Обычно мы бросали фиги павлинам, которые гуляли во дворе, и смеялись, когда придворные в замешательстве поднимали головы. Но сегодня мы долго молчали.

– Что ты думаешь о решении Дайо? – спросила Кира.

– Разве это важно? – Я смотрела вдаль. На площадях уже начали собираться люди: наступал праздник сбора урожая. – Жрецы ясно дали понять, для чего в Совете женщины. Нам надо сосредоточиться на защите Дайо, а не менять его указы.

– Жрецы не знают всего.

– Ой ли! – Я шутливо пихнула Киру в плечо. – Разве так сказала бы твоя мама?

Она усмехнулась. Кира уже давно прекратила цитировать строгие изречения своей матери.

Когда мы были младше, другие кандидаты смеялись над ней («Мама говорит то, мама говорит это»), пока Кира не вспыхивала от злости и не замолкала.

«Они просто избалованные богатенькие детишки, – пожаловалась Кира мне однажды. – Они никогда в жизни не видели пустыню или стадо коз, ни дня не работали на ферме. Их растили и холили для испытаний во дворце. У них никогда не было настоящей семьи».

«Как и у меня, – заметила я. Кира знала о моем одиноком детстве в усадьбе Бекина, хотя я и не рассказывала ей об эру и желаниях. – По-твоему, я тоже избалована?»

«Ну… да. – Кира покраснела, поправляя молитвенный платок. – Никто не заставлял тебя менять грязные пеленки у младенцев. Или преследовать падальщиков несколько часов кряду в поисках воды. Или сушить верблюжий навоз, чтобы растопить костер для приготовления еды. – Она помедлила, глядя на меня. – Но твоя мама никогда не пела тебе, не согревала тебе молоко с корицей и не гладила тебя по голове, когда ты болела. Пожалуй, существуют разные способы баловать ребенка».

Теперь же, сидя на крыше, мы видели мужчин и женщин, танцующих на рынках Олуона: на блестящих от пота телах сверкала краска. Барабаны отбивали заразительный ритм.

– Мама согласна с речами жрецов, – сказала Кира, отвечая на мой вопрос. – Верит, что люди – как камни в тотеме: мужчины над женщинами, женщины над детьми. Или мы принимаем наши роли, или вся башня распадется. – Она снова замолчала, наблюдая, как дворцовые знамена с солнцем и лунами развеваются на ветру. – Певчие птицы не парят в вышине, как орлы.

Я нахмурилась, вспомнив слова Леди, которые услышала от нее незадолго до отъезда:

«Ты посадил меня в клетку, как птицу, но так и не смог заставить петь».

– А что насчет императрицы Айеторо? – пробормотала я.

Имя всплыло у меня в памяти из уроков генеалогии. Оно было староаритским, и я смутно припомнила, что оно означает. «Мир от берега до берега».

– Айеторо правила Аритсаром десятилетиями, – продолжала я. – Именно благодаря ей женщины могут вступать в Имперскую Гвардию. Она основала Академию, запретила международную работорговлю и…

– Погоди! – Кира подняла руку, наклонив голову набок, будто прислушивалась к чему-то. – Дайо спрашивает, где мы. Я сказала, что мы спустимся через несколько минут. Извини, ты что-то говорила?

– Неважно.

Я отвернулась, подавляя обиду. Кира – мой лучший друг. Крыша всегда была нашим тайным местом, где мы могли побыть вдали от бесчисленных соглядатаев Детского Дворца. Но Кира больше мне не принадлежала.

Теперь она принадлежала Дайо, а еще братьям и сестрам по Совету – их сознания соединял Луч.

Мой взгляд упал на Стену Смотрящих, проходившую через Олуон. На ней высились изваяния: все императоры Кунлео и их советники. Однажды портрет Дайо тоже окажется там, как и Киры и, возможно, Санджита.

Я нахмурилась, пересчитав императоров и сравнив их с теми, кто был на генеалогическом древе. Эдебайо Первый, Олуотойин Покоритель, Эдунробо Верховный, Абийола Третий, Адеинка Могучий…

– Императрицы Айеторо здесь нет, – пробормотала я наконец, растерянно моргнув. – Ее нет на Стене.

– Айеторо – исключение, – пояснила Кира. – Я спрашивала жрецов. Они утверждают, что она – уникальный случай: Ам наделил ее Лучом только потому, что ее отец умер, не оставив сыновей. Исключение лишь подтверждает правила.

Кира бросила с крыши камушек и принялась нервно теребить потрепанные концы молитвенного платка.

– Знаешь, когда я уехала из дома, то не сомневалась, что нет на свете места более прекрасного и правильного, чем Благословенная Долина.

– Я помню. – Я улыбнулась и затараторила, копируя Киру в возрасте двенадцати лет: – «Мама говорит, что небо над Благословенной Долиной соткал Пеликан. Безупречный гобелен, парящий над медово-золотистыми горами».

Кира дернула уголком рта в усмешке.

– Красота и порядок – наши главные принципы. Для Благословенных горшок не закончен, пока мастер не разгладит все неровности. Наши праздники всегда одинаковые: те же песни, та же еда. Истории, которые рассказывают снова и снова. – Кира вздохнула. – Только не смейся, но когда я приехала в Детский Дворец, то часто воображала поначалу, что общаюсь с мамой. В своих мечтах я говорила ей: «Сегодня я научилась использовать копье!» или: «Сегодня я решила логическую головоломку быстрее всех!» И мама отвечала: «Моя мудрая и воспитанная девочка! Похоже, домашнее обучение проложило тебе дорогу в большой мир». Но теперь, когда я представляю ее… то говорю вещи, которые заставляют ее хмуриться.

Кира помедлила: она заметила стаю ласточек, летящих по небу, окрашенному в розовый цвет.

– Я спрашиваю: «Почему Благословенные никогда не позволяют женщинам вести караван? Они ведь работают наравне с мужчинами». Или: «Почему Благословенные моют руки после торговли с представителями других королевств? Эти люди ведь не грязнее нас». А мама плачет: «Куда же делась моя Кира? Кто эта циничная девочка, плюющая на заветы родины и сомневающаяся в решениях старших? Неужели мир любит тебя крепче, чем кровная семья? Неужто теперь мир укрывает тебя по ночам и наполняет твой живот козьим молоком? Где моя Кира?» А я заверяю ее: «Я все еще здесь, мама», – но это не так! – Кира проглотила всхлип. – Я далеко, Тарисай. От всех них. И чем больше я узнаю о мире, тем сильнее отдаляюсь. Я больше не знаю, где мой дом.

Я взяла ее за руку. Мы сидели в тишине и наблюдали, как облака становятся фиолетовыми, а в городе постепенно зажигаются огни – словно золотые молитвы во тьме.

Я не была Помазанницей, и моя циновка находилась далеко от помоста Дайо. Но каждую ночь, когда взрослые уходили отдыхать, оставляя нас без присмотра, я смиренно играла роль Дарительницы Снов, популярной среди советников принца.

– Сегодня я хочу что-нибудь погорячее, – сказала Майазатель, приподнимаясь на локте. Она ухмыльнулась, смешно морща татуированный красными полосками нос. – Ты справишься?

Майазатель была советницей Дайо из тропических лесов Кетцалы. Гений в области архитектуры и разработки оружия… а также в получении бесчисленных любовных записок от измученных ею кандидатов.

Я закатила глаза.

– Ладно. Но я не буду вставлять туда тех, кого мы знаем.

Она подмигнула мне:

– Когда Дайо соберет Совет, нас пошлют в Крепость Йоруа. Мы будем заперты в замке довольно долго, знаешь ли. Так что, когда ты наконец-то позволишь Дайо себя помазать, тебе придется перестать быть такой ханжой.

Я отвела взгляд, вздрогнув от слова «наконец-то». На мне еще висело проклятие Леди, и, пока я не найду способ снять его, чтобы защитить принца, о помазании не могло идти и речи.

– Ложись, Майа.

Она ускорила наступление сна, пожевав листья кусо-кусо, и когда она захрапела, я коснулась ее черноволосой макушки. Я придумала довольно незамысловатое воспоминание о красавце воине, который наткнулся на девушку, пока она купалась в реке. Майа победила его с помощью арбалета, который смастерила сама, а затем соблазнила парня, пока перевязывала ему рану.

Майазатель довольно вздохнула, устраиваясь на циновке поудобнее.

Кире я дарила сновидения о маме и бабушке. Они целовали ее в щеку, гладили по голове и говорили, что совсем не сердятся из-за отъезда. Камерону, крепкому мальчишке из Мью, я навевала сны о стае охотничьих собак, игриво покусывающих хозяина за лодыжки, пока он выслеживал в лесу кабана. Терезе из Нонта предназначались грезы о цветущих розах. Ай Лин из Морейо внимала толпа благодарных слушателей, Тео из Спарти читал стихи компании симпатичных воздыхателей. Умансе, слепому ткачу из Ниамбы, я показала новые схемы для гобеленов, которые вращались вокруг него в сверкающих кристаллах. Наконец, суровой Эмеронии из Бираслова я подарила сладкий снег и мудрую женщину, которая закутывала ее в шерстяное одеяло, напевая непривычно звучащую колыбельную.