─ Да вот, ехал мимо и подумал, а почему бы мне за женушкой не заехать. Ты ведь пока моя жена или ошибаюсь?
─ Не ошибаешься, пока твоя! Можешь орать, проклинать, позорить или радоваться! ─ Александра начала заводиться, понимая, что влопалась по самую макушку и все это ей просто так не сойдет.
─ А чему радоваться? Дома обо всем поговорим, тут-то зачем базарить! Кстати, нашему сыну сегодня исполнилось пять лет. О нем тоже надо подумать. Ну и о тебе тоже, женишок... ─ Тимофей бросил недобрый взгляд на любовника жены.
─ Да я-то при чем?! ─ забормотал тот. ─ Я ничего... Говорит, что полюбила, жить без меня не может... Вот сам с ней об том и объясняйся. Мешать не стану. Помни, у нее сынок имеется...
Тимофей повернулся и молча пошел к калитке. Привлекать излишнее внимание соседей он не хотел. Дома поговорят и определятся, как дальше быть. Сев на лошадь, гнать ее тоже не стал. Дарья с огорода так и не подошла, хотя о его приезде знала и, несомненно, видела во дворе. Правильно, ей-то зачем впутываться в чужое семейное дело.
...Выяснение отношений очень походило на обстановку в "дурдоме": все кричат, что-то друг другу доказывают, плачут. Тимофей думал, что жена спешить домой не станет. Теперь-то зачем спешить, если муж их застукал? Пока добирался из Анучинки в Бирюч, о чем только не передумал. Переживал. Ему ведь никто Александру в жены не навязывал. Наоборот, сестра, братья и не только они говорили, что она белоручка, думает лишь о себе, да к тому же психованная, невыдержанная, к трудностям жизни не приучена. Со многими пороками ее еще можно было как-то смириться, но как жить с женой-гуленой? Держать под постоянным присмотром или, хуже того, бить? Нет, это невозможно... Тимофей сроду не ждал и даже предвидеть не мог, что Александра при живом муже станет искать любовных развлечений с другими мужиками. Тут и война помешала ─ два года были в разлуке. Но ведь другие-то жены, оставшись без мужей, не бросились искать "приключений"! Не-ет, тут что-то другое, ихнее, семейное, полученное по наследству. Жестокость и измена... Так или не так, но теперь самому придется все расхлебывать. Понимал, что больше всех при этом пострадает сын. Он-то в чем виноват? Сколько же раз задавал Тимофей себе этот вопрос и ничего успокоительного не находил. Ясно, что во многом сам виноват. Они-то разойдутся, как в море корабли, а вот что станет с Ванюшкой, к кому ему притулить свою головушку? Ермильевна в нем души не чает, и он к ней, а не к матери больше льнет. Но она же старая и больная. Что дальше? Была бы Александра матерью нормальной... От таких дум у Тимофея голова трескалась на части, он пытался успокоиться, но не получалось.
Чтобы более-менее свободно поговорить с Ермильевной, Тимофей отправил сына погулять. Понимал, что при нем разговора не получится. Излагать то, чему сам только что стал свидетелем, начал как можно спокойней. Ермильевна каким-то внутренним женским чутьем сразу поняла, что разговор предстоит нехороший. Сев на лавку и сцепив на груди сухие руки, она обреченно вздохнула:
─ Я ведь еще в обед поняла, что ты не в себе, только не признался. Небось Александра чего натворила? Говори уж, не мучай.
─ Натворила, Ермильевна, ой как натворила! ─ Тимофей, закрыв глаза, покачал головой. ─ Она меня так позорит, так позорит, что людям в глаза стыдно смотреть. За мужа не считает, с любовником якшается, напрочь позабыла, что у нас сын растет. ─ И стал рассказывать, что увидел в Анучинке. О Дарье ─ ни слова. Чем дальше рассказывал, тем сильнее менялось лицо тетки: оно покрылось синевато-красными пятнами, а глаза наполнились слезами. Ермильевна вытирала их концом завязанного на голове черного платка и слушала, слушала, покачиваясь точно пьяная.
Едва Тимофей закончил рассказ, в избу вошла Александра. Она и не думала оставаться в Анучинке. Любовник помог ей с подводой, чтобы доехать до Бирюча. Александра была зла на всех, но особенно на себя. Ее просто бесило и трясло, что этот лопух Тимоша заловил их в сарае с Сергеем. Теперь не отвертеться. Кто-то навел, но кто? Разве узнаешь? А ведь можно б было как-то по-другому водить за нос мужа. Он небось тетке столько всякого про нее наговорил. Эх-х, пораньше бы приехать... Еще на площадке у школы Александра увидела Ванюшку, игравшего с ребятишками, схватила за руку и потащила домой. Мальчик заплакал, кричал, что его батяка отпустил, но мать и слушать не хотела.
─ "Батяка"! ─ злилась Александра. ─ Я тебе покажу "батяку"! ─ Втолкнув орущего Ванюшку в избу и бросая недовольные взгляды на Тимофея и Ермильевну, подбоченясь выговорила: ─ Вы тут лясы точите, а мальчишка без присмотра на улице болтается!
Плача, Ванюшка бросился вначале к отцу, потом к бабушке, потом вновь к отцу, к бабушке, словно ища у них защиты от незаслуженно обидевшей его матери. Обычно терпеливая и покладистая Ермильевна в этот раз уколола племянницу:
─ Ты вот и присматривай! Сын-то не чей-нибудь, а твой! Где весь день прошаталась?
─ А-а, вижу, спелись... Небось всю как есть успел грязью облить? ─ Повернувшись к Тимофею, зло бросила: ─ Можешь выйти на улицу и кричать, какая я плохая! Позорь сколько угодно! Но знай: не ты, а другой мне люб. С тобой жить все равно не буду. Вот при них говорю, ─ ткнула рукой на Ермильевну и прижавшегося к ней Ванюшку. Тот, таращась на разбушевавшуюся мать, плакал. Опустив глаза, Ермильевна молча слушала. Тимофей тоже молчал, зная, что вразумлять жену сейчас бесполезно. Но с подобной невыдержанностью и даже ненавистью он столкнулся впервые. Значит, порешила со своим любовником жить, а с ним разойтись. Что ж, к тому все и шло. Теперь ему и не надо заводить этот разговор. Когда Александра вволю накричалась, Тимофей сдержанно сказал:
─ Я поверил тебе и твоим обещаниям. Вспомни, что два года назад говорила. Слова своего не сдержала. Меня же винить не в чем. А поднимать шум и поливать тебя грязью, я не буду. У нас сын, о нем надо подумать. Разойдемся, раз ты того хочешь.
─ Тимош, может, все же простишь ее, дуру блудную? ─ жалостливо всхлипнула Ермильевна. ─ Не спеши, погоди!
─ Это кто дура блудная?! ─ взвизгнула Александра, словно ее укололи шилом. ─ Думай, что несешь, старая! Я все-таки твоя племянница, а он кто? С кем жить-то станешь?
─ Да уж не с тобой! ─ отрезала тетка. ─ Ты и так мне всю жизнь на старости испортила, сколько же можно терпеть!..
Ермильевна разрыдалась, причитая и жалуясь на свою разнесчастную судьбу. Еще громче захныкал Ванька ─ ему было жаль бабушку. Александра вначале опешила от слов Ермильевны, сроду та ей ничего подобного не говорила. Так и застыла с открытым ртом. Как это тетка, заменившая ей мать, жить с ней не собирается? Потом, видно, поняла, что крепко перегнула и, не найдя ничего другого, тоже громко заревела.
