– Привет, Фёдор, привет, – я, в знак приветствия, ударяю об его протянутую ладонь своей.

– Григорий Иванович, вы знаете, что там?

В иерархии организации, в которой мы оба служим, моё положение выше, чем его. Собственно говоря, я являюсь его непосредственным начальником, как являюсь непосредственным начальником ещё девятнадцати балбесов, сидящих с ним в одном кузове. А все вместе мы – оперативное подразделение «Стальной руки», внешней и внутренней разведки Чёрной Армии.

Я вновь вытаскиваю половину своего несчастного туловища на холод и ветер, царящий за бортом, отодвигая при этом край тента и впуская мороз внутрь, ко всеобщему неудовольствию моих подчинённых. Махаю рукой в чёрной вязаной варежке, привлекая внимание водителя. Мы больше никого не ждём, и грузовик резко трогается, едва не выбрасывая меня на белоснежное покрывало. Лишь чудом мне удаётся удержаться и не уронить ни себя, ни свой авторитет в глазах солдат.

– Самолёт сбили, – обернувшись, ответил я на вопрос Зверюганова. – Нас посылают проверить.

На его лице сразу же отразилась вся скука и тоска от полученного известия. Действительно, какой нормальный человек станет радоваться рабочей рутине?

– А чей самолёт-то? – поинтересовался кто-то из солдат. Кто именно, я понять так и не смог, как раз в этот момент грузовик подпрыгнул на очередной кочке, смазав для меня лицо спрашивающего.

– Пока неизвестно. На позывные не отвечал ни на одном из языков.

– Это что же получается, товарищ капитан? Хотите сказать, что здесь ещё кто-то летает, кроме япошек или немчуры? Может быть, у степняков самолёты появились? – взрыв грубого, солдатского хохота был для шутника более чем удовлетворительным ответом.

– Доедем до места, Добровольский, ты мне лично доложишь, что за модель самолёта и из какой страны оный аппарат прилетел. Доклад сделаешь на казахском, – мстительно добавил я.

Добровольский аж обалдел. Двухметровый, с огромной, по-русски пышной русой бородой, казахского он в жизни не знал, а летать боялся. На каждого же степняка, которому не посчастливилось оказаться в его поле зрения, зыркал так сурово, что тот, несмотря на весь свой буйный кочевой нрав, старался как можно дальше убраться от недоброго взгляда этого громилы. Учитывая непростые отношения Чёрной Армии с казахским населением, удавалось это далеко не всегда. Видимо, были у Добровольского какие-то свои счёты с казахами. Впрочем, он об этом не распространялся.

На самом деле, было над чем задуматься. Как говорил когда-то Александр Сергеевич Алеутов: «В каждой шутке есть доля шутки и доля военной тайны». Парни были правы, авиация в регионе была только у немецкого рейхскомиссариата и Новосибирской республики, марионеточного государства японцев. Мы же были зажаты с обеих сторон этими двумя колоссами, не в силах продохнуть и толком развернуть наши немногочисленные военно-воздушные силы. Но они у нас всё равно были. Парочка трофейных немецких вертолётов и два десятка реактивных самолётов собственного производства и куча бесчисленного хлама времён Последней войны, абсолютно на сегодняшний день бесполезного. Их наличие, правда, ничего не решало. Едва мы попробуем поднять их в воздух, как коршуны престарелого, разжиревшего, но всё такого же боевитого Германа Геринга разорвут наших ребят в клочья.

Мир шагнул далеко вперёд с тех самых пор, как мы нанесли атомный удар прямо по гвардейцам Конева. Очень далеко. Теперь немцы утюжили то немногое, что осталось от России ракетами «воздух-земля», выпускаемыми с реактивных штурмовиков и заливали наши города напалмом, сбрасываемым с таких же современных бомбардировщиков. Нам же оставалось лишь по мере сил огрызаться на бесконечные бомбёжки и всеми силами стараться развернуть собственное производство военной техники. Получалось, надо сказать, с трудом. Слава Богу, хоть на восточной границе было всё спокойно. Японцы, откусившие от России во время Последней войны всю Сибирь вместе с Дальним Востоком, на этом успокоились и, в отличие от немцев, нас авианалётами не донимали. Даже шли на какой-никакой контакт, именно через границу с их марионеткой – Новосибирской республикой, в Чёрную Армию шёл поток контрабанды.

Оставались, правда, ещё казахские степняки, скатившиеся после развала Союза, до состояния анархических кочевых племён. Но их в расчёт и не стоило брать. Там не то что до авиации, до государства в принципе было ещё очень далеко.

Подвинув Зверюганова, я сел на деревянную скамейку, прибитую вдоль стенки грузовика и, откинувшись назад, поддался размышлениям. Границы Чёрной Армии беспокойны, это факт. Немецкие рейды, японские солдаты, бряцающие оружием (больше для виду, понятное дело), набеги степняков и просто шайки бандитов, рыскающие то тут, то там в поисках наживы. Всё это было, всё это понятно. Но вот неопознанного самолёта мы не сбивали ещё никогда. Всегда было понятно, чей он, хотя бы по предсмертным воплям в эфире. А тут же…

«Я стою за живых, и за честь мёртвых. За те поколения, что были, и за те, что будут…».

Грузовик остановился около горного КПП примерно через полчаса езды. Мы мгновенно выгрузились из него. У обычных солдат, если кто видел, такие действия занимают относительно много времени и часто бывают очень неуклюжими. Мы же всё сделали быстро, чётко и аккуратно, меньше чем за минуту рассыпавшись полукругом вокруг машины и зорким взглядом осматривая местность. Правда, если говорить начистоту, не совсем зорким. Самым слабым звеном в этой цепочки был, конечно же, я со своей близорукостью. Тем не менее, за годы практики я научился худо-бедно справляться и с этим недугом, так что мои соратники могли со спокойной душой на меня положиться.

Впрочем, на этот раз всё было тихо. Противника, как и ожидалось, в округе не было, а небольшой охранный пост был полностью под нашим контролем, что подтверждал молоденький рядовой, выпорхнувший из тёплого, протопленного помещения на зимний сибирский холод и рассматривающий нас широко распахнутыми глазами.

– В-вы… вы из разведки, да? – слегка запинаясь, обратился он ко мне.

– Вольно, рядовой, – я обратился к нему по уставу. Парня необходимо было привести в чувство, а ничто не способствует хладнокровию больше, чем чёткое следование установленным правилам. – Оперативное отделение внешней и внутренней разведки Чёрной Армии, капитан Отрепьев. Доложите обстановку.

– А… а, да, так точно, товарищ… э-э-э, капитан, – ответил он, разглядывая мои погоны. На самом деле, у нас в «Стальной руке» своя система званий, по которой, если переводить на армейские ранги, ко мне следовало обращаться «товарищ полковник». Впрочем, бедному солдатику об этом знать было не обязательно. Он и так сильно теряется от волнения.

– Ваши люди уже здесь, они недавно прибыли. Спросили меня, не видел ли я падавший самолёт. Я сказал, что видел, и указал сторону, в которую он летел. Они сказали, чтобы я дождался вас, а потом послал следом.

«Мои люди»? «Послал следом»? Это что ещё за фокусы? Все «мои» ехали со мной в одном кузове, и опередить меня уж никак не могли. Следовательно, это какие угодно «чужие», но уж никак не «мои». И хорошо, если эти чужие носят мундиры Чёрной Армии, а не какую-нибудь форму цвета фельдграу…

– Ну, и куда же «мои люди» пошли? – не скрывая иронии, спросил я.

Солдатик, впрочем, сарказма не почуял и бодро отрапортовал:

– На четырнадцатый перевал, товарищ капитан! Ваши люди отправились на четырнадцатый.

Сказал так, будто я все здешние медвежьи углы знаю…

– Показывай, где дорога на четырнадцатый, – сухо приказал я рядовому.

«…Когда придёт час отмщения, я встану плечом к плечу со своими товарищами, без страха встречусь со своим кровным врагом и поставлю свой народ превыше собственной жизни».

А вот и «чужие».

– Здорово, Гром, – подойдя со спины, поприветствовал я крупного, широкоплечего мужчину в серой шинели.

– Здорово, Анафема, – крепкое рукопожатие было ответом на моё приветствие.

Гром – это от фамилии. А так на самом деле он Василий Андреевич Громов, сын белоэмигранта, уехавшего из России после Гражданской. Родился Гром в Париже, в двадцать пятом году. Его отец был одним из тех немногих русских, кто содержал свои капиталы в иностранных банках и после своего бегства не работал ни в такси, ни в книжных издательствах, совершенно не нуждаясь в средствах. Мальчик получил прекрасное образование, объездил всю Европу и Северную Америку, собственными глазами видел Рим и Брюссель, Лондон и Берлин. По его словам, отец пророчил ему блестящую карьеру юриста, которую на корню загубили немецкие танки, растоптавшие и смявшие французские войска летом сорокового года. Его семье пришлось бежать в Британию, которая, впрочем, тоже вскоре пала. Вася, правда, этого уже не увидел. Ещё в сорок втором, когда англичане из последних сил отражали разрушительные бомбардировки Люфтваффе, он, приписав себе в документах лишний год, вместе с другими белыми солдатами прибыл в Архангельск. Белые бригады… спустя двадцать лет после обидного и горького поражения, спустя двадцать лет кромешного красного террора, унижений и оскорблений, эти люди нашли в себе силы прийти на помощь своей обливающейся кровь Родине. Родине, которая отреклась и плюнула в лицо своим самым доблестным и верным сыновьям. Это был величайший акт единения нашего народа. Два непримиримых соперника – Белая и Красная армии, маршировали вместе, плечом к плечу, по улицам древнего северного города. А женщины, которые в силу военного положения, были чуть ли не единственными зрительницами этого величественного шествия, плакали и падали на колени от радости. Правда, даже помощь белогвардейцев не смогла спасти Россию. Немецкие «панцеры» уже колесили по Невскому проспекту, а свора коллаборационистов вывозила русские богатства из Эрмитажа. Уже была почти взята в окружение Москва, а Киров метался из стороны в сторону в своем рабочем кабинете в Куйбышеве, не зная, что предпринять. Впереди было падение Ворошиловграда, газовая атака под Чебоксарами, знаменитый сентябрьский переворот, совершённый нашим же высшим генералитетом, и горькая победа весной сорок пятого, что досталась нам такой огромной ценой, но дала шанс на выживание. Впереди были одни лишь поражения и растоптанные надежды. Но в тот момент, маршируя по ледяным улицам Архангельска, Вася был счастлив. Счастлив, как никогда в жизни. Так он сам мне говорил.