– Те, кто оберегают нас, деспотичны по своему нраву, Они способны отказывать в простейшей справедливости, слишком настойчиво требуемой по праву, но почти так же часто Они награждают щедрее, чем следует, подобно деспоту, который любит, когда взывают к его великодушию.

Каллен обхватил упругие ягодицы крепче, внимательно вслушиваясь в ее текучий голос, и не мог понять, что же Создатель ниспослал ему:

– Так ты моя награда за самобичевание или пытка за настойчивость? – хрипло шепча, путаясь в собственных мыслях, Каллен прикрыл глаза. – Ты заставила понять, как много лет я врал себе. Мое раскаяние не настоящее. Оно холодно и мертво и ничем не может помочь мне. Покаяния у меня было довольно, но раскаяния не было. Ты настойчиво меняешь мою жизнь, ты деспот, ты…

– Виновна, – она вынесла приговор себе сама, и ее шепот утонул в его волосах.– Я виновна, что возжелала тебя с первой встречи, виновна, что в унизительной слабости ублажала себя, представляя, как ты овладеваешь мной и целуешь мой рот. И я виновна, что не способна бороться с собой, своими желаниями и чувствами, когда слышу твой голос.

И они рухнули. Каллен зацепился ногой за меховую накидку, что зловеще поджидала их на балконном пороге, и не удержал равновесия. На холодном каменном полу, придавив своим тяжелым телом Эвелин, он смотрел на нее и дивился. Она, казалось, совсем не испытывала неприятных ощущений от падения или неудобств, продолжая крепко обнимать ногами его бедра. В глубоких глазах отражалась радость, будто Эвелин давно хотела это сказать, но никак не решалась. То ли стыдилась собственных слов, то ли боялась, что после них Каллен будет стыдиться ее сам. Но ее сердце, скрывающее постыдные тайны, открыло их в этот день не с отвращением, а с несказанным ликованием.

___________________________

«…

Мои соболезнования».

С уважением, Леди Тревельян.

Ее веки сомкнулись, как стальные двери. Руки сильнее сжали края письма. Сурана не могла в это поверить, она не хотела в это верить. «Проснись, проснись, проснись», – твердил голос в сознании, словно это очередное видение, дурной сон, от которого бросало в жар и мутнело в глазах.

«Храбрый Страж Алистер достойно ушел из жизни, сражаясь за…»

Сурана вдруг поняла, что это значит, – она это поняла и услышала.

– Он умер, – повторял чей-то голос. – Он умер.

Речь шла о мужчине, который давал ей силу и защиту. О мужчине, который любил ее. О мужчине, который был готов ради нее на все. Он умер, а она осталась одна. Но нет, не совсем одна. С ней был еще этот мужской голос, преисполненный печали и безнадежности.

– Он умер, – говорил гонец снова и снова, а потом добавил: – Его никогда не забудут. Благородный Страж пожертвовал собой ради всех нас.

«Пожертвовал? Что ты несешь?», – Сурана опустила руки вниз, ее взгляд бешено метался влево-вправо. Ей было ужасно тяжело, словно оборвалось сердце, словно в душу червь проник и все там опустошает, вызывая в ней крик. Как же хотелось сейчас взвыть погромче, чтобы вылилась вся боль, но ведь это невозможно. Ни похорон, ни могилы, ничего. Остался только след страшной муки и тоски. И это достойная смерть? Сурана покачала головой и прижала язык к небу, сомкнув сильно челюсти, отчего выскочили желваки.

Гонец немного наклонился вперед в знак уважения и почтения, боясь поднять на Сурану взгляд, и развернулся к своей лошади, что стояла за его спиной. Но стоило ему шевельнуться, как цепкие пальцы Нерии обхватили его кисть, заставляя замереть на месте. Изумленный взгляд столкнулся с насупленным лицом Сураны. Она сглотнула ком в горле и попыталась как можно спокойней, без надрыва в голосе произнести:

– Подожди.

___________________________

Их потревожили внезапно.

– Леди Инквизитор, – и снова тарабанили усердно в дверь, будто во дворе Скайхолда ждал Корифей, который чудным образом сумел восстать из мертвых и жаждал мести. Каллен шустро, боясь попасться на глаза в чем мать родила, натягивал на себя штаны и мешковатую рубашку, бегая взглядом по полу в поисках кирасы. Его брови недовольно хмурились, губы сузились в нить, весь его вид показывал, что он злился попытке посторонних потревожить их покой. Тревельян оделась быстрее. Представ в обтягивающей бежевой рубашке, что сильно теснилась в груди, возле двери она мельком взглянула на Каллена. Они вроде бы взрослые, преодолели такие трудности вместе, а вели себя порой как дети. Все знали об их романе, напыщенные гости из Орлея даже пустили слух об их помолвке, но ни Каллен, ни Эвелин в обществе не кичились своими отношениями и старались выглядеть невинно: она его Инквизитор, он ее Советник.

– Ваша милость! – взволнованно воскликнул гонец на пороге и наклонился к ее ногам, заметив насупленное женское лицо и услышав властный голос:

– В чем дело?

___________________________

Свеча потухла, и мрак ночи укрыл в себе скупую слезу, застывшую на щеке. Письмо с аккуратным почерком от Инквизитора упало с глухим стуком на доски подле Сураны. Колотящиеся руки стремительно сжались в кулаки, ногти беспощадно впились в ладони, протыкая все сильнее и безжалостней бархатную кожу. Из груди донеслось сквозь зажатые зубы протяжное тихое мычание. Пока гонец ждал за порогом, а Сурана в комнате одна – можно позволить вылиться немного боли, совсем чуть-чуть, иначе она захлебнется в ней. Пусть она и не любила, но представить свою жизнь без Алистера уже не могла. Не хотела.

И осознание того, что она больше никогда не ощутит прикосновений рук, которые сначала несмело поглядят по голове, а потом прижмут к себе, скребло по голым костям тупым лезвием.

«Я просила. Просила защитить его. Почему?»

Сурана вспомнила тот день, когда к ней в первый раз примчался гонец с посланием от Инквизиции. Вспомнила, как она писала ответ, почти умоляя леди Тревельян позаботиться о нем. Вспомнила ту кляксу, что застыла на листе бумаги от дрожи в руке, словно изнутри Сурана тогда украдкой почувствовала подкрадывающуюся сзади беду. А затем она вспомнила рваные строки из письма, валявшегося сейчас где-то рядом в темноте: «В Тени он и Защитница Киркволла…», «Если бы не он, то Тедас бы пал…», «Попали в западню…У меня не было иного выхода», «Нужно было решить, кто… Он вызвался сам ради всех Серых Стражей».

«Леди Тревельян ткнула в него пальцем. Избрала нарочно. Кем она себя возомнила, вершительницей судеб?»

Выбрались из сумеречного мира все, кроме него. Каждый сразился с собственным страхом, пробиваясь сквозь тьму и демонов, а он не смог, остался там, жертвуя собой во благо всего Тедаса. Так решила Тревельян. Бросила в пасть бестелесным тварям, выбрала его в качестве приманки, лишь бы спасти свою шкуру и своих друзей. Почему именно его, а не кого-то из собратьев? Или ту же Защитницу?

Теплые алые капли выступили из ранок под ногтями, стоило только разжать пальцы, и скользнули по ладоням вниз, проливаясь на сапоги.

«Как она посмела… Вестница Андрасте, Инквизитор, правительница чужих жизней… Если бы не он когда-то, то она бы не дожила до сегодняшнего дня, ее тело проткнул бы насквозь какой-нибудь гарлок мечом и бросил подыхать на затхлой тропе».

И чем дольше Сурана горячо убеждала себя и свое сердце в том, что ключевую роль в смерти Алистера сыграла Тревельян, а не безысходность и отчаянность ситуации, тем больше верила в это. Через несколько минут не осталось ни малейшего сомнения, всю Сурану распирало от отрицательно окрашенных чувств, и оттого злость перекрыла трезвый ум, даже отравляюще-прекрасная музыка в голове затихла, видно, посчитав, что гнев, охвативший с головы до пят, сожрет Нерию без ее помощи.

Ведьма подалась вперед, наступив на письмо, которое с хрустом смялось под ногой и в тот же миг вспыхнуло огнем. Уверенными громкими шагами, нарушая повисшую тишину, Сурана пошла вглубь комнаты, раскрыла сумку, покоящуюся на стуле, и рывком вытряхнула из нее свои вещи. Кучка из одежды, книг, скрученных карт и амулетов с поясами свалилась на стол. Сурана замельтешила в ней, судорожно разбрасывая предметы на пол, пока тлел кусок опаленного письма. Ей требовалось найти только ее – единственную вещь с острым запахом трав, зеленым сургучом и алыми разводами крови.