Никогда прежде со мной подобного не случалось. И я ещё больше раздражаюсь из-за того, что не могу справиться с собой. Ведь что может быть проще, если враг не снаружи, а внутри? Даже не надо никуда идти, чтобы сражаться, не надо брать оружие! Почему я не способен победить свою бесконечную апатию? Это же совсем просто. Однако постепенно день за днём убеждаюсь, что воевать с самим собой намного сложнее, чем с Отцом и его Бессмертной армией.

***

А потом в доме, как гром среди ясного неба, появляешься ты.

Тебя притаскивает на обед Уинри солнечным летним днём. И говорит, смущённо улыбаясь, что возвращалась из мастерской, а ты стоял посреди дороги возле дома. Моя супруга проявила радушие и пригласила разделить с нами трапезу… Она бы точно так же поступила по отношению к любому незваному гостю, забредшему к нам. Я это понимаю, поэтому не могу сердиться на неё.

А вот на тебя злюсь!

Все нечистые силы всех миров дёрнули тебя приехать! Вот зачем, скажи? Что тебе в Ризенбуле понадобилось?! Именно теперь, когда я едва начал обретать почву под ногами…

Или мне просто хочется так думать?

Тот жуткий обед до самой смерти не забуду. Сердце колотится в горле, и я ничего не могу проглотить. И ты ешь молча, уткнувшись в тарелку. И Уинри с бабушкой Пинако, словно воды в рот набрали. Даже Ван-тян непривычно притихает, несмотря на то, что получил от тебя в подарок несколькими минутами раньше большую красную машину. Он не спешит играть с ней, а просто сидит на стуле и смотрит на тебя широко распахнутыми глазами, вцепившись обеими руками в кузов.

Очень хочется вскочить и заорать. Или собраться с духом и вежливо попросить тебя уйти. Выброситься в окно или выкинуть за шиворот тебя. Кажется, по-научному это называется амбивалентными чувствами.

Наконец, кое-как покончив с горячим, ты просишь у меня разрешения осмотреть химическую лабораторию. Как я могу отказать? Она на государственные деньги построена.

В последней попытке избежать пугающего разговора с отчаянием спрашиваю у Уинри, не возражает ли она, если мы оставим её на некоторое время. Как назло, моя жена не против.

Интересно, если б Уинри могла заглянуть в будущее и узнать, к чему твоя просьба приведёт, она бы задержала меня? Этот вопрос долгие месяцы спустя давит камнем в висок.

***

Посещение лаборатории оказывается ещё мучительнее, чем обед. Туда мы следуем в полном молчании, и я не решаюсь его нарушить. В присутствии моих помощников ты спрашиваешь исключительно о том, как продвигается работа и какие исследования проводятся. Ни слова о том, что я тогда наговорил тебе. Ни слова о себе или Оливии.

Так же молча, закончив интересующий тебя осмотр, мы отправляемся обратно, и лишь когда входим в неширокий сосновый лес у подножия одного из холмов, ты резко останавливаешься. Я тоже замираю в шаге от тебя.

— Завтра уезжаю в Бриггс, — внезапно говоришь ты, не глядя мне в глаза. — Думаю, что ни сюда, ни в Централ больше не вернусь. Я бы хотел, чтобы ты изменил своё решение насчёт посещений Штаба. Оливии непременно понадобится твоя помощь. У тебя много полезных для Аместриса знаний, собранных на Западе. И, думаю, ты вскоре сделаешь новые открытия в лаборатории. У тебя перспективные разработки. Признаю, что не зря вложил в твои проекты государственные средства. Надеюсь, ты не откажешь консультировать нового фюрера из-за моих прежних ошибок?

Хмыкаю про себя. И это всё, ради чего ты приехал? Попросить за Оливию-сан? Ты мог просто позвонить. Я бы не отказался выполнить твою просьбу.

— Но почему Армстронг-сан сама не обратилась ко мне?

— Она же не знает о твоей суровой клятве.

— Хорошо, ради нового фюрера беру свои слова обратно.

— Спасибо.

Наконец-то поднимаешь голову и смотришь на меня. Долго, пристально. Снова вижу ту складку над переносицей и острую боль в твоих глазах. Такого глубокого отчаяния я не замечал в тебе раньше. С кем оно связано? С Хавоком-сан? С мадам Лизой? Что с тобой произошло за эти три месяца?

— Зачем ты оставил пост?! — вырывается против воли. — Почему уезжаешь в такую глушь, как Бриггс?! Неужели тебе нечем заняться в Централе или хотя бы в Ист-Сити?!

Опять отводишь глаза, словно тебе вдруг стало очень тяжело выносить мой взгляд.

— Долго объяснять. Решение вызревало трудно, но оно было единственно правильным.

— Оставить страну, когда ты можешь ещё много чего сделать, и есть твоё правильное решение? По мне, так это полная ересь!

Последние два слова заглушает невыносимый треск. Не успеваю ничего понять, как меня сшибает с ног, и я качусь кубарем. В рот набиваются хвоя и песок. Пытаюсь отплеваться, но они набираются снова.

Удар! Кажется, сотрясается земля на многие мили вокруг. Порыв ветра проносится над головой, осыпая мириадами сосновых игл. Открываю глаза и вижу, что лежу на спине, придавленный всей тяжестью твоего тела, а рядом торчат колючие ветки. Много поломанных ветвей.

— Ты безнадёжен, — выдыхаешь мне в лицо, и я замираю, ловя знакомый запах дыма и пороха, въевшийся в твои волосы и одежду. — Хоть бы внимательно наблюдал за происходящим. Дерево чуть тебя не задавило, а ты и не заметил!

— Проклятье! — пытаюсь ужом вывернуться и отползти в сторону, но ты меня почему-то не выпускаешь. — Как оно вообще упало? Ведь ни урагана, ни грозы нет.

— Сердцевина сгнила. Старое уже, корни наружу торчали, и ствол наклонился. На самом деле было заметно, что оно вот-вот упадёт. А ты умудрился встать прямо под ним. Как ты раньше сражался с такими опасными врагами, как Энви? Совершенно несобранный.

— А сам-то… Тоже встал рядом… И вообще… Кто ты такой, чтобы насмехаться надо мной?! — завожусь с полоборота, но в желании побольнее задеть тебя впервые не нахожу подходящих слов, в итоге смущённо затыкаюсь, осознав, что веду себя, как ребёнок.

Ты приподнимаешься на локтях и начинаешь смеяться. Хохочешь всё громче и заразительнее, и твой смех невольно передаётся мне.

— Как кто? Фюрер в отставке, спасший тебя от вражеской сосны! — изрекаешь нарочито пафосно, и от этого нам обоим становится ещё веселее.

Сухие иглы с твоих волос и формы дождём сыплются на моё лицо, щекоча кожу. Кручу головой, чтобы смахнуть их, но толком ничего не получается. А ты наклоняешься всё ниже, словно специально хочешь, чтобы эти иголки продолжали сыпаться. Я, как идиот, не соображаю, к чему дело идёт, до последнего. И вдруг твои горячие губы припечатывают меня к земле.

Те губы, которые не мои.

Те, которых мне нельзя касаться.

Те, о которых нельзя никому говорить.

Они самозабвенно целуют меня, и я готов продать гомункулам и Отцу душу, воскресни они все разом, лишь бы этот поцелуй не прекращался никогда.

Твой язык проникает глубже, и в сумасшедшем бреду, отзываясь всем телом на внезапные ласки, я начинаю подозревать, что падение чёртовой сосны каким-то образом твоих рук дело. Даже если так, спасибо, что уронил её, и спасибо, что приехал. Я бы умер, если бы больше никогда тебя не увидел. Моя душа уже начала угасать, но я осознал это лишь сейчас, оказавшись в твоих объятиях. Я почти перестал быть самим собой, но ты заставил меня снова хотеть жить.

Хотеть желать.

Ты прерываешь поцелуй и отстраняешься с таким видом, словно ничего не произошло. Встаю, шатаясь. Все, на что сейчас способен — сделать пару нетвёрдых шагов и прижаться спиной к ближайшему шершавому и тёплому от солнца стволу, ловя опалённым ртом воздух. А небо кружится и кружится, словно обещая упасть и похоронить под собой неисправимого грешника. Того, кто упорно не желает каяться в делах своих.

Ты снова приближаешься со странным, пугающим выражением лица. Наклоняешься ко мне, касаясь левой рукой подбородка. Правой бесцеремонно расстёгиваешь ремень моих брюк и одним движением сдёргиваешь их до щиколоток. Я настолько ошарашен, что не могу сопротивляться. Просто сдаюсь на твою милость. А ты неожиданно соскальзываешь передо мной на колени, и я обмираю, проваливаясь в сказочно прекрасный мир, где никогда ещё не был.