Уж так ему хотелось хоть чем-то развеселить ее.
─ Не надо только дурью маяться, ─ недовольно заметила мать. Нагнувшись и повернув Ваньку к себе, сердито спросила: ─ К отцу просился? Ну-у, говори, просился? ─ Ванька и не знал, как лучше сказать. Ляпнешь чего-нибудь невпопад ─ по шее схлопочешь. Попробуй угадай, когда она злится. ─ Чего молчишь, говори? ─ повторила мать. А не хочешь, так я скажу: ─ Все уши прожужжал, пусти да пусти к отцу. Верно говорю? Вот сейчас и завезу к твоему папке.
─ Ты тоже со мной будешь? ─ боязливо прижух Ванька.
─ Нет уж, как-нибудь без меня обойдешься. У меня знаешь сколько в поле делов? ─ Она широко раскинула руками, как бы показывая, сколько у нее работы. После избрания председателем колхоза мать все чаще говорила, что дел у нее невпроворот и она с ними никак не управляется. Раньше Ванька бы порадоваться решению матери, он и в самом деле часто приставал к ней, чтобы отпустила к отцу, но она, злясь, каждый раз говорила, что нечего у него делать. Теперь же вот сама собралась к отцу завезти, а он стоит как истукан и голову чешет.
Из сеней вышла бабушка Марфа. Росточка небольшого, худенькая, сухонькая, лицо как всегда приветливое, да и сама вся добротой светится. Бабушка, видно, слышала последние слова Ванькиной матери насчет отца, потому как своим мягким певучим голосом сказала:
─ Ты чего это, Лександра, задумала? Иль позабыла, какой ноня день у Тимофея? (Тимофей ─ Ванькин отец и бывший муж Александры). ─ Не смеши людей, не завози мальчонку.
─ Как не помнить, все помню, Ермильевна, какой седня денек у Тимофея, ─ прервала мать бабушку. Родную тетку она звала Ермильевной. После смерти своей матери, родной сестры бабушки Марфы, она с девяти лет воспитывалась у нее. ─ Какой уж тут смех ─ одни слезы, ─ продолжила мать с раздражением в голосе. ─ Но Тимофей, Ермильевна, Ванькин отец, вот и пускай сынок посидит рядышком с ним и его новой женкой за свадебным столом. А я Ванюшку принаряжу, ─ сказала с непонятным и злым намеком.
─ Как же ты, Лександра, в толк не возьмешь... Раньше об этом надо было думать, а не сичас. Ой-ёй-ёй! ─ заойкала старушка, качая седой головой. Но Ванькина мать ее уже не слушала, а, зайдя в избу, стала выбрасывать из сундука кое-какие его вещички: рубашки, штанишки, кубанку. Оставив только черную рубашку, все остальное швырнула обратно в сундук.
─ Скинь свою и одень вот эту, ─ сказала, протянув Ваньке рубашку. Поглядев на его далеко не первой свежести штанишки, махнула рукой: ─ Сойдут! ─ Потом вновь достала из сундука кубанку, что когда-то Ваньке отец подарил, и поясок, чтобы рубашку подпоясать. Почесав голову, сказала: ─ Надо б чего-то на ноги одеть, да нету, ─ развела руками.
─ Может, тапки мои сойдут? ─ предложила бабушка Марфа. ─ Моя ножка маленькая, а ежели шерстяные носочки оденя, то будя в самый раз. Можно и шнурком подвязать...
─ Не одену, ─ пробурчал Ванька. ─ Разутый пойду.
─ Пускай разутый будет, ─ согласилась мать.
─ Босой, а в кубанке, как-то не тово...
─ Разок сходя, а завтра поеду в Таловую и чего-нибудь подберу.
Бабушка Марфа настаивать не стала, зная: если Ванька заупрямится, то не сдвинуть. Весь в маманю, упертый. Но по поводу черной рубашки все же заметила:
─ Рубашку-то лучше надеть светленькую, чай, не на похороны, а на свадьбу малый придет.
─ Кому свадьба, а нам ─ траур, и не будем об этом.
─ Не будем, так не будем, ─ кивнула бабушка Марфа и, завздыхав, занялась у печки своим делом, зная по жизни, что настырную племянницу уж точно не переубедить.
Наконец-то собрались и не поевши поехали. Пока ехали, мать с какой-то обидой выговаривала Ваньке, что вот клянчил-клянчил сходить к отцу, а теперь вроде как недовольный.
─ Сходи, сынок, погляди и послушай, о чем там люди гутарят. Расскажешь потом, как отец и его новая жена тебя приветят. ─ Говорила жалостливо, к себе прижимала. У нее всегда так: то облает ─ аж из себя вся выходит, а то вдруг начнет обнимать и ласкать. Бабушка ей не раз повторяла: ─ Взрывная какая-то ты, Лександра. Будь с мальчонкой поласковей, ему, горемычному, окромя нас с тобой не к кому голову притулить.
Ваньке шесть лет. Он хоть и мал, но все понимает, знает, почему мать на отца сильно злится. Потому что бросил ее и теперь у него будет другая жена. Но ведь и мать обижала отца, об этом бабушка ей в лицо говорила, да и сам не раз слышал, как ни за что она его ругала. Отец был прав, а она кричит, распаляется, обзывает ─ кому понравится? Бабушка Марфа говорила, что отец когда-то был в Бирюче большим начальником, а как семейная жизнь не заладилась, его с начальников-то турнули, и стал он пастухом. В селе поговаривали, что дюжа тут мать постаралась. Отец стал пастухом, а мать ─ председателем колхоза. Теперь на тарантасе разъезжает. Но Ваньке от этого легче не стало, уж лучше бы жили вместе и не ругались.
Перед поворотом к плотине мать остановила лошадь и, поглядев на Ваньку, негромко сказала:
─ Во-он тот большой дом, что напротив школы, видишь?
─ Знаю-знаю, где свадьбенские песни орут, ─ пробурчал Ванька.
Мать, видно, хотела сделать замечание, но передумала, кивнула:
─ Вот туда и иди. А если кто спросит, где я, скажешь, что в поле.
Ванька молча спрыгнул с тарантаса и жалостливо посмотрел на мать, но та, отвернувшись, поправила выбившиеся из-под платка волосы. Глянув на него, сердито бросила:
─ Ну чево уставился, горюшко мое? Иди-иди, неча мне тут с тобой торчать. Понимать должен. ─ Мать ударила лошадь вожжами, и вскоре тарантас скрылся за плотиной.
Ваньке стало одиноко и грустно, на глаза наворачивались слезы. Обижался на мать: когда просился отпустить к отцу, то не пускала, а теперь-то зачем? Вспомнились ее слова ─ послушай, о чем люди там гутарят. Еще чего-то говорила... Ага, как отец с новой женой его приветят... Зачем все это? Ему совсем идти на свадьбу расхотелось. Вот если б отец был один ─ другой дело. Что он там увидит? Хотелось заорать и броситься вдогонку за матерью, но ее и след простыл. Теперь кричи не кричи ─ не услышит.
