Брейд дал племяннику время насладиться прелестью парка, он и сам любил проводить жаркие часы дня в его тени, где-нибудь у фонтана, с новой книгой и бутылкой охлажденного вина. Но вскоре он окликнул Ланса, ополоснул лицо и руки в струйке тепловатой воды, лившейся из драконьей пасти, и, судя по всему, собрался отправиться прямо во дворец. Ланс последовал его примеру с некоторым смущением. Он предпочел бы более основательно привести себя в порядок перед встречей с императрицей. Когда он состоял в свите графа Виндома, ему приходилось часто бывать при императорском дворе, но тогда он был абсолютно уверен – никто из великих мира сего не подозревает о его существовании. Кому интересен сын прозябающего в глуши графа, инвалида давно забытой войны? Сейчас же Лансу предстояло быть лично представленным императрице – вот такому, пыльному и потному. Брейд не внял его терзаниям, и, бросив через плечо:

– Хватит прихорашиваться, у меня мало времени, – повел его к парадному входу. С первого взгляда дворец казался изящной игрушкой. Легкая лестница с резными перилами вела высоко вверх, к порталу, обрамленному каменными гирляндами. Полукруглые балкончики, беломраморная облицовка стен, розовая черепица. Но гостеприимно распахнутые двери были обиты толстым слоем железа, стены – полутораметровой толщины, а узкие окна с цветными стеклами располагались только на втором и третьем этажах и были глубоко утоплены в стены. Да и балкончики являлись, по сути, амбразурами. Ланс впервые видел такую нарядную крепость.

Звуки лютни слышались даже в саду, и они совсем не напоминали мелодии, исполняемые в присутствии знатных особ. Не баллада, не канцона, не пастораль – такие разудалые переборы больше подходили скомороху, чем придворному менестрелю Тобиасу. Его голос Ланс узнал сразу, а вскоре и слова сумел разобрать:

Солдат в бою, как павиан, сверкает голым задом,

зато у леди Вивиан парчовые наряды.

Когда на ярмарке вокруг уличного певца, голосившего подобные вирши, собиралась толпа, а мимо проезжал отряд стражников, доставалось всем – и слушателям, которых разгоняли древками копий, и самому певцу – его публично секли розгами.

Не надо врать и воровать, нам говорят жрецы,

да только верит им не знать, а нищие глупцы.

Слуга распахнул двери и представил прибывших, музыка стихла.

– О! Герцог Атерли! О, Брейд! Как чудесно, что вы приехали! – судя по радостным возгласам, дядю здесь любили. Императрица Лаэрта отсутствовала, из всей компании, вольготно расположившейся на мягких креслах в просторном светлом зале, Ланс узнал только самого Тобиаса. Он видел его лишь однажды – в последнее время Тобиас был не в чести при дворе Янгиса, место главного менестреля занял юный сладкоголосый Фабир, писавший очень слабые стихи, зато никогда не позволявший себе язвительных насмешек.

Но Тобиаса вполне достаточно было встретить один раз, чтобы запомнить навсегда. Блестящий купол высокого лба, словно облака вершину горы, окружал ореол воздушных белоснежных кудряшек. Вместо бороды и усов его пожеванное временем лицо украшали три клочка белого пуха – один на подбородке, два – по уголкам вечно улыбающегося рта. А самыми удивительными были глаза: выпуклые, небесно-голубые, детски наивные – но как только Тобиас щурился, а делал он это постоянно, они становились хитрющими, как у лисы.

– Позвольте вам представить виконта Ланса Нордена, моего племянника. Простите, что мы прервали вас, Тобиас. Продолжайте, пожалуйста.

Менестрель прищурился:

– Вот незадача, слова забыл. Придется сходить за текстом.

– Я с вами, Тобиас, у меня к вам есть один вопрос по поводу поэзии, – Брейд удалился, бросив Ланса на произвол судьбы.

– Тобиас, я хотел бы заказать вам две песни: одну – о любви, вторую – о подвиге. Но они должны быть готовы к завтрашнему утру. Сможете?

– Попытаюсь, – менестрель вечно сидел без денег и радовался хорошим заказам, – а что за подвиг?

– Сначала давайте обсудим ту, что о любви. Нужно, чтобы она не была откровенным признанием или, тем более – выражением неких чаяний. Просто дань искреннему восхищению. И она должна быть составлена так, чтобы каждый мог угадать в образе Прекрасной Дамы леди Вивиан.

– Единый Всемогущий! Вас что, угораздило влюбиться в Вивиан?

– Ну, не то, чтобы… Мне необходима ее поддержка в важном для меня деле.

– Настолько важном, что вы готовы пойти на неприкрытую лесть? Играете с огнем, Брейд. А почему бы вам самому не написать оду для такой чудесной дамы? Вы же пишете стихи, и очень неплохие, должен заметить.

– Я не поэт, к сожалению. Ни разу не получалось ни одной удачной строчки, когда ставил себе задачу что-нибудь сочинить. Иногда приходит что-то само, неизвестно откуда, тогда я записываю.

– Приходит неизвестно откуда… Вот вы-то и есть поэт. А я давно уже – ремесленник, рифмую все, что угодно, на любой вкус. Ладно, я вспомнил – есть у меня одно старое стихотворение, я никогда его не исполнял, показалось слишком слащавым. Для Вивиан как раз подойдет. А подвиг чей вы хотели воспеть?

Брейд замялся. Сейчас Тобиас, пожалуй, плюнет ему в лицо.

– Три дня назад барон Фаркенгайт погиб в бою с разбойниками.

– Милосердные небеса, какая приятная новость! Подвигу этих славных разбойников я с удовольствием посвящу балладу.

– Обязательно посвятите, Тобиас, и я с удовольствием ее послушаю. Но сейчас мне нужна баллада о героической гибели Фаркенгайта.

– Нет, такой баллады не будет, – васильковые глаза Тобиаса стали холодными, как зимнее море, – я прекрасно понимаю вас, герцог: ваши позиции при дворе стали шаткими, и вы ищете способ укрепить их – но не впутывайте меня в это дело. Закажите Фабиру, это как раз по его части.

Этот плевок Брейд, безусловно, заслужил. С Тобиасом нельзя было играть втемную.

– Тобиас, одному очень близкому мне человеку угрожает казнь. Я пытаюсь его спасти.

– Каким это образом баллада может спасти от казни?

– Послушайте. Разбойники напали на отряд Фаркенгайта ночью. Их было много, допустим – сорок. Фаркенгайт бился с вожаком. Один из разбойников вытащил кинжал из груди убитого товарища и вонзил в спину Фаркенгайта. Тот выкрикнул что-то патетическое о славе Ракайи, зарубил предводителя и умер, как герой. Это все, что мне нужно. Прошу вас, Тобиас.

Поэт задумался.

– Если не ошибаюсь, ваш племянник служил под началом Фаркенгайта?

– Да. Но об этом не надо упоминать в балладе.

– И о том, кому принадлежал кинжал – тоже. Ну, надеюсь, к вечеру успею закончить. Хороший у вас парень вырос, ему стоит помочь.

– Спасибо, Тобиас, – Брейд протянул поэту кошелек. Тобиас предпочел бы отказаться, даже головой замотал – но все-таки взял. Что поделаешь, нужда.

За дверью дожидался один из людей Брейда.

– Шпиона поймали, ваше сиятельство, – сообщил он вполголоса, как только Тобиас скрылся из глаз.

– Что он делал?

– Рылся в бумагах в кабинете ее величества. Простой слуга. Говорит, пыль вытирал.

– Где он?

– В пыточную отвели.

– Отлично.

О существовании в замке этой маленькой комнаты знали очень немногие. Ее величеству безусловно не понравилось бы наличие такого заведения в ее доме. Располагалась она, как и положено, в подвале. Пахла сыростью и ухоженным железом. Железа было много – разнообразные механизмы с винтами и шипами, блестящие, недавно смазанные, содержались в образцовом порядке, как оружие в хорошем арсенале. Перед дыбой к устрашающего вида шипастому креслу был прикован мускулистый детина в ливрее бело-голубых цветов дома Наррата. Широкие обручи обхватывали его ноги, руки, талию и даже шею, тем не менее, его охраняли двое солдат. Слуга старался держаться уверенно, но независимое выражение его лица несколько портила бледность и капли пота на лбу. Брейд присел напротив на краешек дыбы.

– Ну и что ты собирался украсть в кабинете ее величества?

– Я там убирался, ваша светлость.

– Ты работаешь горничной?