— Всё-таки мне удалось при жизни хоть чему-то полезному тебя научить!

— Хватит говорить так, словно помирать собрался! Ты проживешь ещё долго, я об этом позабочусь.

— Ловлю на слове.

И это быт, которым ты меня пугал? Не страшно совсем.

***

— Надеюсь, однажды ты захочешь выбраться отсюда, — говорю как-то, лёжа рядом с тобой возле камина.

— Зачем?

— Ну хотя бы… Мир посмотреть!

Твоя кровать тоже часто бывает задействована в нашем еженощном ритуале, но там довольно жёстко и тесно, так что я предпочитаю камин и медвежью шкуру.

Ты перебираешь мои волосы, которые стали ещё длиннее с тех пор, как я переехал к тебе.

— Куда же хочешь выбраться?

— Для начала в Крету. Потом, возможно, отправлюсь в Тхал и Мэннес*. Или ещё дальше.

— Хм.

— Ты против? Мы, между прочим, давно приглашены Хавоком-сан в гости. Это он нарисовал мне карту, по которой я добрался до тебя. Хавок-сан хорошо нам помог, не отрицай. И я хочу его поблагодарить.

Чувствую, как ты сразу напрягаешься.

— Он написал, вы сильно повздорили, — поднимаю голову и вижу, как ты хмуришься. — Может, пришла пора уже помириться?

— Жан смягчил краски. Мы не просто повздорили. Я решил больше не общаться с ним. Никогда.

— Почему?!

— Это наши личные дела, поэтому, прости, объяснений не будет.

— Как с тем письмом? — начинаю сердиться.

Опять секреты! Неужели тебе не достаточно всего, что было?

— Почему ты никак не успокоишься? — теперь начинаешь заводиться ты.

— Да потому что это сидит во мне, как заноза! Я знаю всё о тебе, кроме вот этих двух вещей, и меня съедает любопытство.

— Тогда съешь своё любопытство первым.

— Какой же ты… отвратительно-вредный!

— Был бы другим, никогда бы не заполучил тебя. Видимо, тебя привлекают только вредные мужчины.

— Меня привлекаешь ты, — изрекаю со вздохом. — Мужчины и женщины во множественном числе — это не по моей части. Скорее, по твоей.

— Что?! — даже дышать перестаёшь от изумления.

— Местные про тебя говорят, что ты — знатный ходок по блондинам.

— И где ты услышал подобную ересь?

Рассказываю про хозяина таверны, и вижу, как нарастает твой гнев.

— Вот как он мог догадаться, а? — спрашиваю.

— Понятия не имею, — отвечаешь резко. — Зато теперь видишь: не бывает на свете ничего секретного. Всё со временем выплывает наружу.

— Получается, за нами следили ещё в Централе?

— Полагаю, да.

— И Хавок-сан знал… Наверное, из того же источника? Но кто натрепал? Какая болтливая сволочь могла выдать нас?

— Теперь это всё должно быть тебе и мне безразлично. Какой смысл ворошить старое?

Видимо, ты совершенно не хочешь поддерживать неприятную тему. Что ж, не стану настаивать. Самому не хочется лишний раз расстраивать тебя. Ведь если сильно расстрою, тогда ничего не обломится сегодня, а ждать следующего вечера слишком долго.

Поцелуй запечатывает все вопросы. Пусть, в самом деле, прошлое остаётся в прошлом.

***

Каждый день ты по мере сил пытаешься разнообразить мой досуг какими-нибудь интересными делами.

А вечером и ночью меня ждёт не меньшее разнообразие в твоей компании в одной из комнат дома. В конечном итоге мы исследуем на предмет «удобства» все укромные углы и, сделав вывод, что лучше «классики жанра» ничего нет, возвращаемся к камину.

Ты бурчишь о том, что я совсем не ценю твою фантазию. Ты не прав, ценю. Но иногда твоя фантазия дает сбой. Например, идея заняться любовью в снегу мне крайне не понравилась. Несмотря на то, что ты уверял, будто, находясь в объятиях Огненного Алхимика да ещё на трёх слоях тёплой одежды, замёрзнуть невозможно, я испытал некоторый, а, точнее, значительный дискомфорт. Но в тот раз мы быстро вернулись и согрелись в доме.

В другой раз мне повезло меньше. Впрочем, закончилось второе происшествие и вовсе странно. До сих пор испытываю смешанные чувства, вспоминая тот эпизод.

Однажды с утра тебе вдруг взбредает в голову отвезти ежегодный отчёт начальству, и ты бросаешь меня одного на двое суток. И лучше бы ты бросил меня без еды, чем без спичек. Да-да, тех самых маленьких деревянных штучек, разжигающих огонь, в которых у тебя нет потребности в силу твоих личных особенностей. Тех самых, которые ты никогда не брал в дни подвоза провианта. А для меня их отсутствие — катастрофа.

Утром следующего дня по собственному разгильдяйству упускаю момент, когда нужно подбросить дров в огонь. И мой источник тепла гаснет. Разжечь его снова с помощью простейших методов, известных любому ребёнку, не выходит. И что вовсе обидно: усердное старание высечь огонь из камней или при помощи трения двух кусков дерева ничуть не согревает меня самого.

К середине дня холод пробирает до костей, несмотря на все ухищрения. Еду разогреть тоже нечем. Трескаю замёрзшее, стуча зубами. Пью талую воду. Уж лучше так, чем оставаться голодным и мёрзнуть ещё больше.

Некоторое время активно занимаюсь уборкой дома, рублю дрова во дворе, потом бесцельно прыгаю по комнате, но в итоге, наплевав на всё, достаю и откупориваю одну из твоих бутылок. У меня крайне скромный опыт общения со спиртным. Сколько нужно выпить для благих целей, мне неведомо, поэтому к полуночи я успеваю здорово набраться, отхлебнув, на первый взгляд, совсем немного.

Вот так и получается, что ты находишь меня ранним утром на вторые сутки после своего отъезда в позе эмбриона под всеми доступными мне одеялами, шкурой медведя и с полупустой бутылкой в руке. Наклоняешься к моей щеке, дышишь в лицо морозным воздухом и жарко шепчешь:

— Окоченел совсем? Погоди, сейчас согрею.

Даже ничего не могу ответить. Губы слиплись, голова кружится, нестерпимо хочется пить. И я даже не понимаю, холодно мне сейчас или нет. Что тут ответишь?

Быстро раздеваешься донага и пробираешься ко мне под ворох одеял.

— Камин я уже разжёг, но дом успел остыть и прогреваться будет долго, так что придётся ускорить процесс. Я виноват в случившемся, поэтому сам всё исправлю.

На твоё столь близкое присутствие у меня всегда одна реакция, независимо от того, в каком физическом состоянии нахожусь. А какая ещё может быть реакция, если твоё обнажённое, пылающее от возбуждения тело тесно прижимается ко мне? Внезапно головокружение прекращается, и я понимаю, что не хочу уже ни есть, ни пить, ни спать. Хочу лишь, чтобы ты продолжал успешно начатое, ибо твои руки и рот просто фантастичны, когда дело доходит до ласк. И ты продолжаешь великолепно, превосходно… Так чувственно и страстно! Я уже готов послушно раскрыться перед тобой, предвкушая желанный финал, но неожиданно ты берёшь мою руку, быстро выливаешь мне на ладонь ароматную маслянистую жидкость. Ловко растираешь её по моим пальцам и толкаешь их в себя.

Вздрагиваю и немедленно трезвею.

— Ты что творишь?

Твоё лицо так близко. Глаза ярко блестят в свете зарождающегося утра, и я понимаю, что столь странного взгляда у тебя ни разу не видел. И ты пугающе трезв, в отличие от меня.

— Моя очередь отдавать долги, — шепчешь на ухо. — Не дёргайся, я всё сделаю сам. А тебе будет очень хорошо. Лучше, чем всегда.

— Не надо мне ничего…

— Не сопротивляйся. Что за упрямец? Я же пообещал, что хорошо согрею тебя.

Всё тело с головы до ног прошивает крупной дрожью, ужас и восхищение сплетаются в хаотичный клубок.

— Рой, правда, прекрати.

Мне страшно. Так страшно уже давно не было.

— Тебе разве неприятно? Если скажешь да, я прекращу. Только не лги. Так — неприятно?

Делаешь резкое движение, и мои пальцы погружаются ещё глубже. Из горла вопреки воле вырывается протяжный стон, и я слышу его словно со стороны. Внутри тебя влажно, скользко от масла, горячо и так тесно, что перехватывает дыхание. И я понимаю вдруг, что страх исчез. До умопомрачения хочется погрузиться целиком в эту жаркую тесноту, готовую принять меня.

— Разве плохо? — твой шёпот задевает внутри какую-то неведомую струну.