— Дхана, пощади…
— Пощадить? С чего бы, если ты — вор и предатель?
Он не прекращает, потому что я не произношу заветного слова, о котором мы меж собой сговорились на случай, если боль станет невыносимой: «Перстень-цветок». Если слово не сказано, игра продолжается. Все иные мольбы о пощаде — пустое. Они — часть игры.
— Повелитель, простите, я больше не буду воровать!
— Правда?
Плеть взвивается и хлёстко опускается снова.
— Повелитель, я отдамся вам… Здесь. В любой позе. Только прекратите. Не наказывайте больше!
— Интересное предложение. Я подумаю, — за ответом следует новый удар.
Одной лишь плетью, не прикасаясь руками или губами, он способен довести меня до экстаза, но он всегда останавливается вовремя, чувствуя эту тонкую грань, когда я уже готов, но ещё не получил удовлетворения. Это стало нашей традицией — прежде, чем я получу награду, господин ждёт ласк. Ослабевает натяжение цепей, он неторопливо обнажается, и я, как в самый первый раз, покорно опускаюсь на колени, на золотые монеты и слитки, щедро рассыпанные по полу. Сгорая от желания, я склоняюсь, чтобы доставить наслаждение ему.
Зачем я прошу его быть грубым, наматывать пряди моих волос на кулак, причиняя мне боль? Унижать себя грязными словами, обращаться со мной так, словно я — вешья, купленная для мимолётных удовольствий за несколько медных пан? Почему мне так нравится быть униженным тем, кого люблю?
Но для меня это — наслаждение, и любимый охотно играет в игры, приятные мне. А потом будет опочивальня, шёлковые простыни, бальзам из трав, бережно нанесённый на горящие от ударов спину и ягодицы, кубок с молоком и мёдом, питающий и утоляющий жажду, и мне несомненно вернут сторицей ласки, подаренные здесь, когда я, удовлетворяя его, терпел и страдал от разрывающего желания.
Лишь единожды он напугал меня по-настоящему. Я оцепенел. Я не мог вымолвить ни слова. В ту ночь мой повелитель, безраздельный владелец моей души и тела, принёс в сокровищницу длинные иглы и показал их внезапно, когда игра была в самом разгаре, а я приблизился вплотную к заветной грани боли и наслаждения.
— Сегодня ты будешь наказан не только плетью, мой прекрасный предатель. Твой повелитель узнал о пользе иглоукалывания от лекарей из Чжунго, и я испробую этот новый способ исцеления хворей на тебе. Воткну в тебя все, а их здесь пятьдесят семь. Готовься, ибо я непреклонен!
«НЕТ!» — хотел закричать я, но мысли разом пропали, а из горла не исторглось ни звука. Меня сковал ужас, и я забыл, как надо останавливать затеянную мною же игру!
Мой повелитель не знал, что я способен вынести что угодно — удары, колотые раны, прижигания огнём, но не иглы. Бывает, сильный воин, умеющий в одиночку справиться с тигром, никогда не показывающий врагу спину, трепещет, увидев безобидного паука. Необъяснимый страх, который разуму не преодолеть. Игра впервые стала нешуточной пыткой, падением во мрак…
Я очнулся на его руках, когда он лил на меня прохладную воду и тёр мои виски, пытаясь привести в чувство.
— Что случилось? Я ведь даже не успел уколоть тебя, — удивлялся он, делая вид, будто совершенно спокоен, но голос его неуловимо дрожал.
— Дхана, иглы — плохая идея, — слабо прошептал я, наблюдая любимое лицо, всё ещё плывущее передо мной, словно в облаке тумана.
Я ждал, что он начнёт подтрунивать и насмехаться, я бы даже не обиделся на него за это, но он и краешком губ не улыбнулся.
— А где слово, останавливающее игру? Я его не слышал!
— Это потому, что я сразу вырубился, — признался я, и тогда он наконец рассмеялся — громко, с облегчением, а в уголке глаза блеснула и пропала единственная слеза, сказавшая мне гораздо больше о его истинных чувствах, чем все признания, сделанные в пылу страсти за долгие ночи, разделённые нами.
Больше он не приносил игл: ни золотых, ни серебряных, ни любых других. Нам хватало холодного клинка меча, контрастирующего с каплей масла из горящей лампады; шёлкового шнура, умело перехватывающего лингам в тот миг, когда пик наслаждения близок; сильного проникновения внутрь тела, когда руки скованы, и ноги в рубиново-золотых кандалах обездвижены тоже… Он лишь исполнял желанное мне, а я отдавал то, что готов отдать. Он никогда не просил ничего сверх моих желаний.
Так кто приказывал и кто подчинялся? Чьим повелителем — или рабом? — мой император являлся тогда и сейчас?
Я долгое время боялся поверить, что меня любят настолько сильно. Боялся осознать, какой прекрасной может быть любовь того, кого я едва не возненавидел. И я каждый раз клялся себе, что наберусь смелости и сегодня же скажу правду Индре, Стхулу, Дхуму. Но, увы, признаться даже им, способным принять меня любым, со всеми моими слабостями — сродни уколам тех пугающих игл. Язык отнимается, и я не говорю ни слова. Слишком боюсь потерять то ценное, что выиграл нежданно у судьбы. Ведь от такого подарка никак невозможно отказаться!
— Дхана, ещё…
Слова сами слетают с губ. Уединившись в сокровищнице с тем, кто мне дорог, запрокинув голову в экстазе, я жду, когда под кожей загорятся лампады. Ведь мой возлюбленный император — мастер зажигать огонь, погасить который никто не в силах, и даже моей воле это неподвластно.
03.03.2021г.
========== Глава 2. Истина открывается ==========
Внезапное продолжение, которое изначально не планировалось :) Автор очень надеется уложиться в две главы (но только Муза знает, сколько их будет)!
— Смотрите, что мне сегодня дал аматья Ракшас! — взмыленный Индраджалик вбежал на кухню, держа в руках небольшой свёрнутый пергамент. — Сказал внимательно прочесть, ознакомить вас, крепко запомнить прочитанное и никогда не забывать. Я взял. Тут совсем немного, но читаю я не слишком складно, к тому же медленно. Может, Стхул возьмётся? У него это лучше выходит.
— Отчего не взяться? — охотно согласился Стхулбхадра, отдыхавший на кухне в одиночестве после праведных дневных трудов. — Самрадж отужинал, до рассвета времени ещё много. Если царь и потребует фруктов или напитков, то служанки мигом принесут. Мои услуги сегодня больше не нужны. Могу хоть философские трактаты до утра читать.
— Так читай, — пробубнил Дхум сквозь набитый рот, — а мы послушаем.
Сегодня Дхум был, как никогда, доволен собой: все послания самраджа удалось доставить вовремя, а некоторые даже раньше срока, что спасло Чандрагупту от порки плетью, неминуемой в случае малейшей ошибки друга. Одно плохо: весь день забегавшемуся Дхумкету не удавалось перехватить и куска лепёшки. От голода у бедного юноши подвело живот, поэтому сейчас он насыщался, от души благодаря Стхула, догадавшегося оставить для него большой кусок сыра, пять роти и изрядную порцию молока.
Взяв пергаменты из рук Индры, Стхул прочистил горло и приступил к делу. Однако, чем дальше он читал странное послание, начертанное рукой аматьи, тем более испуганными становились его интонации:
— При похищении предмета стоимостью до одного пана взимается штраф сорок восемь пана. При стоимости до двух пана — низший вид штрафа сахаса*, при стоимости до четырёх пана — средний вид, при стоимости восемь пана — высший вид. Если похищается предмет стоимостью от десяти пана и выше, то за это следует казнь, — голос Стхула ненадолго пропал, но потом вернулся. Парень испуганно продолжил. — При похищении из государственной казны или амбара государя вещей стоимостью, равной одной четвёртой по сравнению с указанными выше, следуют те же наказания, но в двойном размере. За подстрекание грабителей следует казнь, сопряжённая с истязаниями, — Стхул нервно перевернул лист. — Пытку надлежит производить так, чтобы каждый раз был промежуток в один день. Для святотатцев, карманных воров и грабителей устанавливается наказание: при первом преступлении — отрезание переднего сустава указательного пальца или штраф в размере пятьдесят четыре пана; при втором преступлении — отрезание всего пальца или штраф в сто пана; при третьем — отрубание правой руки или штраф в четыреста пана. При четвёртом преступлении может быть назначена простая казнь или с истязаниями на усмотрение императора. Если кто-нибудь проникает в место, доступ к которому преграждён или же убегает, похитив через отверстие в стене что-нибудь сокрытое, — то ему следует перерезать сухожилия задней части ног или взимается штраф в двести пана, — растерянно закончил читать Стхулбхадра.
