─ А-а, пришел... ─ дрожащим жалким голосом произнесла наконец мать. ─ Небось слыхал, что стряслось?.. И ─ запричитала еще громче и заплакала сильней. Из этих ее причитаний Ванька смог разобрать только несколько слов, что все это Господня кара за ее грехи. Он сидел и молча дожидался, когда мать успокоится. Ему тоже хотелось, поплакать вместе с ней, но стерпел. "Это что ж тогда получится?" ─ думал, уткнув нос в горшок с молоком. Плача, мать нет-нет да вворачивала обрывки не понятных Ваньке слов. Наконец проговорила:
─ Как жить-то станем, сынок?..
Этого вопроса Ванька ждал и ответил сходу, не задумываясь:
─ Проживем как-нибудь и без него.
Мать вновь взорвалась стоном:
─ Да как без него-то?! Как! Ведь я так его любили, а он бросил!..
Успокаивать мать Ванька не стал, пускай выплачется. Сказав, что корову на выгон отвел, травы овцам нарвал, он налил в кружку молока и, взяв кусок хлеба, стал есть. Проголодался.
Крики матери стали понемногу затихать. Ванька ел, а мать глядела на него помутненными мрачными глазами, но расспрашивать или говорить о случившемся больше не стала. Пожаловавшись, что у нее трескается голова, мать, тяжело вздохнув, устало прилегла на постель.
"Вот и хорошо", ─ подумал Ванька, наливая в кружку еще молока.
То, что произошло между матерью и отчимом, было куда похлеще случая, когда мать убрали с председателя колхоза. Тогда она тоже крепко переживала: ушла от бабушки в дом на Новой Слободе и жила затворницей. Надо же, Ванька с бабушкой даже еду ей носили. Он и посейчас помнит сетования бабушки. "Беззаботность, чё тут скажешь", ─ говорила она недовольно. ─ Одним словом ─ завей горе веревочку". Бабушкины слова про веревочку Ванька понимал так, что мать сама себе страшно вредит.
Но тогда было лето и была умная и ласковая, все знающая и понимающая бабушка. Теперь бабушки нет и на носу зима, да и сам он учится в Рубашевке. Надо было что-то решать. Что сам-то он может сделать? Да ничего. Пришла мысль: а может, мотнуть к отцу в Бирюч и посоветоваться с ним? Так ведь отец скажет, что мать надо поддержать и не бросать в трудное для нее время. Да, тут все ясно, но вот школа? Если мать нельзя оставлять одну, то как быть с учебой? Выходит, что в Рубашевке ему делать нечего?.. Как Ванька ни раскидывал мозгами, всегда приходил к твердому убеждению, что все будет зависеть от решения матери. Посоветоваться бы с ней, но она в отрубе и слушать ничего не хочет. Говорит, что ей сама жизнь стала не мила. Состояние у нее просто ужасное, какое-то паническое, будто все-все в жизни потеряно навсегда. Буробит, что покончит с собой. Но зачем же ему-то об этом говорить? Сам ведь переживает...
И надо же, надеется, что любимый муженек просто пошутил и еще вернется. Верила, что он ее любит так же, как она его. А Колька говорит, что нет, нисколько брат не пошутил и больше не вернется. В Курлак ездил сам отец и вернулся злой. У брата, оказывается, там уже другая жена, и скоро она вроде бы ребеночка ему преподнесет. Брат это раньше скрывал, а теперь уж и скрыть нельзя. Отец сам не знает, как лучше поступить. Он вроде держит сторону матери, хотя и злится на нее, что приперлась к сыну сама, брак они, как муж и жена, так и не узаконили. Что же делать?.. Ванька надеялся, что через день-два мать наконец, придет в себя и тогда все встанет на свои места. Надо потерпеть, и он терпел. От кошмара в доме малость забывался, когда ухаживал за скотиной. Делал это охотно, без напоминаний, выводил корову на выгон и приводил обратно, рвал там траву овцам, кормил курочек. Хорошо, что мать вовремя управилась телку сдать в колхоз, иначе совсем было бы худо. Зима долгая, чем кормить-то?
Третий день как Ванька не ходит в школу, а крутится возле матери и скотины. Бросать мать, считает он, никак нельзя. А уж она так переживает, так переживает, что осталась без любимого Сереженьки... Кормит мать и Ваньку тетка Дарья. Анучинцы держат сторону матери. ─ "Разве ж справедливо бросать жену? ─ рассуждают они. ─ Да и ребенок хоть и не его, а все же... Зачем тогда надо было дом из Бирюча в Анучинку перетаскивать?"
Как-то Ванька привел корову с выгона пораньше. Тетка Дарья обещалась ее подоить. Пока заводил корову в сарай, из дома вышли дед Алексей с теткой Дарьей. Видно, мать успокаивали. Дед Алексей одет во все старое, небось завернул прямо с работы. Тетка тоже в рабочей одежде, в руках держит тряпку и подойное ведро. Спустившись с порожек, остановились. Дед глуховатым голосом сказал:
─ Кажись, очухалась. Надо же, как в Серегу втрескалась, а он, паршивец, взял и бросил! Ай-я-яй, расхлебывай тут за него... ─ Помолчали. Глянув на ведро, дед Алексей, недовольно пробурчал: ─ А чё ты за нее доишь? Пускай сама! Сколько ж можно здоровой бабе в постели валяться?
Дарья вздохнула:
─Ну чево ты, Алеша, разбухтелся? Ты же справедливый и понятливый. Думаешь ей щас легко? То-то! Да случись такое со мной, ей-богу, не знаю, как перенесла бы.
─ С тобой не случится, не брошу, а ей хватит бока в кровати протирать. "Мученица"! Сама к этому шла. Делом заниматься надо, делом!
─ Да будет она заниматься делом, погоди, ─ успокаивала его тетка. ─ А пока и я, как сестра, подмогу. Авось не развалюсь.
─ А-а, вас, баб, не поймешь, ─ махнул рукой дед Алексей.
Увидев вышедшего из сарая Ваньку, тетка обрадовано воскликнула:
─ Как хорошо, что ты пораньше привел. Сейчас подою, а уж разливать сами с матерью справитесь. Домой мне надо, ─ с улыбкой и глянула на мужа. Тот уставился на Ваньку:
─ Есть там чё-нибудь пошкрыкать? ─ Кивнул головой в сторону выгона, и Ванька понял, что он о траве.
─ За день-то наедается, ─ ответил деловито. ─ Нашел я в самой низине травяное местечко. За день два-три раза штырь на новое место перебиваю. На одном-то месте особо не наешься.
─ Это правильно, ─ одобрил дед. ─ Ты Кольке потом местечко это покажи. Он будет корову туда водить, когда станешь учиться. Может, хоть чуток корму сэкономим. Э-эх, кому развлеченья, а кому морока... ─ прогудел недовольно и вразвалку пошел к своему дому. В пустое ведро звонко ударили упругие струйки молока. Тетка Дарья начала доить корову.
