Он резко повернулся к Алеутову.

– Соберите своих людей, комбат, и очистите занимаемые позиции. Вы сами всё слышали, времени, чтобы добраться до объекта у вас не так уж много, всего пять часов, так что я бы предложил вам поторопиться.

– Товарищ генерал, а не можем ли мы… все мои люди пойдут добровольцами… – начал было комиссар, но Конев резко прервал его.

– Не можете, товарищ комиссар, приказ командования на этот счёт предельно ясен. Тем более, то, что мы здесь сделаем, всё это будет ради них, – он указал на меня. – Ради тех, кто ещё будет. Дадим им хоть один, призрачный шанс, правильно ведь? Так что уводите пацана, а заодно и всех своих людей. Сегодня потерь будет не больше, чем необходимо.

– Вас понял, товарищ генерал. Разрешите приступить к выполнению приказа? – Александр Сергеевич снова взял под козырёк.

– Разрешаю, товарищ комбат.

Не успел Конев закончить фразу, а Алеутова уже и след простыл. Наш деятельный комиссар побежал раздавать указания. Военное управление было полностью его стихией, и в этом деле он чувствовал себя, как рыба в воде. Я же остался стоять, растеряно глядя на генерала.

Значит, это не сказки? Оружие действительно существует?

– А ты чего стоишь, рядовой? Не слышал указаний?

– Слышал, товарищ генерал.

– Ну, так вперёд. Иди, парень, иди, собирайся. Зайди в госпиталь, пусть тебе жгут снимут. А то потом в суматохе забудешь, не дай Бог до гангрены доведёшь. Дорога вам предстоит неблизкая, а времени мало. Иди, солдат… и помни нас.

Самолёты мы услышали часа через четыре, после того как вышли по направлению к объекту. Алеутов уверенно вёл нас вперёд, он, как оказалось, прекрасно знал и дорогу, и направление. Наш комиссар как раз громко уточнял, что мы прошли примерно две трети пути, когда в небе над лесной чащей лениво и обречённо прополз чёрный силуэт бомбардировщика «Пе-8», окружённого стайкой шустрых истребителей. Шёл он, как и вся ватага, медленно, спокойно и рассудительно, будто понимал, что спешить ему туда, куда он направляется, смысла нет. Там кипит бой, да, бой страшный и кровавый, где каждый из наших бойцов ходит между жизнью и смертью. Вот только, когда над полем брани появится его крылатая фигура, никакой жизни там больше не будет.

Самолёты медленно плыли на запад…

Весь наш батальон, как один, задрал головы и провожал взглядом эту благородную, стальную птицу, несущую свой смертоносный груз. Но та смерть, та необратимая страшная гибель для одних, станет спасением, отблеском надежды для миллионов других. Для жён и матерей гвардейцев Конева, что сейчас ведут безнадёжный бой в изрытых пулями и снарядами траншеях. Для детей, младших братьев и сестёр тех солдат, что сейчас по всей длине фронта сдерживают неотвратимое, механически-расчётливое немецкое наступление. Для престарелых отцов тех мальчишек, что в свои двенадцать лет вынуждены стоять две смены подряд за заводскими станками, производя оружие и танки для Красной Армии. И если спросить у тех солдат, что сегодня сменили нас на переднем крае обороны, что они выберут: свою жизнь или эту слабую, едва тускнеющую надежду для миллионов других их соотечественников, ответ их будет очевиден.

Впрочем, скоро у наблюдаемых самолётов появилась компания. То тут, то там, по всей длине горизонта, небо заволакивали всё новые и новые эскадрильи, сопровождающие, каждая по одному, а то и по несколько стратегических бомбардировщиков. Кажется, сегодня Новиков решил поднять в воздух всё, что у нас ещё могло летать.

Я едва успел подумать: «Значит, всё-таки бомба…»

А потом началась гонка. Гонка, которую я никогда в своей жизни не забуду.

– Батальон бего-о-ом! – заревел, словно воздушная сирена, Алеутов.

И мы рванули. Все как один, убегая от страшного, нечеловеческого пожара. От лютой смерти, которая была уготована генералу Коневу и всем его солдатам. Солдатам, что сейчас отдавали свои жизни ради того, чтобы жили мы. И мы, в свою очередь, в благодарность к ним, во имя самой памяти о них, не имели право этой подаренной нам жизнью пренебрегать.

Бежать быстрее, ещё быстрее. Бежать по-животному, по-дикому, едва не вставая на четвереньки. Перепрыгивать корни и коряги, огибать вековые деревья. Мимо лишайника, обволакивающего древний мокрый камень, подобно зелёному ковру. Мимо едва заметной звериной тропки, мимо лесного ручья и раскидистого дуба, непонятно как выросшего посреди соснового бора. Только вперёд, не сбавляя темп, не останавливаться ни в коем случае.

Наш батальон неожиданно вылетел на лесную поляну. Точнее сказать, это было солидных размеров поле, по непонятной усмешке природы вырвавшее место для своих весенних трав у векового леса. Со всех сторон оно было окружено деревьями и понятно было, что здесь путь наш отнюдь не кончается. До неведомого мне объекта было ещё далеко. Но, тем не менее, мы сделали секундную передышку, на мгновение замерев всем подразделением и разглядывая открывшийся нам простор.

В тот же миг нас тряхнуло. Мы услышали взрыв, похожий на гулкий, почти подземный хлопок, как будто где-то недалеко от нас проводились горные работы. Вот только, никаких работ рядом с нами. А было лишь действие неведомого нам оружия на расстоянии десятков километров от нас.

Через секунду задрожала земля, заставив многих из нас упасть на колени. Небеса вспыхнули, как будто на них зажгли ещё одно новое солнце. К чёрту, какое новое солнце?! Тысячи новых солнц! Всё это время между наших рядов бегал Алеутов и орал: «Не смотреть, не смотреть! В землю! Всем уткнуться в землю!» Многие, наверное, в страхе за свою жизнь так и делали. Но не я. Я неотрывно смотрел на поднимающееся из-за деревьев огромное ревущее пылевое облако, оставшееся от взрыва и более всего напоминающее своей формой шляпку гриба. Я видел, как тучи пепла медленно закрывают своей массой свет настоящего, весеннего солнца, от чего оно чернеет до цвета копоти, цвета мрачных крематориев лагерей смерти, цвета эсесовских мундиров. И в тот момент я понял, отчётливо и ясно понял, что вижу свет нового для себя светила. Солнца, которое на годы, если не на десятилетия и века, почернело для моего народа.

Меня зовут Григорий Иванович Отрепьев. Мне шестнадцать лет. И сегодня я смотрю, как чёрное солнце Нового Порядка восходит над моей страной. Сегодня я вижу новую зарю, которую не забуду никогда…

«Возьмите тогда глаза мои,

Возьмите тогда глаза мои

Возьмите тогда глаза мои,

Чтоб они вас впредь не видали.

Нам уже не нужны глаза твои,

Нам уже не нужны глаза твои,

Побывали уже в глазах твоих

И всё что нам нужно взяли.»

Чёрная Армия, окрестности Нижнего Тагила. 27 ноября, 1961 год.

Меня зовут Григорий Иванович Отрепьев. Мне тридцать три года. И я помню свою Клятву:

«Я верю, прежде всего, в Россию: единую, неделимую, непобедимую…».

Сегодня нас опять подняли по тревоге. Радарная станция около Серова засекла неопознанный летательный объект где-то над горами. Судя по всему – самолёт-шпион. Как всегда: либо немецкий, либо японский. А мы с такими особенно не церемонимся. Теперь сбитый аппарат лежит где-то в горах, а на нас, как на группу быстрого реагирования, возложена задача отыскать место падения. Впрочем, искать там почти нечего. Падающий самолёт вели чуть ли не по пятам и поэтому, место его пребывания известно сейчас чуть ли не с точностью до нескольких метров. Так что наше дело маленькое – прибыть на место, выставить оцепление и провести первичный допрос пленного лётчика, если, конечно, осталось что допрашивать. Обычная работа, почти рутина, я такими вещами занимался уже не раз и не два.

«…Я верю в свою собственную силу и в силу и мужество моих товарищей».

– Здравия желаем, Григорий Иванович! – Зверюганов приветствует меня, едва я появляюсь в тесном и пыльном кузове грузовика.