— Сообщишь, кто у вас родится?

— А вы, господин фюрер, приезжайте в гости в положенный срок, своими глазами увидите. Вы в Ризенбуле уже сто лет не были! И не ссылайтесь на дела. Я везде побывал, в том числе в Бриггсе. Вам самое время отдохнуть. Лиор восстановлен, окончание стройки в Ишваре не за горами. Я, кстати, Шрама видел …

Слегка напрягаюсь по старой привычке. Хотя теперь-то уж чего…

— Уважаемым человеком стал, к нему за советами обращаются. Живёт неподалеку от городской церкви и детей обучает основам алхимии. Дом себе построил, как сыр в масле катается, но рожа всё равно мрачная. Ему бы влюбиться.

Невольно давлюсь смехом и зажимаю рот, но хохот всё равно прорывается. Ты смотришь на меня с широченной ухмылкой.

— Ага, представили? Я вот тоже себе представил влюблённого Шрама, и потому всю дорогу до столицы ржал в поезде так, что меня за сумасшедшего приняли. А ещё: какой цирк получится, если Шрам влюбится в… — ты тянешься через стол всем телом, чтобы по секрету сообщить нечто любопытное, и тут входит мадам Гернштейн с подносом.

— Господин фюрер, я вам чай принесла.

Надо отдать этой даме должное, лицо её абсолютно непроницаемо, хотя зрелище, наверное, со стороны то ещё.

Ты заползаешь обратно на свой стул и начинаешь выбивать пальцами дробь по столешнице, разглядывая потолок.

Ничего не сказав, мадам Гернштейн оставляет чайник, сахарницу и две полные чашки на подносе между нами, а сама величественно уплывает обратно в приемную.

Секретаршу эту мне порекомендовал пару лет назад Хавок, представив её как свою родственницу. Госпожа Гернштейн была дамой средних лет — худой, высокой, бледной, в очках и не слишком симпатичной. Зато хорошо своё дело знала.

Да и если подумать, зачем мне симпатичная секретарь? Я женат.

А если совсем честно, на красивых претенденток капитан Хоукай смотрела так, что я начинал опасаться за их жизнь или, по меньшей мере, здоровье, поэтому пришлось согласиться на протеже Хавока, как на наименьшее из зол. Впрочем, до сих пор мадам Гернштейн меня не разочаровывала. Однако кое-кому замечание бы сделать надо.

— Стальной, ты чего вытворяешь? На приёме у фюрера нормальные люди не лазают по столам.

— Кто ж знал, что она войдёт!

— Ты сам согласился выпить чай. Мадам Гернштейн его принесла, а тут ты возлежишь поперек моих бумаг с неприлично ухмыляющейся физиономией!

— Будто вам есть дело до того, что подумают окружающие о каком-то странствующем чудаке.

— Мне есть дело до того, что подумают о главе Аместриса. Я свой безупречный статус праведными трудами заслуживал, а ты хочешь все испортить?! Мальчишка!

— То есть вы намекаете на то, что я — мелкий? — нехороший такой огонёк в твоих глазах зажёгся, знакомый мне по старым временам. – Да?!

Ты удивительно серьёзен со своим подростковым комплексом … Как тебе объяснить, что именно это и делает тебя таким привлекательным! К тому же сейчас ты стал более гибким, окреп, повзрослел. Но в душе, вижу, так и остался мальчишкой.

— Могу потянуть за уши, — предлагаю великодушно, откровенно наслаждаясь зрелищем булькающего в тебе негодования.

Теперь на меня в изумлении смотрят два янтарно-золотых глаза, обрамленных пушистыми ресницами. Надо же, ты иногда похож на котёнка, готового свернуться клубочком на чьих-нибудь коленях и довольно мурлыкать, если ему почесать шёрстку.

— Это как?

— Вот так, — и я, смеясь, сам тянусь над столом и быстро дергаю тебя за левое ухо. — Чтобы вырос скорее.

Сила алхимии! Чем мы занимаемся? Но я так счастлив ненадолго отвлечься и просто поболтать с тобой. Сейчас ведь можно говорить о чём угодно, правда?

Ты снова краснеешь, прижимаешь ладонь к уху и подозрительно смотришь на меня, будто в ожидании подвоха. Но подвоха нет.

— Пей чай, а то остынет.

Машинально отхлёбываешь из чашки, давишься этим единственным глотком и начинаешь кашлять.

— Травяной! С мятой! А я люблю крепкий и сладкий. Или кофе, но только без молока!

— Попросить мадам Гернштейн сварить кофе?

— Нет, не надо… Мне пора! А кто вообще сказал, что это помогает?

— Что?

— Если за уши потянуть.

Ты повзрослеешь когда-нибудь? Ведь ваше с Альфонсом детство закончилось в шесть лет, когда вы лишились матери, а потом…

Нет, не будем о «потом». Я до сих пор иногда вижу во сне отрывки прежнего кошмара: спальню госпожи Пинако и двенадцатилетнего пацана с забинтованными обрубками вместо правой руки и левой ноги. Таким я впервые встретил тебя, Стальной, и эту встречу до смерти не забуду, как до последнего вздоха мне суждено помнить резню в Ишваре, смерть Хьюза, глаза Прайда, пригвоздившего меня щупальцами к центру преобразовательного круга …

Тебе отчасти повезло. Руку ты вернул благодаря помощи Альфонса, но вместо ноги у тебя до сих пор автоброня. Ты к ней привык за столько лет и бегаешь ничуть не хуже любого здорового парня. Хорошо, что мастер, создавший и обслуживающий твой протез, самый близкий тебе на свете человек. Твоя жена. Она сумеет позаботиться о тебе.

Насчет потягивания за уши забудь. Я пошутил. Надо будет — сам вырастешь. Так что возвращайся в Ризенбул. Надеюсь, вскоре увидеть Элрика младшего. До встречи, Стальной.

Ты уходишь, махнув на прощание рукой, а я усаживаюсь на место и продолжаю улыбаться, вспоминая твой голос, забавную мимику, резкую, размашистую жестикуляцию и при всём этом какую-то необыкновенную легкость и грацию в маленьком худощавом теле.

Сначала я думал, что ты похож на солнце со своими золотыми волосами и сияющими глазами цвета янтаря. Но я не прав. Ты не солнце. Оно чересчур большое, серьёзное и может сжигать. А ты — солнечный лучик или солнечный зайчик. Оставайся, пожалуйста, таким. И пусть у твоих детей никто не отнимет детство, которое отобрали у вас с братом.

========== Глава 3. Долгожданный первенец ==========

Почему-то полагал, что после возвращения на родину перестану думать о тебе с беспокойством. Я и не беспокоюсь. Но думаю.

Там, на Западе, я всегда писал два письма с новостями: одно отправлял Уинри, а другое — никому, хотя предназначалось оно вообще-то тебе.

Я так ни разу и не отправил в столицу никакого сообщения, хотя порой мне безумно хотелось узнать, как продвигается воплощение твоей, - нет, нашей общей мечты — о восстановлении Ишвара. От Уинри я узнал о вашей с капитаном Хоукай свадьбе и искренне порадовался — давно пора.

Потом по возвращении в Ризенбул я провёл месяц дома, а затем рванул в Бриггс, из Бриггса в Ишвар, из Ишвара в столицу… В Штабе мне передали письмо от Уинри, где она вежливо сообщала своему «загулявшему мужу» о том, что ждёт первенца. Она-то уж знала, что без посещения Штаба я на Запад не уеду.

В тот день я с трудом попал на приём к тебе. Прорвался сквозь баррикады, выстроенные мадам Гернштейн.

Наконец, запомнил её фамилию! Забавная у тебя секретарь — чопорная, неумолимо-серьёзная. Как ей, интересно, понравилось увидеть меня полулежащим на твоем столе с коленями, упертыми в сиденье стула, в то время пока ты хохотал от души?

А у тебя, между прочим, морщинки под глазами и седые пряди на висках. Это я заметил, когда придвинулся ближе. Но они тебя ничуть не портят, поверь. Ты стал выглядеть солиднее.

В общем, я вспоминаю тебя довольно часто. И на это никак не влияет моё другое беспокойство: за здоровье жены и малыша. Хотя дёргаться, наверное, не стоит. Уинри чувствует себя отлично. Встаёт с утра позже, чем обычно, но всё равно, несмотря на мои предостережения, берётся за работу: сначала домашнюю, потом идёт в мастерскую и трудится до обеда. Ее автоброня из сверхпрочного и легкого сплава славится на весь Аместрис.

Я адаптировал к местным условиям западную методику изготовления металла. Пришлось строить плавильню поблизости от дома, но это случилось еще в прошлый мой приезд. Ты тогда помог, выделив средств на проект с условием, что Уинри обучит других мастеров и будет выполнять в первую очередь государственные заказы.