— Это же так просто! У кого-то лингам поднимается и твердеет, когда он видит купающуюся дэви с обнажённой грудью, у кого-то — от лицезрения обнажённой шеи или щиколотки. Кому-то надо прикоснуться к телу красавицы, чтобы испытать вожделение, кому-то — просто увидеть красивый портрет. А Чандре надо, чтоб его нещадно пороли и чтобы это непременно делал самрадж. И у царя, видно, те же трудности. Любовь без предварительной порки чьих-то смуглых ягодиц ему не сладка. Я угадал? — лукаво улыбаясь, спросил Индра.

— Ну, в целом… Да, — сдался Чандра, не придумав более деликатного объяснения.

Стхул снова упал лицом в ближайшую тарелку, но на сей раз рыданий и причитаний не послышалось. Он лишь невнятно пробубнил:

— Дайте спокойно полежать. Надо обдумать всё это, пока голова не закипела, как котёл с кхиром.

— А я уже обдумал, — Индра весело посмотрел на Чандрагупту. — Если любовь самраджа спасла нам жизнь, стало быть, она во благо! Или вы, друзья, не согласны?

Дхум широко улыбнулся и дружески похлопал Чандру по плечу.

— Полностью согласен. И, в конце концов, для меня главное, чтобы Чандра был счастлив. Если самрадж будет заботиться о нём, и им обоим от этого всего хорошо, то… Кто мы такие, чтобы осуждать?

— Но он же… Он же ДХАНА НАНД! — воздел руки к потолку Стхул.

— По-твоему, было бы лучше, если бы наш друг влюбился в аматью Ракшаса, в Чанакью или в Бхадрасала? — сухо спросил Индра. — Или в тебя?

— Упаси Вишну! — едва не заорал Стхул, но вовремя опомнился, вспомнив, что перевалило уже далеко за полночь, и зажал себе рот обеими ладонями.

— То-то же, — усмехнулся Индра. — Самрадж — это наилучший вариант, как ни крути. Так что хватит страдать. Кстати, что-то есть захотелось. Налепи-ка нам несколько десятков ладду. Еда утешает и умиротворяет, а сейчас нам всем следует получить душевное спокойствие.

— Это верно, — и, поднявшись с места, Стхул подвязал передник и отправился на поиски мёда, гхи, сока сахарного тростника и нутовой муки.

«Осталось поговорить с мамой, чтобы устранить непонимание, возникшее между нами, — думал Чандра, глядя, как Стхул хлопочет, готовя лакомство. — Я не могу продолжать лгать ей, сказав правду остальным. Интересно, как эту новость воспримет она? Сможет ли простить? Но — не сегодня, ибо я устал…»

И он вздохнул, решив отложить признание матери ещё на один день.

========== Глава 4. Матушка, успокойтесь! ==========

Я вовсе не солгал друзьям, стремясь выставить Дхану в лучшем свете. Он действительно обещал восстановить разрушенный Пиппаливан. Это случилось, когда я однажды ночью отдыхал рядом с ним, стараясь удобнее устроиться на наименее пострадавшем от наших игр боку. Исхлёстанная спина всё ещё саднила, но охлаждающее снадобье понемногу начинало действовать, и боль постепенно стихала. Дхана лежал вполоборота ко мне, подперев голову рукой, и с нежной полуулыбкой любовался мною. Внезапно вид его стал мрачным. Я мгновенно уловил эту перемену.

— Что с тобой? — взволновался я. — Сегодня я не дал тебе достаточно того, о чём ты мечтал?

Если бы кто-то сказал мне всего одну луну тому назад, что я стану переживать, хорошо ли ублажил императора Магадхи, я бы плюнул наглецу, осмелившемуся заявить такое, в его мерзкую рожу, а потом изрядно помял рёбра. Но вот пришёл день, и мне действительно важно знать, что мой Дхана полностью удовлетворён.

Пока мы играем друг с другом, время и судьба играют с нами, и подчас шутки высших сил полны сарказма. Нет, я на судьбу не обижен. Только вот не знаю, как матери рассказать…

— Ты дал мне всё и даже больше, но дело в другом, — заговорил Дхана. — Я вдруг подумал: смог бы я сейчас напасть на Пиппаливан и быть безжалостным к Чандравардану и его людям? И честно сам себе отвечаю: нет, не смог бы. Случись это всё сейчас, я бы позволил тем кшатриям и дальше творить неправедное и глядел бы на происходящее сквозь пальцы. А это плохо, Чандра! Это никуда не годится. Если царь начинает ставить личные чувства превыше блага страны, царю и стране — конец. Ты — моё слабое место, — он вздохнул. — И этим слабым местом может воспользоваться кто угодно, поэтому нам нельзя, чтобы о нашей близости пошли слухи дальше этой опочивальни.

— Я собираюсь сказать друзьям, — сознался я. — Но они — могила.

— Уверен? — он посмотрел на меня с тревогой.

— Мы как братья, — заверил я. — Всю жизнь вместе.

— Эти «братья» некогда сдали тебя Чанакье, сам признавался, — новый тяжкий вздох. — Жалели, плакали о тебе, с ладони кормили и поили, но продолжали сквозь рыдания и вздохи сожаления смотреть на то, как ты, связанный верёвками, в лесу меж деревьев стоял и в подвале у ачарьи под потолком висел в одних дхоти! Ледяной водой поливали, чтоб не только тело мёрзло, но чтоб и разум помутился. Хороша братская любовь! Это настоящее предательство. Я б своих братьев за такое налысо обрил и в темницу упёк. И как ты можешь быть уверен, что завтра они не сдадут тебя другому ачарье?

— Не сдадут. Я их не виню. Чанакья хитростью заманил их к себе в ученики. Они думали, будто творят благо для всех, включая меня. Чанакья умеет убеждать.

— А однажды другой, поумнее Чанакьи, тоже их обманет? И они поддадутся? Ох, Чандра, не говорил бы ты им ничего! Для меня Дурдхара, советник Картикея и няня Дайма — самые близкие люди, однако никто из них не узнает, ибо я понимаю: чем больше знающих, тем больше вероятность для нашей тайны стать общественным достоянием. А ты ведь собираешься стать царём Пиппаливана! Не дело это, когда царь одного государства является возлюбленным другого царя.

— Но как же сделать, чтобы всем было хорошо? — задумался я.

— Хорошо всем было бы в одном случае: если бы в тот год, когда я собрался брать крепость, тебе бы исполнилось двенадцать*, и ты бы являлся дэви. Думаю, в таком случае я бы вместо войны заключил брачный союз, и Пиппаливан стал бы одной из провинций Магадхи с сохранением независимого правления, но в то же время находился бы под моей защитой. Разумеется, я бы не тронул тебя до тех пор, пока ты не повзрослела бы достаточно, чтобы исполнять обязанности супруги, и, конечно, ни в коем случае не принудил бы к рождению детей в столь нежном возрасте. Ты подружилась бы с Дурдхарой, росла бы с ней рядом. Никто не осудил бы нас. Но что об этом говорить? Я рад и тому, что сейчас ты со мной и в безопасности. Никто тебя не свяжет, не обольёт водой, не напустит ядовитых змей к твоим ногам. Кроме меня, конечно, — голос его стал шутливым. — Но я это всё сделаю лишь по твоей просьбе, если захочешь пощекотать себе нервы. Любого хищника из леса притащу, только скажи! С «очень опасным тигром» мы славно побаловались тогда, да? Помнишь самое первое омовение в моих покоях? — и он игриво подмигнул.

Сердце от его слов зашлось в груди так, что дышать стало тяжело, а всё тело окутало тёплой волной. Чувства казались непривычными, но неописуемо приятными.

— С другой стороны, твои родители гордые, — продолжал Дхана. — Есть вероятность, что они отвергли бы моё предложение. Но тогда я бы устроил показательную войну без особых жертв с единственной целью — выкрасть тебя и жениться.

— Не спросив моего согласия? — притворно ужаснулся я, в глубине души очень довольный сказанным.

— Неужели Чандра-дэви отказалась бы? — он широко улыбался.

Я почувствовал, как щёки начинают пылать, словно самрадж снова влепил мне порцию сладчайших пощёчин, как в тот день, когда я без разрешения уехал кататься на Туфане. Если бы Туфан не погиб, я бы не вспоминал тот день с болью, ибо пощёчины самраджа меня вполне удовлетворили.

— Скажешь тоже, — смущение овладело мной, а сердце продолжало колотиться быстро, сильно. — Конечно, согласился бы. Я и в мужском теле, сам видишь, на всё согласен.

— То-то же, — довольным тоном ответил Дхана, а потом снова помрачнел. — Смерть твоего отца теперь никогда не даст мне покоя. И я осознаю, что ничем не смогу загладить вину. Всё, что я могу сказать в своё оправдание: тогда Чандравардан был моим врагом, и я обращался с ним, как с врагом. Я не ведал, какие чувства вспыхнут в моём сердце спустя четырнадцать лет к его сыну.