тогда ты прав, — согласился вдруг Дхана. — Нечего сожалеть! Но что скажешь на моё предложение о восстановлении твоих земель и их расширении? Я отпущу выживших пиппаливанцев с рудников, объявив о помиловании. Две ближайшие к границе Пиппаливана деревни окажутся в твоём распоряжении, но с условием, что живущие в крепости будут доставлять жителям деревень целебные растения и шкуры зверей из джунглей, а взамен вы получите хлопковую и льняную ткань, зерно и молоко. Не воровство, а выгодный обмен. Как ты отнесёшься к такому предложению?

Возможно ли было отказаться от щедрого подарка? Разумеется, я согласился.

***

Матушку свою я застал на привычном месте в привычной позе. Она жгла лампады перед висящими в нише доспехами и мечом моего покойного отца и молилась Господу Вишну, перемежая молитвы пожеланиями страшной смерти злейшему врагу — императору Дхана Нанду.

Я дождался небольшого промежутка между фразой восхваления Господу и новым проклятием в адрес царя и тихонько кашлянул, привлекая внимание. Матушка обернулась и расцвела благостной улыбкой, которая вскоре увяла, и лицо её приняло обычное скорбное выражение с оттенком едва сдерживаемого гнева.