Однако помост наследника пустовал. Я смотрела на шелковые подушки и одеяла из шкур, вспоминая первый день в Детском Дворце, когда Дайо позволил мне там отдыхать. Еще несколько недель после этого принц настаивал, чтобы я спала рядом с ним, и ночами мы прижималась друг к другу лбами, пока я создавала сны для будущего императора.

Вздохнув, я пробралась через ряды у циновок к алькову в углу зала – к тому самому месту, где когда-то нашла прячущегося Дайо. Занавеска была задернута: на широком подоконнике виднелся силуэт.

– Странно, что ты часто сюда возвращаешься, – сказала я, тыкая силуэт пальцем через тонкую ткань. – Ты не боишься упасть?

Занавеска слегка отодвинулась, и я залезла на подоконник, устланный подушками. Сквозь лишенный стекла проем нас обдувал прохладный ночной воздух.

Дайо не поднял головы, когда я села напротив. Буйные кудри торчали в разные стороны. Завязки на ночной рубашке были ослаблены, обнажая ключицы. Он рассматривал какую-то вещицу, которую держал в руке.

– Тебе не стоит держать ее на виду, – прошептала я. – Это опасно.

Маска была чуть меньше ладони Дайо и напоминала голову юного льва. На лбу хищника было выгравировано слово на староолуонском: «Олойе». «Наследный принц». Я поежилась, вспомнив, как в первый день в Ан-Илайобе Олугбаде вынудил меня попытаться его убить. Маски принца и его отца выглядели почти одинаковыми, за исключением надписи «Оба» у императора. Кроме того, на маске Олугбаде свой цвет получили все двенадцать полос.

– Только здесь я могу на нее посмотреть, – тихо сказал Дайо. – Иногда в это трудно поверить, но я могу соскользнуть с края, упасть с высоты в десять этажей – и остаться невредимым. Интересно, пробовали ли нечто подобное другие принцы?

– Не говори так, – произнесла я, опасливо разглядывая маску.

Обсидиановую гриву льва украшали разноцветные полосы, поблескивающие в лунном свете. С каждым Помазанником появлялся новый цвет, символизирующий невосприимчивость к какому-либо способу смерти, помимо того, с неуязвимостью к которому Дайо уже родился.

Обычно принцы носили маску на шее, всегда скрывая обсидианового льва под одеждой. Они никому ее не показывали, чтобы какой-нибудь наемный убийца не узнал, к каким видам смерти наследник пока не приобрел неуязвимость.

Только когда Совет был собран полностью, Лучезарный мог более не прятать маску, демонстрируя бессмертную власть всему миру.

На маске Дайо отсутствовали три цвета: один – от кандидата из Джибанти, другой – от Санджита, третий – от меня.

– Оранжевый, фиолетовый и красный, – пробормотал Дайо. – Обжорство, болезнь, горение.

– Тш-ш! – зашипела я, легонько ударив принца по колену. – Ты хочешь, чтобы весь Олуон узнал, как тебя убить?!

Дайо не ответил. Он долго разглядывал маску, затем повесил ее на золотую цепочку вокруг шеи и убрал под тунику, к флакону с пеликаньим маслом.

– Почему ты не хочешь стать Помазанницей?

Я пожала плечами, избегая его взгляда.

– Луч на мне не работает. У меня голова тогда разболелась. Ты ведь в курсе.

– Это было четыре года назад. Еще до того, как мы узнали друг друга… и ты… – Дайо оборвал себя на полуслове и посмотрел на луну. Невысказанное «полюбила меня» повисло в воздухе между нами. – Сегодня на суде все прошло просто ужасно. Я понятия не имел, что сказать Цион’о… а вот ты – знала.

Я вздрогнула. Принц скрестил руки на груди, подняв бровь:

– Ты придумала решение получше, – добавил он. – Я понял это. Ты хмурилась, уставившись в пустоту, как если бы решала одну из сложнейших загадок. Великий Ам, Тар, почему ты промолчала? Почему не исправила меня, как делала, когда мы были детьми?

Я пожала плечами:

– Ты – Лучезарный. Я не имею права выносить подобные решения.

– Даже если они нелепы?

Вопрос заставил меня неуютно заерзать, но я быстро взяла себя в руки.

– Олойе.

Когда ничего не произошло, я подождала для большего эффекта и повторила:

– Олойе.

И опять – ничего.

– А теперь ты, – попросила я Дайо.

Он насупился.

– Я уже понял, к чему ты ведешь, Тар.

– Давай, – настаивала я.

– Олойе, – выдохнул он, и глазницы маски ослепительно вспыхнули сквозь тунику.

– Видишь? – начала я, когда перед глазами перестали кружиться звезды. – Прямо как в легендах. Маска отвечает только на зов истинного владельца – на зов Лучезарного. Ам выбрал тебя, Дайо. Я тебе не нужна.

– Неправда…

– А лучше б это было правдой, – огрызнулась я.

И сразу поморщилась, пожалев о сказанном. Дайо не виноват, что так слепо мне доверяет. Четыре года я защищала его, сопротивляясь желанию матери и отказываясь от помазания. Но если бы я не была такой бесхребетной, то сбежала бы из дворца еще несколько лет назад. Я бы нашла способ улизнуть отсюда, чтобы Дайо уже никогда не угрожала опасность, вместо того чтобы купаться в его любви.

Словно прочитав мои мысли, Дайо сказал:

– Обещай, что не уйдешь.

Голос его был тихим, но в глазах читался страх.

– Обещай, что не бросишь Аритсар.

Я попыталась рассмеяться:

– Да ладно тебе!

– Я не могу объяснить, Тар, – зашептал он, – но с первого взгляда понял: мы связаны. Мы родственные души, ты и я. Думаю, должны быть… или мы оба… или никто.

У меня кровь застыла в жилах. Я не понимала. Подобные слова обычно предназначались возлюбленным, но Дайо имел в виду что-то другое. Мне вдруг остро захотелось уйти из алькова, быть подальше от неприкрытой ранимости Дайо и чего-то необъяснимого, мелькнувшего в его темных глазах.

– Ладно. Обещаю, – буркнула я, слезая с подоконника и отодвигая занавеску. – Тебе надо поспать, Дайо. И ради Ама – хватит вытаскивать маску.

Я вернулась на женскую половину зала и аккуратно обернула волосы спальным платком. Потом я лежала, положив руку под щеку, и часами сражалась со сном, пока наконец не услышала рядом тяжелые шаги. Меня накрыла чья-то тень.

– Я уж боялась, ты не придешь, – прошептала я. – Во имя Ама, где тебя носило?

Взгляд Санджита меня встревожил. Он выглядел плохо, будто вообще не спал и не ел целый день. Тяжело сглотнув, он протянул руку, чтобы помочь мне встать.

– Пожалуйста, – сказал он.

– Император вызывал тебя? Все хорошо? Если тебе страшно, я могу забрать воспоминания…

– Ама мертва, – выпалил Санджит, перебивая меня. – А отца арестовали.

Я встала, и мы в молчании дошли до заброшенной игровой комнаты. Игрушки, накрытые простынями, возвышались вокруг нас белыми горами. Мы сели на пыльный диван. Санджит закрыл лицо руками, еле слышно всхлипывая. Разрываясь от тревоги и сочувствия, я успокаивающе гладила его по дрожащим плечам. Через какое-то время я потянулась к его лицу, чтобы вытереть слезы спальным платком.

– Может, нам… – Я помедлила. – Может, надо сжечь что-нибудь для ее тени?

Я видела похороны только дважды. Первый раз – в Суоне, когда мимо усадьбы Бекина прошествовала оглушительная похоронная процессия: дети и взрослые рыдали, потрясая маракасами из тыкв-горлянок и до синяков колотя себя в грудь.

Второй раз – здесь, в Детском Дворце, когда Дайо помазал в Совет Тео из Спарти.

В тот момент, когда Дайо коснулся лба Тео, кандидатка из Спарти по имени Йанте поднялась из-за обеденного стола, спокойно направилась в Зал Снов и выбросилась из окна.

Когда принесли ее тело, слуги Детского Дворца тоже завывали и били себя в грудь, как плакальщики из Суоны. Но я заметила, что глаза их были сухими. Вопли являлись лишь частью ритуала: считалось, что похоронить усопшего неоплаканным – значит навлечь на себя беду, а оплакать девочку из Спарти было больше некому. Йанте пересекла две тысячи миль, чтобы добраться до Олуона и попытаться получить место в Совете. Как я позже узнала, многие из неудачливых кандидатов добирались до столицы в одиночку и не могли позволить себе путешествие домой через камни переноса.